Наука и жизнь
него, как из ловушки, и наконец осталась в одном черном кружевном белье. - Нет?
- Эйрин!..
- А так? - Она расстегнула лифчик, сбросила его и сделала шаг в мою сторону, воинственно тряся грудями, упругими, как атласные мячи. Как я и думал, у нее было сказочно красивое тело.
- Эйрин!!!
- Что "Эйрин"? Нравлюсь или нет? О, прости, еще одна деталь! Вот так! Вот так-то лучше, а? - кричала она, стягивая черное кружево с бедер. - Ну? Ну??? - и вдруг разревелась, опустив руки. В одной из них болтались ее трусы.
"То самое место" у нее было бритым и гладким, как у девочки.
- Эйрин! Ты... ты... ты что? Ну что ты?.. Не надо, Эйрин, не надо... Эйрин!
Дальше все было, как в тумане: она ревела все отчаянней, а я гладил ее по волосам, по голому бархатному телу, холодному, как ледышка, и нес какую-то чушь, умоляя успокоиться.
Я прижимал ее к себе, забыв о том, что тискаю голую красотку, а она всхлипывала, вымазывая мой пиджак слезами. Лицо ее, перепачканное тушью, стало похоже на мордочку панды.
Наконец она хрипло произнесла:
- Дддд... дай мне выпить.
- Выпить? Спиртное? - удивился я, как мальчишка. – У меня нет.
- Нет? У тебя нет выпить? Какой ты смешной. Ну... тогда...
- Почему ты здесь? Ты... уже давно?
- Первый раз, - с горьким смешком ответила Эйлин. - И тот неудачный.
- Но... почему? Деньги? Тебе мало платят?
- Причем тут деньги? Смешные вы, русские... Ты не поймешь.
- Но я же понял твою гипотезу о равенстве полей при...* Почему же здесь...
__________________________
*Прошу прощения: передать поток формул, исторгнутый профессором N, я не смог. - прим. авт.
- Я сама себя не понимаю. Это все комплексы. С детства я была вундеркиндом. Сколько себя помню, вокруг меня сновали журналисты, ученые, психологи... Со мной носились, как с дрессированной макакой. В тринадцать лет меня взяли в Йельс, я читала доклады, ночевала в лабораториях... Я была заучкой, понимаешь? Все девчонки имели парней, отрывались на вечеринках, а я... Я всегда хотела быть, как они. Красивой и сексуальной... Ты понимаешь меня?
- Нет. По-моему, ты и так...
- Ну вот! Мужчинам не понять. Я всегда хотела быть женщиной, настоящей женщиной, хотела, чтобы мной интересовались, чтобы за мной ухаживали, хотела любви и секса... Я никому бы не сказала это, никогда бы не сказала и ни за что, но чего уж тут... Меня все воспринимали, как ходячее чудо, ходячую формулу. Никто не смотрел на меня как на девочку, на женщину... И в науке... Ты спрашиваешь про деньги? Я не богата, совсем не богата, но не в этом дело. Я выросла, я перестала быть "маленьким чудом" - и что дальше? Я знаю то, чего никто не знает, но никому нет дела. Нет дела! Никому ни до чего нет дела!..
Мы уже сидели на краю кровати. Я обнимал ее за плечи, и она клонилась ко мне. Увы, я слишком хорошо знал, что такое научная бюрократия, и слишком хорошо понимал ее...
- Я выгляжу, как идиотка, да?
- Нет, Эйрин. Я очень хорошо тебя понимаю. ОЧЕНЬ хорошо, - повторил я, чтобы у нее не осталось сомнений. - И поэтому ты решила...
- Да. Меня долго швыряло туда-сюда. С пятнадцати лет я пробовала ЛСД, марихуану, пару раз кокаин, в шестнадцать отдалась одному громиле, и он поимел меня... Было очень больно, и совсем не было кайфа, которого я ждала. Он не интересовался мной, это просто был разовый трах... Потом у меня не было никого, и вот сейчас...
- У тебя было много мужчин?
