Развела дурочку. Часть 1
Развела дурочку. Часть 1
Четвертый этаж школы так за лето и не успели отремонтировать, и проход к женскому туалету загромождали парты, поставленные набок, стулья из кабинетов, стенды, снятые со стен, какие-то мелко заляпанные краской старые ведра - словом, там было самое место, чтобы от всех скрываться. Анюта Степанкова бежала по лестнице, еще разгоряченная после физкультуры, и внутри у нее становилось жарко уже по-другому. Ей надо было как следует выплакаться. Продравшись сквозь всю эту строительную дребедень, она едва увидела свое лицо в зеркале над умывальником - и хлынули слезы.
«А прикиньте, на выпускной придет вместо Степанковой один большой прыщ. И лопнет!» Как хохотали всей раздевалкой! Конечно, кто-нибудь рано или поздно заметил бы, сколько Анюта ни забивайся в угол. С тем, что все лицо в красных точках, еще как-то удавалось жить, но что и плечи, и над самым лифчиком... Не то чтобы было прямо противно, но смешно. Анюта сама это чувствовала, и от этого ей было себя особенно жалко. Ведь она в общем-то красивая. Ей недавно стукнуло семнадцать, в октябре (дедушка тогда всем надоел одной и той же шуткой), она уже «о как вымахала» (это бабушка), а в чертах лица было еще что-то немного детское, девчоночье - мило же! привлекательно! Но эти прыщики...
Еще год назад Анютка очень переживала, что у нее маленькая грудь; плакала по ночам, ела все подряд, про что говорили - поможет, и слишком падка была на грубое внимание парней, чем сейчас самой нравилось вспоминать. Ничего, выросла, нормальная стала грудь. Анюта с удовольствием теперь вступала в насмешливые разговоры о чьей-нибудь «плоскости», Машу Белявскую по кличке «Хоббит» сама до слез доводила, и вот когда уже казалось, что в выпускном классе она станет первой красавицей, - прыщики!
Как у семиклашки мелкой: ничего не берет. И их действительно всё больше и больше. Почему так! Почему всё плохое всегда с ней, словно она уродина какая-нибудь! Да ей бы все девчонки сейчас завидовали, если бы не эти - пры-ы-ыщики; заходя дальше в полутемный туалет, Анюта принялась рыдать в голос. Поэтому она не услышала легкого щелчка - и даже, шмыгая, не сразу почувствовала сигаретный дым. Зато потом ее рыдания резко оборвались, и стало слышно только, как Анюта сопит, а та, что сидела на радиаторе с книжкой, выходя тонким темным силуэтом на фоне окна, затягивается, хрустя оранжевым огоньком, и неторопливо выдыхает дым.
- Ничего-ничего, плачь дальше, ты мне не мешаешь.
Испуг у Анюты тотчас прошел: это была Теряха, всего лишь Ирка Теряшева сидит тут, зубрит что-то. Самая настоящая Теряха, никогда не замечаешь, тут она или делась куда-то. Опять физру прогуляла, значит. И еще так разговаривает!... «Не мешаешь»! Ей! Нет, когда в раздевалке дразнят, это еще понятно, но... это ни в какие... И Анюта вместо того, чтобы дальше плакать, принялась на Теряху орать.
- Ботанка хренова, понтов развела, что в Москву будешь поступать, а сама!... Что за врач из тебя получится? Куришь, зрение портишь, уроки прогуливаешь, спортом не занимаешься!
Выходило само, прямо как у завуча Нины Васильевны. Даже легче стало на душе.
Теряха как будто и не возмутилась, отложила книжку на подоконник и сказала:
- Не переживай, Ань, я живучая. И за талией мне следить не надо. Хочешь шоколадку? А, тебе ж совсем нельзя. Замучили, да?
