Сладкий снег
могла без устали гонять в футбол, носиться с ним на мотоцикле, бесстрашно сидя задом наперёд спина к спине, завернув руки назад и обхватив его живот. Она до посинения купалась, визжа ныряла с дерева в запруду и кидалась водорослями. Дима пользовался возможностью поддержать форму — сажал её себе на спину и плавал так, пока не уставал — она была такой заморыш что он справлялся без особого труда.
В ненастный день им тоже было чем заняться — сидели в его комнате и резались в картишки или она читала ему вслух. Он лежал, закрыв глаза и слушал старческий голос — она старалась, читала с таким чувством, что он не засыпал. Когда он был подростком, все сверстники читали Дюма, а он любил фантастику и был фанатом Шекли, любил Беляева и Бредбери. И вот теперь, она ему читала... «Графиню де Монсоро». Дима окончил школу с языковым уклоном и иногда занимался с Татьяной палной английским — за это родственники старушки не раз его благодарили, так как она, желая не ударить в грязь лицом, училась так усердно, что делала заметные успехи.
Однажды днём, они пошли на ферму. Нужна была наживка — утром собирались на рыбалку. Покопавшись в куче перегноя на заднем дворе и набрав солидное количество червей, они решили отдохнуть и завалились под навес в огромный стог соломы. Август, под конец, изматывал немыслимой жарой.
Дима, стянул футболку, лёг на спину и закрыл глаза. Татьяна пална забралась на него верхом, и стала проказничать, щекоча его шею пучком соломинок. Она хотела, чтоб он улыбнулся — ей нравилась его улыбка и нравилось его дразнить. Парень улыбался и мотал головой, прося прекратить. И вот, в какое-то мгновение, она почувствовала странное желание приблизиться к нему, коснуться... Татьяна пална чувствовала такое доверие, он ей сейчас казался таким родным, нахлынула такая нежность, что она наклонилась, легла ему на грудь и обняла, прижавшись щекой к его шее. Дима засмеялся и запротестовал, пытаясь отцепить прильнувшую старушонку и ворча:
— Кыш, монстрик! И так, блин, жарко, как в аду! — но старушка не отставала, а только крепче прижалась и вдруг сказала:
— Дима, я тебя люблю!
Он растерялся и замер, а она вдруг приподнялась и потянулась и, чувствуя неведомый порыв, поцеловала его приоткрытые губы. Сбитый с толку, Дима несколько секунд не двигался и этого оказалось достаточно. Ощущая, как искренне его сжимают костлявые ручонки и этот наивный старческий поцелуй, он с ужасом понял, что у него эрекция. Парень весь похолодел — он ощутил к себе такое отвращение, что ему стало смертельно тошно.
Стараясь не пугать старушку, он мягко, но решительно поднялся, сел и снял её с себя. Их взгляды встретились — в её глазах, глазах пожилого человека, застыло странное выражение — смесь ужаса и восхищения, и что-то другое было в них, что он боялся понимать. Он взял старушку за руку и они пошли домой.
*******
Тане шёл девятнадцатый год. Она уже была студенткой, жила отдельно от родителей в квартире покойного деда, с сокурсницей-подругой Дашей. Подружка отнюдь не была синим чулком, а вот Татьяна слыла среди знакомых лесбиянкой — подкатывать к ней не имело смысла, а пробовали многие — красотка, очаровательная и весёлая.
Как-то, поздним вечером они с подружкой напились и сидя в тёмной спальне, бок о бок на кровати у стены, поговорили по душам. Расплакавшись, Таня рассказала, как в старости (в прошлой реинкарнации) подружилась с девятнадцатилетним парнем и как он её беспечно приручил. О том, что было в той соломе и как наутро, она пришла к соседям и узнала, что на рыбалку Дима не пойдёт, что он уехал накануне, без объяснений и когда вернётся — не известно. Через неделю Таню увезли — начался лечебный год (в доме престарелых).
Мать (Тереза) не находила себе места, видя, как её духовная дочь померкла и потеряла ко всему интерес. Вечерами она находила Таню свернувшейся калачиком и плачущей, умоляла её объясниться, но та молчала и только тихо всхлипывала. Лечёба пошла под откос и даже отец, человек невозмутимый и находчивый, не знал, как быть и что же делать.
Таня страдала чудовищно — Друг-возлюбленный камнем лёг ей на сердце. Она не знала, почему златоглазый парень бросил её так жестоко, и кого ей винить за это — себя или его. У отца была гипертония и он иногда принимал Клофелин. Когда решила стащить пузырёк, она, конечно, не учла, что отец теперь мучается давлением постоянно — из-за депрессии дочери он впал в глубокий стресс.
