Последняя ночь Самайна
Солнечный Пантакль, призванный сообщить этому месту божественную энергию. - Они знали меня как Маху и Морриган, единую в трех лицах, они видели во мне порочную Лилит и кроткую Еву, кровавую опустошительницу Нурну и отирающую слезы Наламиру. Как они все-таки глупы! Даже Мастер, испугавшись своего Дирижера, превратил меня в паучиху. Даже Старец-С-Вершины-Рассветной-Зари не додумался, что устроительница Лакшми - другое имя разрушительницы Тандавы, что Лада ...- такая же ненасытная горянка, как и все, достойные Ордена".
Най снова захотелось громко расхохотаться, но на этот раз она сдержала этот порыв. Предусмотрительно расстелив на алтаре, покрытом темными, почти черными пятнами, зеленовато-белую шкуру единорога, она умелой рукой угольком начертала на мраморном полу вокруг ложа черные руны, выплела на углах из гибких веточек молодой омелы письмена на огаме и вновь уселась у тяжелого подножия алтаря в ожидании того, что еще никогда не случалось.
Сестра Ундина вышла за грань освященного Пантаклем круга, и Най снова осталась одна. Впрочем, ее уединение было не более чем видимостью, ведь сейчас за ней наблюдал весь Орден: кто с нетерпением, а кто и с завистью.
- Vous are charmant tonight! - воскликнула своим бархатным голоском сестра Мари-Нуар по прозвищу Ляпеж, мешая родной французский с ломаным английским.
"Немного глуповата, но завораживающе красива", - подумала Най, польщенная ее комплементом.
- Mala stryga, sancta, masca, dea! - восхищенно шептал брат Бенедикт. Най чувствовала, как он пожирает взглядом ее полуобнаженное тело, как огонь, поднявшийся из чресл, пылает в его глазах, как он силится мысленно овладеть ею, зная, что этого никогда не произойдет наяву.
"Прекрасное произношение, - думала Най. - А какие стихи сочинял он для нее на древнегреческом! Но, увы, совершенно никчемен в постели: слишком сильно влюблен в свою влюбленность".
- Нор лорн ойэ гал ди о'линнат! - тоном опытного дамского угодника признался брат Анарэль и, попытавшись пошутить, добавил на валлийском: - Время откладывать яйца...
- Bi i dho hasht! - грубо прервал его брат Тэлсинн, не понимавший эльфийского юмора и не переносивший его птичьего акцента, коверкавшего кельтские слова до неузнаваемости. - Лешачье племя! - в сердцах выругался он, хотя знал, что обидеть Анарэля просто невозможно: он то ли постоянно пребывал в гордой невозмутимости, то ли вообще не понимал, в чем дело.
От одного звука голоса ирландца все тело Най затрепетало. Могучий, неутомимый самец! От него всегда исходил сильный звериный запах, делавший ее послушной и влажной. Да и сам он всем своим обликом и повадками напоминал волка и, возможно, был оборотнем...
Через несколько минут Ундина вернулась, но не одна. С ней шла хрупкая испуганная девочка лет двенадцати в голубеньком летнем сарафане.
- Сегодня ты - наша рука, Феникс, - сказала Ундина, грубо толкнув девочку к алтарю, и присоединилась к зрителям. Най посмотрела в заплаканные глазки девочки, темно-зеленые с черными крапинками, и увидела в них такую бездну страха, что не могла не проникнуться жалостью и состраданием к ней. Она любила детей, хотя никогда не согласилась бы стать матерью, ведь себя она любила гораздо сильнее, чем других. На глазах девочки снова выступили слезы, но Най поспешила вытереть их краешком своей накидки, ласково улыбнулась и спросила:
- Как тебя зовут, дитя?
- Энджелина, - ответила девочка, с любопытством оглядывая зал, факелы, украшавшие стены полотна с пугающими и в то же время притягивающими взгляд изображениями, золотое ложе с диковинными фигурками и эту красивую женщину, которая почему-то казалась ей единственным добрым существом в этом странном месте. Она слышала сказки о волшебных холмах-сидах, где в Самайн собираются таинственные люди богини Дану, некогда правившие всей Белой Страной, но, будучи современной и начитанной юной леди, считала их вымыслом. К тому же, ей было непонятно, как это место, находясь под землей, могло одновременно находиться над облаками, ведь она видела их внизу, когда шла по коридору мимо высоких стрельчатых окон.
Все это заставляло мысли девочки путаться в поисках хоть какого-нибудь разумного ответа, и она пробормотала первое, что пришло ей в голову:
- Я хочу к маме. Отпустите меня, пожалуйста!
- Конечно, дорогая, ты скоро будешь дома, - успокоила ее Най, не переставая улыбаться. - Я просто хотела немножко поиграть с тобой, ведь сегодня большой праздник. У меня есть для тебя маленький подарок, - продолжала она, достав из складок плаща изящную серебряную диадему, украшенную орнаментом из червленого золота и сияющую бриллиантами и рубинами, и водрузила ее на высокий лоб девочки. Та восхищенно ахнула и осторожно прикоснулась к драгоценному обручу кончиками пальцев; она никогда раньше не видела таких красивых вещей.