И Теряха преспокойно затушила сигарету, достала из рюкзака шоколадный батончик и принялась им шелестеть, а потом хрустеть! Теряха еще ей будет сочувствовать! Зубрит, жрет в туалете - и еще издевается! Анюта стояла на месте просто-таки не знала, что делать. Она готова была от возмущения лопнуть, как один большой прыщ, не дожидаясь выпускного. Ей снова хотелось заплакать, но было уже нельзя, и дико неприятно было, что она все еще шмыгала. Что за день сегодня!... «Замучили»! Да, замучили!
- Не твое дело, - огрызнулась Анюта и попробовала еще поругаться. - И никто за тебя не переживает, никому ты не нужна, тощая, как... как...
- Ты хочешь сказать «с идеальной фигурой», но не можешь, потому что у тебя мозг взорвется, - сказала Теряха.
Да что они, сговорились? Взорвется, лопнет... Нет, лопнуть можно от смеха, конечно. Теряха - «с идеальной фигурой»! Хотя... хотя...
И тут у Анюты и впрямь как перевернулось что-то в голове.
- Слу-ушай, - сказала она, - а ведь ты правда ничего так. Просто про тебя так не... ну... Теряха и Теряха. Сидишь всегда в углу, читаешь. Очки носишь. Физру прогуливаешь. Не красишься. И... - Анюта шагнула вперед и глянула на ее лицо. - И кожа такая гладкая.
- Загадка, - с ироническим пафосом прошептала Теряха. - Девочка Аня столкнулась с загадкой!..
- Нет, а правда, - Анюта поджала губы. - Как ты это делаешь?
- Принимаю ванны из слез наглых шлюшек, - сказала Теряха. Анюта вздрогнула. Надо же, и она это умеет: так обозвать, что не ответишь, потому что получится, что сама про себя подумала. - Не, шучу, - продолжала Теряха. - Я же сказала, я живучая. Организм у меня такой, от природы. «Все бабы как бабы, а я богиня».
- Нашлась тоже богиня, - неубедительно фыркнула Анюта.
- Богиня-богиня. Я в пятом классе... - Тут вдруг Теряха осеклась, немного подумала, а потом засмеялась. Странная все-таки. Смеялась долго, глядя на Анюту и потирая руки - наверно, в шоколаде испачкались.
- Чего ты ржешь? - опасливо спросила Анюта. Нужно было обидеться, конечно, но вместо этого стало как-то не по себе. Достаточно над ней уже сегодня смеялись.
- Не твое дело, - сказала Теряха. - Короче: мне в пятом классе астартин замеряли, сказали, по всей области нет такого уровня.
- Астартин? Какой астартин? Почему его мне не замеряли?
- А у тебя, значит, сразу видно, что совсем плохо с ним, вот и не стали травмировать. У тебя ж пубертат запаздывает, месячные, наверно, в тринадцать только начались, там нечего ловить.
Вот Теряха! Мама участковый педиатр - раньше освобождения от физры ей выписывала, потом Теряха уже внаглую прогуливать стала, и никто ничего, сам директор против Теряхиной мамы не пойдет, потому что у него внуки. И Теряха теперь на медицинский собирается. И как-то знает, глядя на Анюту, что у нее месячные, действительно, поздно начались. Почти в четырнадцать.
- Короче, астартин, - продолжила Теряха, - это гормон такой у женщин, который жир прямо в крови расщепляет. Обычно он еле-еле вырабатывается, но вот у одной на сто-двести тысяч зашкаливает, и это значит, что никогда ни прыщей, ни целлюлита не будет, жрать можно всё и так далее. Его уже тридцать лет пытаются синтезировать, и все никак.
Анюта насторожилась.
- То есть... если, допустим, какие-нибудь таблетки этого астартина были бы, то...
- То они уже давно были бы, - сказала Теряха. - И было бы всем счастье. Но я же говорю - не синтезируется. А естественный тоже ни одним нормальным способом не получишь. Не бывает в жизни такой халявы.
- А у тебя, значит, эта халява есть, - вздохнула Анюта, собираясь не то разозлиться, не то опять заплакать от жалости к себе.
