чучела-мяучела, сбрившего шевелюру из вредности, и Липатов пьянел от ее загадочности, как от наркотика. Вокруг была ночь, звездная, холодящая близкой осенью, и холод проникал в сердце, выветривая остатки совести...

«Боже, как хорошо... умереть, как хорошо» - думал он, вдавливаясь глубоко в тугие ягодицы, покрытые гусиной кожей. Девочка разошлась и еблась страстно, нервно, с каждым толчком выдыхая грудной звук; они летели из нее все чаще, пока не слились в единый стон, густой и совсем-совсем взрослый, как у изголодавшихся жен. «Заметут», думал Липатов, корчась от наслаждения, - «и успеть бы выскочить из нее, чтобы... чтобы... АААААА!...»
- Ааааааа! - орал он, со всех сил вдавливаясь в брыкучие ягодицы. - Аааа! - плакал он, врастая в выгнутое тело, рвался в нем на клочки и впрыскивал влагу в узкую тугую глубь, где было щекотно и блаженно...
- Ты ведь не кончила? - спросил он, когда отдышался.

Размалеванная голова смотрела на него, не говоря ни слова. - Тогда продолжим разговор.

Его рука снова затрепетала в стыдном месте, липком от крови и соков, и вскоре размалеванная голова вывернула рот в немом крике, сдавленном внутри, и худенькое тело выгнулось змеей, завалилось на траву и каталось по ней, выламывая руку Липатову...
- Ты зачем разукрасилась так кошмарно? Людей пугать? - спросил он, лежа рядом с ней.
- Да.
- Ты глупая?
- Да...
- А скворечницу нафиг выбрила?
- Выбрила...
- Тебе хоть понравилось?
- Аааааа... Зачем вы это сделали?
- Сделал.

Над ними висели холодные белые звезды. Холод проникал внутрь, разделяя тела, только что бывшие одним телом...
- ... Мужчина! Мужчина!

Очнувшись, Липатов подпрыгнул на шезлонге.
- Мужчина! У вас шляпа улетела. - К нему подбегала белобрысая девушка, держа в одной руке карапуза, а в другой - кепку Липатова, которую именовала «шляпой». - Я кричу вам, а вы не слышите...
- Спасибо, - Липатов взял кепку. - Какой у тебя рыцарь голопопый! Братишка или племянник?

Девушка пристально глядела на него.
- Ни то ни другое, - сказала она, помолчав.
- А кто?
- Вообще-то сын, - сказала она, тряхнув головой. - А что, я прям такой уж малявкой выгляжу?

«Вообще-то да», хотел сказать Липатов, но галантно улыбнулся и сказал: - Ну что ты. Разве для женщины плохо, когда о ней думают, что она еще не такая старая?
- Не знаю, - сказала она, дернув плечом.

Воцарилось молчание. Девушка все так же сверлила его взглядом, затем развернулась и пошла с пляжа, держа сына под мышкой.

Липатов долго смотрел ей вслед. «Нет, походочка у тебя совсем не малявочья», думал он, «хоть и сиськи забыли вырасти, и бедрышки узкие, вон и на пузе шрам от кесарева... И талия худенькая, сквозь нее все видно... Но есть в тебе такое, отчего яйцам неспокойно, как в полнолуние. Черт, через три дня уезжаю... Нет, не будет мне покоя!»

Он встал, быстро собрал вещи и, выждав для верности время, пошел следом за ней.

***

Вечером ему удалось выследить, как она заняла столик на веранде кафе. Ребенок остался с бабушкой, на которую Липатов уже успел полюбоваться из-за кустов, и она была одна.

Подбежав к веранде, он принял скучающий вид, прошел мимо, но вдруг оглянувшись, картинно изобразил радость узнавания:
- О! Мать-героиня! Спасительница шляп и кепок! Свободно?
- Да.
- Что пьем? Коньяк, водка, самогон?
- Пьем? Что-нибудь.
- Ну, раз так, то... - ничуть не обескураженный Липатов подозвал официантку и заказал дорогое вино.