- Хочешь, ты станешь королевой, а я буду твоей подружкой? - заговорщицки прошептала Най, подмигнув девочке.
- Вы так добры, госпожа! - поблагодарила ее Энджелина. (Ей, конечно, следовало отказаться от такого дорогого подарка, ведь она совсем не знала эту леди, но она уговорила себя сделать это немножко позже. Только для того, чтобы не обидеть эту милую женщину.)
Вместо ответа Най положила ладонь на теплое обнаженное плечо девочки, взглянула ей прямо в глаза, и ее губы почти неслышной скороговоркой прошептали заклятие забытья:
- Ego, ago, et superago, et consumattum est.
Взгляд девочки на миг заволокло туманной пеленой, но в следующее мгновение он вновь сделался ясным, хотя и несколько рассеянным.
- Ты хочешь, чтобы я стала твоей мамой? - спросила Най, склонившись к самому уху девочки.
- Да, да! - прошептала Энджелина, чуть не плача от счастья. Никогда в жизни она никого так не любила, как эту прекрасную леди, ни у кого из людей, которых она знала, не было такого приятного голоса, такой ласковой улыбки и таких горячих нежных рук. Теперь она отдала бы все на свете, чтобы быть похожей на нее. Не в силах более сдержать рыданий Энджелина кинулась в ее объятия и прижалась к ней своим трепещущим телом, спрятав лицо в прохладных складках ее плаща.
- Не плач, не плач, Энджелина, я люблю тебя! - повторяла Най, с закрытыми глазами лаская волосы, плечи и спину девочки, вздрагивавшей то ли от рыданий, то ли от ее осторожных прикосновений.
"Да, только Ундина могла приготовить для меня такое лакомство", - думала она, мысленно благодаря сестру и отдаваясь неудержимому огненному вихрю, который родился где-то в нижней части ее живота от прикосновений острых холмиков маленьких девичьих грудей.
Она взяла в ладони голову девочки, отерла с ее лица слезы, проведя кончиками пальцев по ее трепетным векам и мокрым щекам и обжигая их своим ароматным горячим дыханием и нежными словами, от которых последние льдинки страха в груди девочки таяли и превращались в ручейки любви.
Энджелине хотелось теперь только одного - чтобы эта прекрасная женщина была счастлива, чтобы ей было хорошо, и поэтому не стала противиться, когда та поцеловала ее в сухие, соленые от слез губы. Напротив, она сама с жадностью прильнула к ее настойчивым устам, чувствуя, как
Най снова захотелось громко расхохотаться, но на этот раз она сдержала этот порыв. Предусмотрительно расстелив на алтаре, покрытом темными, почти черными пятнами, зеленовато-белую шкуру единорога, она умелой рукой угольком начертала на мраморном полу вокруг ложа черные руны, выплела на углах из гибких веточек молодой омелы письмена на огаме и вновь уселась у тяжелого подножия алтаря в ожидании того, что еще никогда не случалось.
Сестра Ундина вышла за грань освященного Пантаклем круга, и Най снова осталась одна. Впрочем, ее уединение было не более чем видимостью, ведь сейчас за ней наблюдал весь Орден: кто с нетерпением, а кто и с завистью.
- Vous are charmant tonight! - воскликнула своим бархатным голоском сестра Мари-Нуар по прозвищу Ляпеж, мешая родной французский с ломаным английским.
"Немного глуповата, но завораживающе красива", - подумала Най, польщенная ее комплементом.
- Mala stryga, sancta, masca, dea! - восхищенно шептал брат Бенедикт. Най чувствовала, как он пожирает взглядом ее полуобнаженное тело, как огонь, поднявшийся из чресл, пылает в его глазах, как он силится мысленно овладеть ею, зная, что этого никогда не произойдет наяву.
"Прекрасное произношение, - думала Най. - А какие стихи сочинял он для нее на древнегреческом! Но, увы, совершенно никчемен в постели: слишком сильно влюблен в свою влюбленность".
- Нор лорн ойэ гал ди о'линнат! - тоном опытного дамского угодника признался брат Анарэль и, попытавшись пошутить, добавил на валлийском: - Время откладывать яйца...
- Bi i dho hasht! - грубо прервал его брат Тэлсинн, не понимавший эльфийского юмора и не переносивший его птичьего акцента, коверкавшего кельтские слова до неузнаваемости. - Лешачье племя! - в сердцах выругался он, хотя знал, что обидеть Анарэля просто невозможно: он то ли постоянно пребывал в гордой невозмутимости, то ли вообще не понимал, в чем дело.