- А что я могу поделать? Такая вышла. И с мозгами, и с астартином. Мама знала, от кого рожать. Она-то доктор, а вот бабка моя и прабабка
Четвертый этаж школы так за лето и не успели отремонтировать, и проход к женскому туалету загромождали парты, поставленные набок, стулья из кабинетов, стенды, снятые со стен, какие-то мелко заляпанные краской старые ведра - словом, там было самое место, чтобы от всех скрываться. Анюта Степанкова бежала по лестнице, еще разгоряченная после физкультуры, и внутри у нее становилось жарко уже по-другому. Ей надо было как следует выплакаться. Продравшись сквозь всю эту строительную дребедень, она едва увидела свое лицо в зеркале над умывальником - и хлынули слезы.
«А прикиньте, на выпускной придет вместо Степанковой один большой прыщ. И лопнет!» Как хохотали всей раздевалкой! Конечно, кто-нибудь рано или поздно заметил бы, сколько Анюта ни забивайся в угол. С тем, что все лицо в красных точках, еще как-то удавалось жить, но что и плечи, и над самым лифчиком... Не то чтобы было прямо противно, но смешно. Анюта сама это чувствовала, и от этого ей было себя особенно жалко. Ведь она в общем-то красивая. Ей недавно стукнуло семнадцать, в октябре (дедушка тогда всем надоел одной и той же шуткой), она уже «о как вымахала» (это бабушка), а в чертах лица было еще что-то немного детское, девчоночье - мило же! привлекательно! Но эти прыщики...
Еще год назад Анютка очень переживала, что у нее маленькая грудь; плакала по ночам, ела все подряд, про что говорили - поможет, и слишком падка была на грубое внимание парней, чем сейчас самой нравилось вспоминать. Ничего, выросла, нормальная стала грудь. Анюта с удовольствием теперь вступала в насмешливые разговоры о чьей-нибудь «плоскости», Машу Белявскую по кличке «Хоббит» сама до слез доводила, и вот когда уже казалось, что в выпускном классе она станет первой красавицей, - прыщики!
Как у семиклашки мелкой: ничего не берет. И их действительно всё больше и больше. Почему так! Почему всё плохое всегда с ней, словно она уродина какая-нибудь! Да ей бы все девчонки сейчас завидовали, если бы не эти - пры-ы-ыщики; заходя дальше в полутемный туалет, Анюта принялась рыдать в голос. Поэтому она не услышала легкого щелчка - и даже, шмыгая, не сразу почувствовала сигаретный дым. Зато потом ее рыдания резко оборвались, и стало слышно только, как Анюта сопит, а та, что сидела на радиаторе с книжкой, выходя тонким темным силуэтом на фоне окна, затягивается, хрустя оранжевым огоньком, и неторопливо выдыхает дым.
- Ничего-ничего, плачь дальше, ты мне не мешаешь.
Испуг у Анюты тотчас прошел: это была Теряха, всего лишь Ирка Теряшева сидит тут, зубрит что-то. Самая настоящая Теряха, никогда не замечаешь, тут она или делась куда-то. Опять физру прогуляла, значит. И еще так разговаривает!... «Не мешаешь»! Ей! Нет, когда в раздевалке дразнят, это еще понятно, но... это ни в какие... И Анюта вместо того, чтобы дальше плакать, принялась на Теряху орать.
- Ботанка хренова, понтов развела, что в Москву будешь поступать, а сама!... Что за врач из тебя получится? Куришь, зрение портишь, уроки прогуливаешь, спортом не занимаешься!
Выходило само, прямо как у завуча Нины Васильевны. Даже легче стало на душе.
Теряха как будто и не возмутилась, отложила книжку на подоконник и сказала:
- Не переживай, Ань, я живучая. И за талией мне следить не надо. Хочешь шоколадку? А, тебе ж совсем нельзя. Замучили, да?
И Теряха преспокойно затушила сигарету, достала из рюкзака шоколадный батончик и принялась им шелестеть, а потом хрустеть! Теряха еще ей будет сочувствовать! Зубрит, жрет в туалете - и еще издевается! Анюта стояла на месте просто-таки не знала, что делать. Она готова была от возмущения лопнуть, как один большой прыщ, не дожидаясь выпускного. Ей снова хотелось заплакать, но было уже нельзя, и дико неприятно было, что она все еще шмыгала. Что за день сегодня!... «Замучили»! Да, замучили!