- Двое... трое. Тэдди - ну, тот парень, три года назад, - и... Позавчера, когда я нанималась, меня трахнул Маслански. Это как вступительный взнос. Он осматривал меня, я разделась догола, и он сначала выбрил меня... ну, ты понял, где... и потом поставил раком и стал трахать. Было очень стыдно, унизительно до слез... и очень приятно. Как в раю. Никакого сравнения с Тэдди. Я почувствовала себя настоящей шлюхой, когда стояла на коленях, и груди у меня болтались, как вымя, а сзади меня держали за бедра - и ебли, ебли, и меня распирало вот это самое... А потом пришел еще один и тоже поимел меня. Только что Маслански, и уже этот... Они вдвоем шлепали меня, щипали, тягали за сиськи, а я сосала им члены, лизала яйца и плакала от унижения и от того, что мне это нравится... Потом они смазали мне вазелином задницу - и по очереди вставляли туда свои стволы, а я лопалась и кричала, как настоящая шлюха... Чего только я не передумала за эти две ночи... А ты мой первый клиент... Боже, что я тебе рассказываю?
Я уже не мог ее слушать.
- Эйрин! Выходит, тебе еще нет двадцати?.. Слушай, Эйрин! Во-первых, ты...
Я говорил ей, какая она красивая, талантливая, сексуальная; я говорил сбивчиво и страстно, обнимая ее за плечи и думая о том, что тискаю голую красавицу, которую позавчера сделали шлюхой... я говорил, что красота - совсем не то, что она думает, что у них в Америке ценится броскость тряпок и поведения, а не красота; говорил, что нужно правильно выбирать одежду и забыть про очки, и тогда все поймут, какая она, а не только умные русские вроде меня... Я увлекся и раскричался; я сжимал ее все крепче - и наконец не выдержал: чмокнул ее в лоб, ткнувшись носом в растрепанные кудри.
Эйрин, всхлипывая, подалась мне навстречу... и ответила, коснувшись влажными губами моей щеки.
В этой ласке было столько нежности, что я вовсе потерял голову:
- Эйрин, Эйрин... Не плачь, Эйрин, - бормотал я, обнимая ее, и целовал ей лицо, слизывая с него слезы, и гладил ей тело, задевая ягодки сосков...
Острое, пронзительное чувство вдруг сдавило меня и ее. Эйрин подняла глаза, обвила мне руками шею - и стала щедро, крупно целовать, облепляя меня влагой, вымазывая в жаркой липкости губ... Охнув, мы повалились на кровать - я лицом кверху, и надо мной Эйрин, лижущая меня крепко и влажно, как благодарная собака.
***
Это был момент, о котором можно только молчать. При такой близости люди стягиваются в единый узел, как живые магниты, сцепляясь в двух местах: губами и гениталиями.
Первое – губы: мы присосались так крепко, что не могли продохнуть – и выли, задыхаясь, в этой ловушке, слепившей наши рты в комок сосущей соли. Второе - гениталии: Эйрин была голой, я был одет, и рубашка мучительно отделяла меня от ее кожи, и мой молодец торчал под брюками так, что вместе с тканью входил в ее влагалище. Оголив его, Эйрин распахнула ноги, влипла всей сердцевиной в меня - и я нырнул в нее, утонул в ней, распер ее, впитывая горячие соки ее утробы...
Она наделась на меня, как чехол. Это произошло почти незаметно, в непрерывном сближении-слепливании, которое стягивало наши тела в плотный ком. Мы срастались и плавно качались, скользя друг в друге и срастаясь еще плотней; было страшно от такой животной близости, и нас стягивало ближе, еще ближе, пока мы не стали ощущать друг друга, как себя. Эйрин ныла моей сладкой мукой, искрила моими токами, а я чувствовал, как мое тело кричит ее криком.
Наши бедра двигались быстрей, быстрей, будто кто-то раскачивал их, накаляя темп; я вдавливал в себя Эйрин, вспарывая ее до позвоночника, – и мне было мало, мало мягкости и влаги, чтобы загасить огонь в набухшем стволе. Мы летали вверх-вниз, как на качелях; стало жарче, свободней
- Эйрин!..