От одного звука голоса ирландца все тело Най затрепетало. Могучий, неутомимый самец! От него всегда исходил сильный звериный запах, делавший ее послушной и влажной. Да и сам он всем своим обликом и повадками напоминал волка и, возможно, был оборотнем...
Через несколько минут Ундина вернулась, но не одна. С ней шла хрупкая испуганная девочка лет двенадцати в голубеньком летнем сарафане.
- Сегодня ты - наша рука, Феникс, - сказала Ундина, грубо толкнув девочку к алтарю, и присоединилась к зрителям. Най посмотрела в заплаканные глазки девочки, темно-зеленые с черными крапинками, и увидела в них такую бездну страха, что не могла не проникнуться жалостью и состраданием к ней. Она любила детей, хотя никогда не согласилась бы стать матерью, ведь себя она любила гораздо сильнее, чем других. На глазах девочки снова выступили слезы, но Най поспешила вытереть их краешком своей накидки, ласково улыбнулась и спросила:
- Как тебя зовут, дитя?
- Энджелина, - ответила девочка, с любопытством оглядывая зал, факелы, украшавшие стены полотна с пугающими и в то же время притягивающими взгляд изображениями, золотое ложе с диковинными фигурками и эту красивую женщину, которая почему-то казалась ей единственным добрым существом в этом странном месте. Она слышала сказки о волшебных холмах-сидах, где в Самайн собираются таинственные люди богини Дану, некогда правившие всей Белой Страной, но, будучи современной и начитанной юной леди, считала их вымыслом. К тому же, ей было непонятно, как это место, находясь под землей, могло одновременно находиться над облаками, ведь она видела их внизу, когда шла по коридору мимо высоких стрельчатых окон.
Все это заставляло мысли девочки путаться в поисках хоть какого-нибудь разумного ответа, и она пробормотала первое, что пришло ей в голову:
- Я хочу к маме. Отпустите меня, пожалуйста!
- Конечно, дорогая, ты скоро будешь дома, - успокоила ее Най, не переставая улыбаться. - Я просто хотела немножко поиграть с тобой, ведь сегодня большой праздник. У меня есть для тебя маленький подарок, - продолжала она, достав из складок плаща изящную серебряную диадему, украшенную орнаментом из червленого золота и сияющую бриллиантами и рубинами, и водрузила ее на высокий лоб девочки. Та восхищенно ахнула и осторожно прикоснулась к драгоценному обручу кончиками пальцев; она никогда раньше не видела таких красивых вещей.
- Хочешь, ты станешь королевой, а я буду твоей подружкой? - заговорщицки прошептала Най, подмигнув девочке.
- Вы так добры, госпожа! - поблагодарила ее Энджелина. (Ей, конечно, следовало отказаться от такого дорогого подарка, ведь она совсем не знала эту леди, но она уговорила себя сделать это немножко позже. Только для того, чтобы не обидеть эту милую женщину.)
Вместо ответа Най положила ладонь на теплое обнаженное плечо девочки, взглянула ей прямо в глаза, и ее губы почти неслышной скороговоркой прошептали заклятие забытья:
- Ego, ago, et superago, et consumattum est.
Взгляд девочки на миг заволокло туманной пеленой, но в следующее мгновение он вновь сделался ясным, хотя и несколько рассеянным.
- Ты хочешь, чтобы я стала твоей мамой? - спросила Най, склонившись к самому уху девочки.
- Да, да! - прошептала Энджелина, чуть не плача от счастья. Никогда в жизни она никого так не любила, как эту прекрасную леди, ни у кого из людей, которых она знала, не было такого приятного голоса, такой ласковой улыбки и таких горячих нежных рук. Теперь она отдала бы все на свете, чтобы быть похожей на нее. Не в силах более сдержать рыданий Энджелина кинулась в ее объятия и прижалась к ней своим трепещущим телом, спрятав лицо в прохладных складках ее плаща.
- Не плач, не плач, Энджелина, я люблю тебя! - повторяла Най, с закрытыми глазами лаская волосы, плечи и спину девочки, вздрагивавшей то ли от рыданий, то ли от ее осторожных прикосновений.
"Да, только Ундина могла приготовить для меня такое лакомство", - думала она, мысленно благодаря сестру и отдаваясь неудержимому огненному вихрю, который родился где-то в нижней части ее живота от прикосновений острых холмиков маленьких девичьих грудей.
Она взяла в ладони голову девочки, отерла с ее лица слезы, проведя кончиками пальцев по ее трепетным векам и мокрым щекам и обжигая их своим ароматным горячим дыханием и нежными словами, от которых последние льдинки страха в груди девочки таяли и превращались в ручейки любви.
Энджелине хотелось теперь только одного - чтобы эта прекрасная женщина была счастлива, чтобы ей было хорошо, и поэтому не стала противиться, когда та поцеловала ее в сухие, соленые от слез губы. Напротив, она сама с жадностью прильнула к ее настойчивым устам, чувствуя, как