Месть пионерки
часто заморгала ресницами. Потом резко отпустила меня и закрыла себе лицо руками. Я не зевала, одним движением стянула до пола её жёлтые трусы. Толик распахнул ей блузку, пуговицы полетели в разные стороны. Она схватилась за свою юбку, запихнула подол между ног, сжала коленки. От страха она не могла говорить, только мычала, как немая. Толик разошёлся серьёзно.
- Блядь, хорош придуриваться, раздевайся!
Я схватила её под мышки, а Толик стал тянуть её за ноги на себя. Пионерка потеряла равновесие, отпустила юбку. Толик стянул юбку вниз, через ноги, порвав замок. Я тем временем быстро и умело ловко сняла с неё блузку. Пионерка осталась в одном лифчике. Толик сгрёб его одной рукой, порвав бретельки и застёжку. Было ей на вид лет 15, но цыцки у неё были что надо - не то, что мои, как гузки у общипанной курицы. Я сидела на коленях, крепко держа под мышки. Она отбрыкивалась от Толика ногами, но он на это ноль внимания. Ухватил её за колени и раздвигает ей бёдра своими ручищами.
- У, как хорошо потекла, - потрогал у неё Толик, - а ещё не хочет!
Он пристроился у пионерки между ног, задрал её колени себе на плечи, и стал возиться со своей , пытаясь затолкнуть её в Ольку-пионерку. Та брыкалась изо всех сил и юлила задницей. Но Толик очень хорошо придавил её, сама по себе знаю - никак не вырваться! Наконец, он всё-таки поймал её на - его голый зад замер на мгновение, Олька тоже прекратила брыкаться и Толик одним толчком мощно и резко опустился вниз. Вот тут у опять прорезался голос. Она так пронзительно завизжала, что мне заложило уши. Толик начал качать вверх вниз, вверх вниз, всё быстрее и быстрее. Визг не смолкал, пионерка останавливалась только, чтобы хлебнуть воздуха, и снова продолжала орать. Минуты через две Толик начал вбивать в пионерку ещё быстрее, задышал тяжело и хрипло, потом судорожно напрягся и резко остановился, распластавшись. Пионерка уже не визжала. Толик зашевелился, медленно встал, окровавленный его болт болтался из стороны в сторону. Пионерка дышала очень часто и не глубоко. Остановившимся, невидящим взглядом смотрела на Толика.
- Мало? - спросил Толик, и подхватил на руки.
Та не сопротивлялась, висела, как тряпичная кукла без костей. Толик встал во весь рост, ноги падали вниз, Толик по одной, помогая себе коленками, опять закидывал их себе на пояс. Наконец ему удалось обхватить её безвольное, переломленное пополам тело. Удерживая её так, Толик надел на свой . Он стал подкидывать её и одновременно двигаться навстречу. Тело болталось, как мешок: руки отдельно, сами по себе, ноги - сами по себе, грудь тряслась, как холодец. Тут я поняла всё, что произошло, прыгнула, когтями впилась Толику в спину,
- Прекрати, она же не живая! Прекрати, слышишь! - орала я ему в ухо.
Толик остервенело терзал безжизненное, с откинутой на бок головой, тело . Когда до него наконец дошло, он медленно положил её на грязный бетонный пол, тупо уставился на это сломанное, поникшее, совсем уже не гордое, беззащитное в своей тоскливой наготе, юное тело. Совершенно не замечая меня, забегал, засуетился, наклонился к ней, приложил ухо к груди, приподнял, потряс за плечи, словно остановившиеся часы.
Я проскользнула к двери, трясущимися руками отодвинула тяжёлую задвижку, с трудом приоткрыла железную, скрипучую дверь, и сломя голову, не разбирая дороги, пулей пролетела через весь завод. На проходной, столкнулась с группой спешащих на смену молодых парней. Выбила из рук одного из них какой-то свёрток. Мелкие железяки со звоном поскакали по плиткам пола.
- Эй, , полегче на поворотах!
Я не помню, как оказалась дома. Я слонялась из угла в угол, не находя себе места, меня трясло, руки колотились, зубы стучали.
Мамка, как пришла то сразу догадалась. Она уже слышала о том, что произошло на заводе. Толика так и застали сидящим над поруганным телом. Толку от него добиться не смогли, но мамке уже насплетничали, что я, как сумасшедшая мчалась через заводскую проходную.
Я не отпиралась, рассказала ей всё.
- Пошли в милицию, всё там повторишь. Только, сначала расскажешь про вчерашнее, и что Толик твой грозился убить тебя, если ты не приведёшь эту Ольку к нему вместо себя. Поняла! Шкуру свою спасай, дура, ему всё равно хана!
Стоило мне только раздвинуть ноги и показать, начинающий зеленеть громадный синячище у меня между ног, как седая, суровая милиционерша сразу смягчилась, сочувственно смотрела мне в глаза и кивала головой, веря каждому моему слову.
