Черный смерч
рубашку, проходят по груди. Острый ноготь проводит по животу болезненную черту. Как у большинства блондинов у меня очень чувствительная кожа. Мне больно, и я закусываю губы, чтобы не вскрикнуть.
- В вас, американцах, - шепчет вьетнамка на ухо, - что-то есть. Что-то... притягательное. Я обязательно разберусь, что.
Отдает команду резким голосом, охранники развязывают меня и выволакивают из палатки.
Вталкивают в бамбуковую клетку. Не удержавшись на ногах, падаю на руки Берса.
- Ты же в «штопор» ушел, - удивленно говорю я.
Размахивая руками, кроя всех вокруг матом, он рассказывает о том, как не сумел выйти из «плоского штопора», катапультировался почти у земли и свалился чуть ли не на голову зенитному расчету.
- Тепленьким взяли, - жаловался Берс.
Опускаюсь на дно клетки и подбираю под себя колени. Я не знаю, что ждет нас дальше. Еще никто не вернулся из коммунистического плена, чтобы рассказать, каково оно. Ходили слухи про некоего капитана, которому повезло сбежать. Но только никто так его следов и не нашел. Может и сбежал, да сгинул в джунглях. А может, и не было никакого капитана.
В противоположном углу всхлипывает молоденький капрал. Рядом сидит один из «Морских котиков», баюкая у груди сломанную руку.
- Ты-то как попал? - спрашиваю его.
Вот уж, правда, чудеса. У «котиков» негласный приказ - не сдаваться. Как его взяли?
Представляется по форме, хотя старше меня по званию. Но мы - летная элита.
- Капитан Мастерс. По глупости залетел. Минировали дорогу возле одной деревушки, а я отстал. Задумал лес проверить: нет ли засады. А там...
«Там» оказались конговцы, которых морпех положил с одной обоймы. Но уйти сам не успел.
- Русские помешали. Перекрыли все выходы, а у меня только одна обойма и была. Вот косорылые и повязали.
Представляемся все, мы в одной лодке. Вернее, клетке, но это не важно. Важно одно: нам надо выжить. Мы, американцы, должны держаться вместе.
Имени капрала узнать не удалось. Он смотрит на нас потерянным взглядом и бормочет что-то о пауках. На мой немой вопрос Мастерс пожимает плечами:
- Он здесь уже был, когда меня взяли. Все время только плачет.
На джунгли опускается ночь. Темная, как грех, душная и влажная, она окутывает нас вязкой паутиной неизвестности. Вьетнамцы не разжигают костров. Оно и правильно. В противном случае мы бы уже разбомбили к чертям эти проклятые зенитки. Москитная сетка скрывает стволы ЗРК до самого последнего мига, когда ракета влупится в фюзеляж, прошивая кабину насквозь и перемалывая пилота в фарш.
Всхлипы капрала переходят в негромкие стоны и Берс не выдерживает
- Заткнись! - орет он.
Наступает на мальчишку, занося руку, но я перехватываю его за локоть.
- Угомонись, лейтенант. Это же совсем ребенок.
Я не знаю, сколько лет этому солдатику, но выглядит мальчишка не старше двадцати.
- Дерьмо, - сплевывает Берс, - пить просто хочется до жути. Вот и психую.
- Воды не дают, - слышим мы голос Мастерса.
Ночь в джунглях наступает внезапно. Как будто кто-то просто выключает рубильник, или выворачивает громадные пробки. Только что я видел, как Берс собирался ударить мальчишку, а сейчас не вижу даже собственную протянутую руку. Не говоря уже о морпехе, чье местоположение мы понимаем только по звуку. Мастерс продолжает делиться с нами информацией.
- Пацана куда-то уводили вчера и два дня назад. Может, там кормят, я не знаю. Он ничего не отвечает, только плачет.
Пить хочется неимоверно. Когда-то читал, что индийские йоги умеют останавливать все процессы в организме. Хочу так научиться, но тело-предатель безбожно потеет, как в сауне, выводя драгоценную влагу. Если завтра не дадут воды, сляжем с обезвоживанием.
Морпеху нужна помощь врача. Он, конечно, держится, но у него открытый перелом, а гангрена в таком климате... что простуда на Аляске.
Не ожидал сам, но усталость берет свое, и я проваливаюсь в неглубокий сон под монотонные всхлипывания и постанывания капрала. В котором очаровательная Маргрит поет бесхитростную песенку собственного сочинения:
Джеймс любит Маргрит,
Маргрит любит Джеймса.
