вот видишь! Какой он мужик?! Даже тебя спасти не может! А я за тебя войну начну, коли надо будет!» Видит Акулина, что лежит её полюбовник на земле бездвижный, да бездыханный, точно мёртвый. Плачет девка, слёзы горькие по щекам текут. «Чего ревёшь, дура? Радоваться надо! Жениха такого получаешь, всем на зависть! А ну давай, вставай на коленки, да поворачивайся задом!», — командует цыган, да елдак свой распухший от желания рукой наяривает, к ебле готовит. Смотрит Акулина на елдак цыганский, глаз отвести не может. Тёмный он, почти чёрный, длинный как рука её, да толщиной почти такой же, ладошкой не обхватить, да с концом тёмно-красным, блестит да на землю соком капает. Двигается к ней цыган, прямо как туча грозовая, с молниями и громом, страху нагоняет. «Что замерла, как истукан, вставай в позу, девка, да зад оттопыривай, видишь как раздуло орган мой!», — рычит цыган, тела требует.

Делать нечего, стала Акулина на коленки, да попой к цыгану повернулась, дрожит девка, боится. «Подол подними, да прогнись, щель свою выставляй!», — требует цыган, да по стволу своему смазку размазывает. Потянула Акулина за края сарафан, да оголила полушария задние, выставила на показ красоту секретную. Олюшка в стороне стоит, плачет. Смотрит она как сестру бесчестят, да вместе с ней и страдает. Ох и страшен елдак цыганский, прям до сердца проткнёт, да разворотит тело Акулины. От этих мыслей ноги ватными стали у Олюшки, да зуд меж ног пошёл. А цыган уже позади сестры пристроился, остриё тёмно-красное в щель вставил, да за таз девки схватился, натягивать стал. Давит он вперёд, толкает таран свой. А он хоть и в смазке весь блестит, да скользит, но не лезет. А Акулина кричит, мамку кличет, больно девке, большой очень елдак у цыгана, растягивает ей дырку, но девка от страха так сжалась, что не пропихивается. Злиться цыган, зверем рычит, да всё пихает. Но не пускает его в себя Акулина, мышцы сами так сжались, что не раскрыть вход в лоно девки. Хотел было цыган рукояткой ножа своего проткнуть препон или веткой сосновой, но потом Олюшку увидел: А ну, подь сюды, обманщица! Искупай вину свою перед сестрицею!»

Подошла Олюшка к цыгану, да к сестре зарёванной, но не порватой, не понимает, как вымолить прощение то можно. «Давай-ка лижи щель сеструхину, да хорошо облизывай, чтоб сок пошёл!», — командует цыган. «Ты что?! Сбрендил что ль?!" — удивилась Олюшка, никогда она о таком и не слыхивала, что бы девка девке языком по губам срамным прохаживалась. «Давай лежи, а то сестра твоя не пускает меня, не лезет пика моя, в тело её! Или ты сок ей пустишь, или я ножом порежу тело сестры твоей!», — сказал цыган, да тесак кривой и страшный вытащил. Обернулась Акулина, да увидела она нож заморский, искривленный, да как закричит от ужаса: «Ой! Не надо резать! Спасай меня Олюшка! Прощение тебе моё будет, коли от ножа спасёшь!» Видит Олюшка, что сестра в опасности, да в страхе, хоть и страшно и боязно, но решила она согласиться. Встала на коленки, да ртом к губам срамным прижалась, целует. «Вот молодец, девка! В следующем году другой барон за тобой приедет! Поедешь к сестре в гости! А теперь языком ласкай, да горошину тереби!», — радуется цыган, да указывает. Острый язычок у девки, да проворный, обласкал и лепестки сестринские и горошинку чудную. Да так ловко всё делала, что Акулина аж забыла про страх и позор бесчестия. Чувствует девка, как приятность по телу разливается, да расслабляется. Смотрит цыган, как Акулина нежится, да на ласки Олюшкины подрагиваниями, да стонами отвечает, да елдак свой опять наяривает.