До самого суда над Толиком я не отступала от своих слов. Сколько следователь не давил на меня, я твердила своё. Мамка наняла адвоката, и тот стоял за меня горой, не давая следователю кричать, или ещё как добиваться от меня другого признания.
На суд я явилась в длинной юбке, с косичками. В белых гольфах. Суд был закрытым, так, что скамейки для зрителей были пустые. Я повторила всё опять, иногда даже бросая быстрый взгляд в сторону Толика, словно ожидая, что он подтвердит мои слова. Толик горячился, пытался вскочить, но ему не давали и крепко держали с боков два здоровых охранника в форме. Когда ему наконец дали слово, он сбиваясь, стал говорить, что меня перетрахал весь посёлок, что я стерва, каких свет не видывал, и что меня надо разодрать на части. На свидетельские показания Толикиных дружков, против меня, наш адвокат сказал, что я жертва насилия, что мне нанесена тяжёлая моральная и физическая травма. Что моё поведение очень легко понять, и зачитал бумагу, где было свидетельство об изнасиловании меня отчимом, когда мне ещё только исполнилось двенадцать:
Фу, про себя ухмыльнулась я. Это ещё кто кого изнасиловал! Отчим работал шофёром и иногда учил меня управлять своим грузовиком. Я сама стала елозить у него по бедру, и добилась, что промокли не только мои трусы, но и его толстые рабочие брюки. Я сама помогала ему их расстёгивать. Сама уселась на его горячий твёрдый конец, и как на салазках, мокрым, склизким, раскрытым своим нутром, ездила по всей его длине, ...пока он не выдержал и не впёр его мне, рыча как лев. Уже потом, когда все эти испуганные тётеньки, боясь произнести настоящие слова, расспрашивали меня, что же произошло, я говорила совсем другое. А зачем он сбежал? Я бы молчала, да и мамка бы по-тиху смирилась - такой мужик на дороге не валяется:
Толику дали пятнадцать лет. Говорили, что ему не повезло, расстрел - более мягкое наказание, по сравнению с тем, что ожидает его в тюрьме.
Прошёл ровно год.
Жизнь не стояла на месте. Всё прошло, позабылось. Первое время, правда, ходили всякие слухи, но большинство считало меня несчастной жертвой монстра-насильника.
Я изменилась, подросла. Из худой, облезлой сучки, я превратилась в красивую, стройную, грудастую, крутозадую суку.
Местные заводские парни перестали меня интересовать. Я сошлась с одной крутой девчонкой с торфобрикетного. У неё были знакомые парни в дачном посёлке, что в десяти километрах от завода. Светка, так звали мою новую подружку, стремилась попасть в столичные проститутки и постоянно рассказывала мне, как шикарно она будет тогда жить. В каких автомобилях ездить, с какими людьми иметь дело,
- Блядь, хорош придуриваться, раздевайся!
Я схватила её под мышки, а Толик стал тянуть её за ноги на себя. Пионерка потеряла равновесие, отпустила юбку. Толик стянул юбку вниз, через ноги, порвав замок. Я тем временем быстро и умело ловко сняла с неё блузку. Пионерка осталась в одном лифчике. Толик сгрёб его одной рукой, порвав бретельки и застёжку. Было ей на вид лет 15, но цыцки у неё были что надо - не то, что мои, как гузки у общипанной курицы. Я сидела на коленях, крепко держа под мышки. Она отбрыкивалась от Толика ногами, но он на это ноль внимания. Ухватил её за колени и раздвигает ей бёдра своими ручищами.
- У, как хорошо потекла, - потрогал у неё Толик, - а ещё не хочет!
Он пристроился у пионерки между ног, задрал её колени себе на плечи, и стал возиться со своей , пытаясь затолкнуть её в Ольку-пионерку. Та брыкалась изо всех сил и юлила задницей. Но Толик очень хорошо придавил её, сама по себе знаю - никак не вырваться! Наконец, он всё-таки поймал её на - его голый зад замер на мгновение, Олька тоже прекратила брыкаться и Толик одним толчком мощно и резко опустился вниз. Вот тут у опять прорезался голос. Она так пронзительно завизжала, что мне заложило уши. Толик начал качать вверх вниз, вверх вниз, всё быстрее и быстрее. Визг не смолкал, пионерка останавливалась только, чтобы хлебнуть воздуха, и снова продолжала орать. Минуты через две Толик начал вбивать в пионерку ещё быстрее, задышал тяжело и хрипло, потом судорожно напрягся и резко остановился, распластавшись. Пионерка уже не визжала. Толик зашевелился, медленно встал, окровавленный его болт болтался из стороны в сторону. Пионерка дышала очень часто и не глубоко. Остановившимся, невидящим взглядом смотрела на Толика.
- Мало? - спросил Толик, и подхватил на руки.