- А так? - Она расстегнула лифчик, сбросила его и сделала шаг в мою сторону, воинственно тряся грудями, упругими, как атласные мячи. Как я и думал, у нее было сказочно красивое тело.
- Эйрин!!!
- Что "Эйрин"? Нравлюсь или нет? О, прости, еще одна деталь! Вот так! Вот так-то лучше, а? - кричала она, стягивая черное кружево с бедер. - Ну? Ну??? - и вдруг разревелась, опустив руки. В одной из них болтались ее трусы.
"То самое место" у нее было бритым и гладким, как у девочки.
- Эйрин! Ты... ты... ты что? Ну что ты?.. Не надо, Эйрин, не надо... Эйрин!
Дальше все было, как в тумане: она ревела все отчаянней, а я гладил ее по волосам, по голому бархатному телу, холодному, как ледышка, и нес какую-то чушь, умоляя успокоиться.
Я прижимал ее к себе, забыв о том, что тискаю голую красотку, а она всхлипывала, вымазывая мой пиджак слезами. Лицо ее, перепачканное тушью, стало похоже на мордочку панды.
Наконец она хрипло произнесла:
- Дддд... дай мне выпить.
- Выпить? Спиртное? - удивился я, как мальчишка. – У меня нет.
- Нет? У тебя нет выпить? Какой ты смешной. Ну... тогда...
- Почему ты здесь? Ты... уже давно?
- Первый раз, - с горьким смешком ответила Эйлин. - И тот неудачный.
- Но... почему? Деньги? Тебе мало платят?
- Причем тут деньги? Смешные вы, русские... Ты не поймешь.
- Но я же понял твою гипотезу о равенстве полей при...* Почему же здесь...
__________________________
*Прошу прощения: передать поток формул, исторгнутый профессором N, я не смог. - прим. авт.
- Я сама себя не понимаю. Это все комплексы. С детства я была вундеркиндом. Сколько себя помню, вокруг меня сновали журналисты, ученые, психологи... Со мной носились, как с дрессированной макакой. В тринадцать лет меня взяли в Йельс, я читала доклады, ночевала в лабораториях... Я была заучкой, понимаешь? Все девчонки имели парней, отрывались на вечеринках, а я... Я всегда хотела быть, как они. Красивой и сексуальной... Ты понимаешь меня?
- Нет. По-моему, ты и так...
- Ну вот! Мужчинам не понять. Я всегда хотела быть женщиной, настоящей женщиной, хотела, чтобы мной интересовались, чтобы за мной ухаживали, хотела любви и секса... Я никому бы не сказала это, никогда бы не сказала и ни за что, но чего уж тут... Меня все воспринимали, как ходячее чудо, ходячую формулу. Никто не смотрел на меня как на девочку, на женщину... И в науке... Ты спрашиваешь про деньги? Я не богата, совсем не богата, но не в этом дело. Я выросла, я перестала быть "маленьким чудом" - и что дальше? Я знаю то, чего никто не знает, но никому нет дела. Нет дела! Никому ни до чего нет дела!..
Мы уже сидели на краю кровати. Я обнимал ее за плечи, и она клонилась ко мне. Увы, я слишком хорошо знал, что такое научная бюрократия, и слишком хорошо понимал ее...
- Я выгляжу, как идиотка, да?
- Нет, Эйрин. Я очень хорошо тебя понимаю. ОЧЕНЬ хорошо, - повторил я, чтобы у нее не осталось сомнений. - И поэтому ты решила...
- Да. Меня долго швыряло туда-сюда. С пятнадцати лет я пробовала ЛСД, марихуану, пару раз кокаин, в шестнадцать отдалась одному громиле, и он поимел меня... Было очень больно, и совсем не было кайфа, которого я ждала. Он не интересовался мной, это просто был разовый трах... Потом у меня не было никого, и вот сейчас...
- У тебя было много мужчин?