- Не твое дело, - огрызнулась Анюта и попробовала еще поругаться. - И никто за тебя не переживает, никому ты не нужна, тощая, как... как...
- Ты хочешь сказать «с идеальной фигурой», но не можешь, потому что у тебя мозг взорвется, - сказала Теряха.
Да что они, сговорились? Взорвется, лопнет... Нет, лопнуть можно от смеха, конечно. Теряха - «с идеальной фигурой»! Хотя... хотя...
И тут у Анюты и впрямь как перевернулось что-то в голове.
- Слу-ушай, - сказала она, - а ведь ты правда ничего так. Просто про тебя так не... ну... Теряха и Теряха. Сидишь всегда в углу, читаешь. Очки носишь. Физру прогуливаешь. Не красишься. И... - Анюта шагнула вперед и глянула на ее лицо. - И кожа такая гладкая.
- Загадка, - с ироническим пафосом прошептала Теряха. - Девочка Аня столкнулась с загадкой!..
- Нет, а правда, - Анюта поджала губы. - Как ты это делаешь?
- Принимаю ванны из слез наглых шлюшек, - сказала Теряха. Анюта вздрогнула. Надо же, и она это умеет: так обозвать, что не ответишь, потому что получится, что сама про себя подумала. - Не, шучу, - продолжала Теряха. - Я же сказала, я живучая. Организм у меня такой, от природы. «Все бабы как бабы, а я богиня».
- Нашлась тоже богиня, - неубедительно фыркнула Анюта.
- Богиня-богиня. Я в пятом классе... - Тут вдруг Теряха осеклась, немного подумала, а потом засмеялась. Странная все-таки. Смеялась долго, глядя на Анюту и потирая руки - наверно, в шоколаде испачкались.
- Чего ты ржешь? - опасливо спросила Анюта. Нужно было обидеться, конечно, но вместо этого стало как-то не по себе. Достаточно над ней уже сегодня смеялись.
- Не твое дело, - сказала Теряха. - Короче: мне в пятом классе астартин замеряли, сказали, по всей области нет такого уровня.
- Астартин? Какой астартин? Почему его мне не замеряли?
- А у тебя, значит, сразу видно, что совсем плохо с ним, вот и не стали травмировать. У тебя ж пубертат запаздывает, месячные, наверно, в тринадцать только начались, там нечего ловить.
Вот Теряха! Мама участковый педиатр - раньше освобождения от физры ей выписывала, потом Теряха уже внаглую прогуливать стала, и никто ничего, сам директор против Теряхиной мамы не пойдет, потому что у него внуки. И Теряха теперь на медицинский собирается. И как-то знает, глядя на Анюту, что у нее месячные, действительно, поздно начались. Почти в четырнадцать.
- Короче, астартин, - продолжила Теряха, - это гормон такой у женщин, который жир прямо в крови расщепляет. Обычно он еле-еле вырабатывается, но вот у одной на сто-двести тысяч зашкаливает, и это значит, что никогда ни прыщей, ни целлюлита не будет, жрать можно всё и так далее. Его уже тридцать лет пытаются синтезировать, и все никак.
Анюта насторожилась.
- То есть... если, допустим, какие-нибудь таблетки этого астартина были бы, то...
- То они уже давно были бы, - сказала Теряха. - И было бы всем счастье. Но я же говорю - не синтезируется. А естественный тоже ни одним нормальным способом не получишь. Не бывает в жизни такой халявы.
- А у тебя, значит, эта халява есть, - вздохнула Анюта, собираясь не то разозлиться, не то опять заплакать от жалости к себе.
- А что я могу поделать? Такая вышла. И с мозгами, и с астартином. Мама знала, от кого рожать. Она-то доктор, а вот бабка моя и прабабка