Та не сопротивлялась, висела, как тряпичная кукла без костей. Толик встал во весь рост, ноги падали вниз, Толик по одной, помогая себе коленками, опять закидывал их себе на пояс. Наконец ему удалось обхватить её безвольное, переломленное пополам тело. Удерживая её так, Толик надел на свой . Он стал подкидывать её и одновременно двигаться навстречу. Тело болталось, как мешок: руки отдельно, сами по себе, ноги - сами по себе, грудь тряслась, как холодец. Тут я поняла всё, что произошло, прыгнула, когтями впилась Толику в спину,
- Прекрати, она же не живая! Прекрати, слышишь! - орала я ему в ухо.
Толик остервенело терзал безжизненное, с откинутой на бок головой, тело . Когда до него наконец дошло, он медленно положил её на грязный бетонный пол, тупо уставился на это сломанное, поникшее, совсем уже не гордое, беззащитное в своей тоскливой наготе, юное тело. Совершенно не замечая меня, забегал, засуетился, наклонился к ней, приложил ухо к груди, приподнял, потряс за плечи, словно остановившиеся часы.
Я проскользнула к двери, трясущимися руками отодвинула тяжёлую задвижку, с трудом приоткрыла железную, скрипучую дверь, и сломя голову, не разбирая дороги, пулей пролетела через весь завод. На проходной, столкнулась с группой спешащих на смену молодых парней. Выбила из рук одного из них какой-то свёрток. Мелкие железяки со звоном поскакали по плиткам пола.
- Эй, , полегче на поворотах!
Я не помню, как оказалась дома. Я слонялась из угла в угол, не находя себе места, меня трясло, руки колотились, зубы стучали.
Мамка, как пришла то сразу догадалась. Она уже слышала о том, что произошло на заводе. Толика так и застали сидящим над поруганным телом. Толку от него добиться не смогли, но мамке уже насплетничали, что я, как сумасшедшая мчалась через заводскую проходную.
Я не отпиралась, рассказала ей всё.
- Пошли в милицию, всё там повторишь. Только, сначала расскажешь про вчерашнее, и что Толик твой грозился убить тебя, если ты не приведёшь эту Ольку к нему вместо себя. Поняла! Шкуру свою спасай, дура, ему всё равно хана!
Стоило мне только раздвинуть ноги и показать, начинающий зеленеть громадный синячище у меня между ног, как седая, суровая милиционерша сразу смягчилась, сочувственно смотрела мне в глаза и кивала головой, веря каждому моему слову.
До самого суда над Толиком я не отступала от своих слов. Сколько следователь не давил на меня, я твердила своё. Мамка наняла адвоката, и тот стоял за меня горой, не давая следователю кричать, или ещё как добиваться от меня другого признания.
На суд я явилась в длинной юбке, с косичками. В белых гольфах. Суд был закрытым, так, что скамейки для зрителей были пустые. Я повторила всё опять, иногда даже бросая быстрый взгляд в сторону Толика, словно ожидая, что он подтвердит мои слова. Толик горячился, пытался вскочить, но ему не давали и крепко держали с боков два здоровых охранника в форме. Когда ему наконец дали слово, он сбиваясь, стал говорить, что меня перетрахал весь посёлок, что я стерва, каких свет не видывал, и что меня надо разодрать на части. На свидетельские показания Толикиных дружков, против меня, наш адвокат сказал, что я жертва насилия, что мне нанесена тяжёлая моральная и физическая травма. Что моё поведение очень легко понять, и зачитал бумагу, где было свидетельство об изнасиловании меня отчимом, когда мне ещё только исполнилось двенадцать:
Фу, про себя ухмыльнулась я. Это ещё кто кого изнасиловал! Отчим работал шофёром и иногда учил меня управлять своим грузовиком. Я сама стала елозить у него по бедру, и добилась, что промокли не только мои трусы, но и его толстые рабочие брюки. Я сама помогала ему их расстёгивать. Сама уселась на его горячий твёрдый конец, и как на салазках, мокрым, склизким, раскрытым своим нутром, ездила по всей его длине, ...пока он не выдержал и не впёр его мне, рыча как лев. Уже потом, когда все эти испуганные тётеньки, боясь произнести настоящие слова, расспрашивали меня, что же произошло, я говорила совсем другое. А зачем он сбежал? Я бы молчала, да и мамка бы по-тиху смирилась - такой мужик на дороге не валяется:
Толику дали пятнадцать лет. Говорили, что ему не повезло, расстрел - более мягкое наказание, по сравнению с тем, что ожидает его в тюрьме.
Прошёл ровно год.
Жизнь не стояла на месте. Всё прошло, позабылось. Первое время, правда, ходили всякие слухи, но большинство считало меня несчастной жертвой монстра-насильника.
Я изменилась, подросла. Из худой, облезлой сучки, я превратилась в красивую, стройную, грудастую, крутозадую суку.
Местные заводские парни перестали меня интересовать. Я сошлась с одной крутой девчонкой с торфобрикетного. У неё были знакомые парни в дачном посёлке, что в десяти километрах от завода. Светка, так звали мою новую подружку, стремилась попасть в столичные проститутки и постоянно рассказывала мне, как шикарно она будет тогда жить. В каких автомобилях ездить, с какими людьми иметь дело,