Двадцать минут прошли в его монологах. Девушка молча слушала, не отрываясь глядя на него.

Ее сине-зеленые глаза в вечернем свете стали серебристыми и чертовски красивыми, как кристаллы Сваровски. На ней были только зеленые плавки, купальник и серебристо-зеленый пляжный платок. Липатов отметил, что она накрашена, причем очень умело - не темными тенями, как обычно красятся, а светлыми, золотисто-медовыми, в тон освещению и цвету волос. «Ты не так проста, как кажешься», подумал он и сказал:
- А не прошвырнуться ли нам по парку? Проветрить наши скворечницы?

Она молча встала. Ее молчание немного напрягало Липатова, хоть он и предвкушал уже быструю победу.

Выйдя в безлюдную часть парка, Липатов вдруг обнял ее, не прекращая монолога. Она не сопротивлялась.

Это так удивило его, что он остановился.
- Что? - спросила она.
- Да ничего, - ответил тот. - Покладистая ты. С тобой приятно иметь дело. Облапил тебя, а ты молчишь. А если я с тебя купальник сниму - тоже будешь молчать?

Она молчала, и он расстегнул ей купальник, обнажив маленькие сисечки с широкими насосанными сосками.
- Ого! Кормишь рыцаря?

Ответа не было, и Липатов почувствовал, как теряет терпение:
- А если трусы спущу - заговоришь?

Сбросив купальник на землю, он рывком стянул с нее трусы. - Ножку подними... вторую... всё! Они тебе больше не нужны. - Он подобрал трусы с купальником и швырнул их в темноту. Ему хотелось делать глупости - чем дальше, тем сильней.

Она стояла перед ним голая, мерцающая в свете луны, прозрачная и текучая, как ртуть. Белые волосики пизды, выступающей вперед, блестели матовым блеском.
- И как такой большой рыцарь поместился в таком маленьком животике? - Липатов сделал последнюю попытку наладить общение - и, не преуспев в ней, сгреб молчунью в объятия.

Его распирало от возбуждения и злости. Девушка не противилась, и секундой спустя он уже целовал соленый рот, тут же ответивший ему, обжигался языком об ее язык, мял и выкручивал ей соски, из которых ручьем хлынуло молоко... Ему еще не приходилось ласкать кормящих мам, и он переполнился какой-то особенной похотью, горько-сладкой, как рябина. «Видно, мужа нет, или моряк, или черт знает, что с ним... вот и хочет девочка секса, как кошка. Молоденькая ведь совсем, хорошо, если школу кончила...», думал он, высасывая сладкое молоко из ее грудей. Это возбуждало его до дрожи в коленях.
- Давай-ка раком, - хрипло сказал он, решив не церемониться.
- Не раком, а на четвереньки, - поправила его девушка, опускаясь на траву.
- Ну, на четвереньки, - согласился Липатов.

Ему было не до терминологии: он так хотел ебаться, что плюнул на безопасность и уткнулся в девочку голым хуем, стараясь не думать ни о чем плохом. Пизда была мокрой, хоть выкручивай. «Ай, изголодалась кошечка!» - радовался он, с наслаждением вталкиваясь в скользкую щель, обтекшую хуй влажным чулком.
- Где наши сисечки? Вот они... - Липатов нащупал соски, мокрые от молока, скрутил их - и принялся напористо ебать юную маму, с наслаждением шлепая яйцами по ее мохнатке.

Легкость победы смутила его, и ему хотелось доставить девочке максимум удовольствия. Девочка идеально ловила ритм, и очень скоро он ощутил то самое неуловимое единство тел, какое испытал когда-то в этом парке. Его хуй никогда еще не был таким твердым и ебучим, и девочка скулила навзрыд, когда Липатов проебывал ее до матки, и потом выходил с чавканьем наружу, чтобы нырять в раскаленное нутро снова и снова. Когда он впился рукой, вымазанной в молоке, в ее пизду - девочка выгнулась, подбросилась вверх, разорвалась хрипом, и он резко насадил скачущие бедра на себя, чтобы она кончила с колом в потрохах, и сам хрипел с ней в унисон,