Отец был человек догадливый и счастье, что мать (Тереза) не видела той сцены — как он кричал на Таню и яростно схватив её, требовал отдать таблетки, словно хотел вытрясти из неё душу. Как он рыдал, прижимая её к себе и как она сдалась его чувствам и открылась. Она попросила достать ей фотографию Димы, но так чтобы тот не узнал. Отец помог. Всё постепенно выровнялось, Таня выкарабкалась, но больше ни один мужчина не вызывал у неё нежных чувств.
Диму она не видела ни разу со дня его внезапного отъезда. Прошло шесть лет (последовало перерождение), но и в новой реинкарнации камень всё лежал на прежнем месте. Даша обняла подругу и попросила показать заветное фото. Татьяна показала. Дня через два, Дашка попросила у Тани телефон её матери и на недоумённый вопрос «Зачем?» сказала «Надо». Татьяна удивилась, но дала.
Через неделю, в воскресенье, Даша заявила, что надо бы прибраться. Сегодня, видите ли, будет вечеринка. Такое уж бывало, и не раз. Настроя не было, но Таня покорилась — они прибрались и подруга заставила её помыться, накраситься и нарядиться, говоря, что вовсе никому не нужно смотреть на чучело. Не ясно, почему, но Даша настояла, чтоб Таня непременно накрасилась её французской помадой насыщенного, тёмно-красного цвета, который назывался «Вечерняя роза». Когда Дашка помогала ей с причёской, Таня поняла, что та нервничает и постоянно смотрит на часы. Спустя минут пятнадцать, Даша быстро схватила сумку и выскочила из квартиры, протараторив, что бежит встречать гостей и, мол, жди, они сейчас придут. Ну ладно.
В дверь позвонили. Таня подошла, открыла и застыла: перед ней стоял высокий молодой мужчина с букетом роз, в цвет её помады и молча смотрел на неё своими янтарными глазами. Она не взяла эти розы, они остались лежать на полу, в коридоре — Дмитрий выронил их, когда ему пришлось подхватить теряющую сознание девушку.
Он положил её на диван, сел рядом и смотрел. Нет, при случайной встрече он ни за что её бы не узнал — в ней ничего не оставалось от той нескладной старушонки, к которой он всем сердцем привязался в те далёкие, летние дни (в прошлой жизни).
Она вытянулась (морщины расправились), расцвела, наполнилась очарованием женственности и да, она стала красивой (ну, помолодела...). Красивой, чёрт возьми. Но что она такое — сейчас? Кем стала, чем она живёт? Простила ли его за бегство? Простит ли, если он расскажет, что с ним тогда произошло и как он мучился тем, что вот так её оставил, и тем, что думал о себе тогда? Он встал, прошёл в прихожую и закрыл дверь. Вернувшись, он увидел, что Танюша, уже очнувшись, сидит и смотрит на него огромными,
В ненастный день им тоже было чем заняться — сидели в его комнате и резались в картишки или она читала ему вслух. Он лежал, закрыв глаза и слушал старческий голос — она старалась, читала с таким чувством, что он не засыпал. Когда он был подростком, все сверстники читали Дюма, а он любил фантастику и был фанатом Шекли, любил Беляева и Бредбери. И вот теперь, она ему читала... «Графиню де Монсоро». Дима окончил школу с языковым уклоном и иногда занимался с Татьяной палной английским — за это родственники старушки не раз его благодарили, так как она, желая не ударить в грязь лицом, училась так усердно, что делала заметные успехи.
Однажды днём, они пошли на ферму. Нужна была наживка — утром собирались на рыбалку. Покопавшись в куче перегноя на заднем дворе и набрав солидное количество червей, они решили отдохнуть и завалились под навес в огромный стог соломы. Август, под конец, изматывал немыслимой жарой.
Дима, стянул футболку, лёг на спину и закрыл глаза. Татьяна пална забралась на него верхом, и стала проказничать, щекоча его шею пучком соломинок. Она хотела, чтоб он улыбнулся — ей нравилась его улыбка и нравилось его дразнить. Парень улыбался и мотал головой, прося прекратить. И вот, в какое-то мгновение, она почувствовала странное желание приблизиться к нему, коснуться... Татьяна пална чувствовала такое доверие, он ей сейчас казался таким родным, нахлынула такая нежность, что она наклонилась, легла ему на грудь и обняла, прижавшись щекой к его шее. Дима засмеялся и запротестовал, пытаясь отцепить прильнувшую старушонку и ворча:
— Кыш, монстрик! И так, блин, жарко, как в аду! — но старушка не отставала, а только крепче прижалась и вдруг сказала:
— Дима, я тебя люблю!
Он растерялся и замер, а она вдруг приподнялась и потянулась и, чувствуя неведомый порыв, поцеловала его приоткрытые губы. Сбитый с толку, Дима несколько секунд не двигался и этого оказалось достаточно. Ощущая, как искренне его сжимают костлявые ручонки и этот наивный старческий поцелуй, он с ужасом понял, что у него эрекция. Парень весь похолодел — он ощутил к себе такое отвращение, что ему стало смертельно тошно.