Видит цыган, что капает на сарафан Акулинин капли сока, да много уже, а лицо девки огнём горит, а тело волнами ходит. «Ну хватит уже ласкаться, пускай меня к дырке!», — командует цыган, да пристроился позади девки. Ноги широко расставил, как на коня сел, мышцы на ногах вздулись, орган свой к щели сочной, с лепестками набухшими и влажными, приставил, да за таз девку взял. Чувствует Акулина, что пропал язык сестры, а вместо него, горячий и твёрдый орган в бутон её тычется, да пролезать начинает. Но уже нет запоров мышечных и легко двигается, да прям с одного раза и ворвался в лоно девичье, разорвал целку нежную, да до самого дня и погрузился. Пискнула Акулина от боли резкой, да чувства неожиданного, да так громко, что Матвей в чувство пришёл.

Смотрит он взглядом туманным вокруг, понять не может, где он. Руками и ногами пошевелить не может. Огляделся он, да увидел, как Акулина стоит, спину прогнувши, да зад выпячив, а в щель её женскую, елдак чёрный, да длинный пихается, дёргается, да движется, капли розовые на землю падают, сарафан кровавят. Заплакал Матвей от бессилия и ненависти, зубами скрепит, высвободиться пытается. Цыган услышал звуки, обернулся, увидел, что Матвей на него смотрит, да давай девку сильнее наяривать, да так, что та покрикивать да постанывать начала. Улыбается цыган прямо в лицо Матвея, да елдаком своим наяривает его любимую, тешиться.

А Олюшка в стороне на земле лежит, да плачте. Смотрит она как сестру обесчестили, да понять не может, чего она стонет так сладостно. Елдак вон уже весь в крови, да сарафан промок от соков и капель кровавых. А Акулина постанывает, словно в бане веником по ляжкам проходятся, или в постели валяется. Удивляется Олюшка, да вдруг видит, что Матвей плачет, да руки рвёт, вырваться пытается. Ох как жалко его стало, да обидно. Сестра подлая, в любви клялась, а тут насильничают её, а она сладко стонет, да подмахивает! Подбежала она к Матвею: «Не смотри Матвеюшка! Не стоит она того! Подлая какая оказалась!» Но не слушает её Матвей, смотрит он, как цыган Акулину наяривает, да как та постанывает, и злится пуще прежнего. Олюшка закрывает глаза Матвею, да прячет лицо его, чтоб не смотрел он на ужас творящийся, но рвётся парень, ругается.

А цыган удовольствие получает. Нравится ему унижать парны, да девку его наяривать. Двигает он органом своим, да на показ выставляет, чтоб видел Матвей, какой елдак цыганский, да как кровь девичья капает, да как щель девки расширилась, да соками истекает. Показывает цыган, улыбается, а Акулина задом вертит, бедрами двигает, елдак цыганский ищет, продолжения требует. Наслаждается цыган девки движениями, да как снова вонзит своё жало, да поглубже, да как охнет Акулина, да заголосит сладостно. Матвей зубами скрежещет, убить хочет и цыгана и Акулину предательницу.

Не знает Олюшка, как Матвею помочь, да как поднимет сарафан, да накрыла лицо парня, да спрятала его у себя промеж ног. Уткнулся Матвей лицом в промежность девичью, учуял запах сладкий, да манящий, почувствовал нежность кожи Олюшкиной, да притих сразу. А Олюшка как прижалась, так верхом щёлочки своей, да к носу парня, а тот носатый парень то, так сразу в горошинку и ткнулся. У Олюшки аж, молнии по телу приятные. Чувствует девка, что приятно так, да давай двигаться ближе, та тереться. Хотел Матвей выбраться, да не может, связан он ловко да умело. А девка в раж вошла, не остановится. То ли от страха пережитого, то ли от ласк с сестрою, то ли от увиденного, или сразу от всего, но накрыло