- Двое... трое. Тэдди - ну, тот парень, три года назад, - и... Позавчера, когда я нанималась, меня трахнул Маслански. Это как вступительный взнос. Он осматривал меня, я разделась догола, и он сначала выбрил меня... ну, ты понял, где... и потом поставил раком и стал трахать. Было очень стыдно, унизительно до слез... и очень приятно. Как в раю. Никакого сравнения с Тэдди. Я почувствовала себя настоящей шлюхой, когда стояла на коленях, и груди у меня болтались, как вымя, а сзади меня держали за бедра - и ебли, ебли, и меня распирало вот это самое... А потом пришел еще один и тоже поимел меня. Только что Маслански, и уже этот... Они вдвоем шлепали меня, щипали, тягали за сиськи, а я сосала им члены, лизала яйца и плакала от унижения и от того, что мне это нравится... Потом они смазали мне вазелином задницу - и по очереди вставляли туда свои стволы, а я лопалась и кричала, как настоящая шлюха... Чего только я не передумала за эти две ночи... А ты мой первый клиент... Боже, что я тебе рассказываю?
Я уже не мог ее слушать.
- Эйрин! Выходит, тебе еще нет двадцати?.. Слушай, Эйрин! Во-первых, ты...
Я говорил ей, какая она красивая, талантливая, сексуальная; я говорил сбивчиво и страстно, обнимая ее за плечи и думая о том, что тискаю голую красавицу, которую позавчера сделали шлюхой... я говорил, что красота - совсем не то, что она думает, что у них в Америке ценится броскость тряпок и поведения, а не красота; говорил, что нужно правильно выбирать одежду и забыть про очки, и тогда все поймут, какая она, а не только умные русские вроде меня... Я увлекся и раскричался; я сжимал ее все крепче - и наконец не выдержал: чмокнул ее в лоб, ткнувшись носом в растрепанные кудри.
Эйрин, всхлипывая, подалась мне навстречу... и ответила, коснувшись влажными губами моей щеки.
В этой ласке было столько нежности, что я вовсе потерял голову:
- Эйрин, Эйрин... Не плачь, Эйрин, - бормотал я, обнимая ее, и целовал ей лицо, слизывая с него слезы, и гладил ей тело, задевая ягодки сосков...
Острое, пронзительное чувство вдруг сдавило меня и ее. Эйрин подняла глаза, обвила мне руками шею - и стала щедро, крупно целовать, облепляя меня влагой, вымазывая в жаркой липкости губ... Охнув, мы повалились на кровать - я лицом кверху, и надо мной Эйрин, лижущая меня крепко и влажно, как благодарная собака.
***
Это был момент, о котором можно только молчать. При такой близости люди стягиваются в единый узел, как живые магниты, сцепляясь в двух местах: губами и гениталиями.
Первое – губы: мы присосались так крепко, что не могли продохнуть – и выли, задыхаясь, в этой ловушке, слепившей наши рты в комок сосущей соли. Второе - гениталии: Эйрин была голой, я был одет, и рубашка мучительно отделяла меня от ее кожи, и мой молодец торчал под брюками так, что вместе с тканью входил в ее влагалище. Оголив его, Эйрин распахнула ноги, влипла всей сердцевиной в меня - и я нырнул в нее, утонул в ней, распер ее, впитывая горячие соки ее утробы...
Она наделась на меня, как чехол. Это произошло почти незаметно, в непрерывном сближении-слепливании, которое стягивало наши тела в плотный ком. Мы срастались и плавно качались, скользя друг в друге и срастаясь еще плотней; было страшно от такой животной близости, и нас стягивало ближе, еще ближе, пока мы не стали ощущать друг друга, как себя. Эйрин ныла моей сладкой мукой, искрила моими токами, а я чувствовал, как мое тело кричит ее криком.
Наши бедра двигались быстрей, быстрей, будто кто-то раскачивал их, накаляя темп; я вдавливал в себя Эйрин, вспарывая ее до позвоночника, – и мне было мало, мало мягкости и влаги, чтобы загасить огонь в набухшем стволе. Мы летали вверх-вниз, как на качелях; стало жарче, свободней