Стараясь не пугать старушку, он мягко, но решительно поднялся, сел и снял её с себя. Их взгляды встретились — в её глазах, глазах пожилого человека, застыло странное выражение — смесь ужаса и восхищения, и что-то другое было в них, что он боялся понимать. Он взял старушку за руку и они пошли домой.
*******
Тане шёл девятнадцатый год. Она уже была студенткой, жила отдельно от родителей в квартире покойного деда, с сокурсницей-подругой Дашей. Подружка отнюдь не была синим чулком, а вот Татьяна слыла среди знакомых лесбиянкой — подкатывать к ней не имело смысла, а пробовали многие — красотка, очаровательная и весёлая.
Как-то, поздним вечером они с подружкой напились и сидя в тёмной спальне, бок о бок на кровати у стены, поговорили по душам. Расплакавшись, Таня рассказала, как в старости (в прошлой реинкарнации) подружилась с девятнадцатилетним парнем и как он её беспечно приручил. О том, что было в той соломе и как наутро, она пришла к соседям и узнала, что на рыбалку Дима не пойдёт, что он уехал накануне, без объяснений и когда вернётся — не известно. Через неделю Таню увезли — начался лечебный год (в доме престарелых).
Мать (Тереза) не находила себе места, видя, как её духовная дочь померкла и потеряла ко всему интерес. Вечерами она находила Таню свернувшейся калачиком и плачущей, умоляла её объясниться, но та молчала и только тихо всхлипывала. Лечёба пошла под откос и даже отец, человек невозмутимый и находчивый, не знал, как быть и что же делать.
Таня страдала чудовищно — Друг-возлюбленный камнем лёг ей на сердце. Она не знала, почему златоглазый парень бросил её так жестоко, и кого ей винить за это — себя или его. У отца была гипертония и он иногда принимал Клофелин. Когда решила стащить пузырёк, она, конечно, не учла, что отец теперь мучается давлением постоянно — из-за депрессии дочери он впал в глубокий стресс.
Отец был человек догадливый и счастье, что мать (Тереза) не видела той сцены — как он кричал на Таню и яростно схватив её, требовал отдать таблетки, словно хотел вытрясти из неё душу. Как он рыдал, прижимая её к себе и как она сдалась его чувствам и открылась. Она попросила достать ей фотографию Димы, но так чтобы тот не узнал. Отец помог. Всё постепенно выровнялось, Таня выкарабкалась, но больше ни один мужчина не вызывал у неё нежных чувств.
Диму она не видела ни разу со дня его внезапного отъезда. Прошло шесть лет (последовало перерождение), но и в новой реинкарнации камень всё лежал на прежнем месте. Даша обняла подругу и попросила показать заветное фото. Татьяна показала. Дня через два, Дашка попросила у Тани телефон её матери и на недоумённый вопрос «Зачем?» сказала «Надо». Татьяна удивилась, но дала.
Через неделю, в воскресенье, Даша заявила, что надо бы прибраться. Сегодня, видите ли, будет вечеринка. Такое уж бывало, и не раз. Настроя не было, но Таня покорилась — они прибрались и подруга заставила её помыться, накраситься и нарядиться, говоря, что вовсе никому не нужно смотреть на чучело. Не ясно, почему, но Даша настояла, чтоб Таня непременно накрасилась её французской помадой насыщенного, тёмно-красного цвета, который назывался «Вечерняя роза». Когда Дашка помогала ей с причёской, Таня поняла, что та нервничает и постоянно смотрит на часы. Спустя минут пятнадцать, Даша быстро схватила сумку и выскочила из квартиры, протараторив, что бежит встречать гостей и, мол, жди, они сейчас придут. Ну ладно.
В дверь позвонили. Таня подошла, открыла и застыла: перед ней стоял высокий молодой мужчина с букетом роз, в цвет её помады и молча смотрел на неё своими янтарными глазами. Она не взяла эти розы, они остались лежать на полу, в коридоре — Дмитрий выронил их, когда ему пришлось подхватить теряющую сознание девушку.
Он положил её на диван, сел рядом и смотрел. Нет, при случайной встрече он ни за что её бы не узнал — в ней ничего не оставалось от той нескладной старушонки, к которой он всем сердцем привязался в те далёкие, летние дни (в прошлой жизни).
Она вытянулась (морщины расправились), расцвела, наполнилась очарованием женственности и да, она стала красивой (ну, помолодела...). Красивой, чёрт возьми. Но что она такое — сейчас? Кем стала, чем она живёт? Простила ли его за бегство? Простит ли, если он расскажет, что с ним тогда произошло и как он мучился тем, что вот так её оставил, и тем, что думал о себе тогда? Он встал, прошёл в прихожую и закрыл дверь. Вернувшись, он увидел, что Танюша, уже очнувшись, сидит и смотрит на него огромными,