Птички весело поют,
Распевая про любовь.
- Американцы, - выволакиваясь из тревожной душной дремы, слышу чей-то неприятный голос, - просыпайтесь. Надеюсь, хорошо отдохнули?
Капрал, увидев говорившего, забивается в угол. Обхватывает голову руками и шепчет, раскачиваясь из стороны в сторону:
- Не надо больше. Не надо.
Довольно высокий для вьетнамца, гибкий, как лоза, и смертельно опасный даже на вид, посетитель улыбается холодной улыбкой.
Тонкие губы кривятся в отвратительной усмешке. Правая рука в ослепительно белой перчатке сжимает массивную трость. По нашивкам узнаю, что передо мной майор.
- Эй, ты! - рявкает морпех, тяжело поднимаясь из своего угла. - Пусть воды дадут и в туалет сводят. Мы - военнопленные и требуем соответствующего обращения.
А «котик» неплохо держится! Хотя испарина покрывает бледный лоб, и он морщится от каждого неосторожного движения. Молодчага, морпех!
Мое невольное восхищение прерывает раскатистый хохот вьетнамца.
- Мы не воюем с Америкой, янки. Вы же не объявляли нам войну, правда? Вы просто пришли на мою землю, как воры. Так какой же ты после этого военнопленный? А туалетов для вас не построили. Тут вам не «Хилтон», выкручивайтесь сами.
Майор обходит клетку, концом тяжелой трости тыкает капрала под ребра. Тот сжимается еще больше и опускает голову между колен.
- Почти труп, - довольно сообщает вьетнамец, - меньше забот.
Температура вокруг поднимается с крейсерской скоростью. Если к вечеру нам не дадут воды, мы уйдем в пике. Только зачем это конговцам? Расстреляли бы сразу и не мучились. Зачем держать нас в клетке, заставляя медленно сходить с ума?
- Ты, - вьетнамец обращается ко мне, сузив глаза до щелочек, - полковник хочет с тобой поговорить.
Два маленьких солдата открывают дверь, подхватывают под локти и тащат в палатку.
Она стоит спиной ко мне прямо в мертвенно-желтом кружке лампочки, опираясь о край стола. И первое, что я вижу на его поверхности, покрытой бумагой - это фляга с водой. Непроизвольно сглатываю тягучую слюну. Мне наплевать, будь там хоть болотная жижа, я вылакаю все.
Вьетнамка оборачивается, в тусклом свете лампочки блестят черные волосы, забранные в пучок на затылке.
- Привет, Джеймс Кларк, - у нее красивый голос, - присаживайся.
Вежливость по-вьетнамски - это когда вас грубо усаживают на стул, скручивают руки за спиной и расстегивают рубашку. А офицер отсылает своих обезьян из палатки движением головы. Но прощаю им все, когда вижу, как она наливает воду в алюминиевую кружку. Время замедляет ход, я считаю каждую падающую каплю.
Вьетнамка подходит ближе. Кружка, на дне которой находится жизнь, покачивается перед моим лицом, как маятник. Я жду, когда из ее краев выплеснется хоть капелька и упадет на мои потрескавшиеся губы. Но вместо этого слышу:
- Я знаю, что ты очень хочешь пить. Вы все хотите. Ваш организм не привык к нашей духоте. К вечеру кое-кто потеряет сознание. К утру начнется бред.
-
- В вас, американцах, - шепчет вьетнамка на ухо, - что-то есть. Что-то... притягательное. Я обязательно разберусь, что.
Отдает команду резким голосом, охранники развязывают меня и выволакивают из палатки.
Вталкивают в бамбуковую клетку. Не удержавшись на ногах, падаю на руки Берса.
- Ты же в «штопор» ушел, - удивленно говорю я.
Размахивая руками, кроя всех вокруг матом, он рассказывает о том, как не сумел выйти из «плоского штопора», катапультировался почти у земли и свалился чуть ли не на голову зенитному расчету.
- Тепленьким взяли, - жаловался Берс.
Опускаюсь на дно клетки и подбираю под себя колени. Я не знаю, что ждет нас дальше. Еще никто не вернулся из коммунистического плена, чтобы рассказать, каково оно. Ходили слухи про некоего капитана, которому повезло сбежать. Но только никто так его следов и не нашел. Может и сбежал, да сгинул в джунглях. А может, и не было никакого капитана.
В противоположном углу всхлипывает молоденький капрал. Рядом сидит один из «Морских котиков», баюкая у груди сломанную руку.
- Ты-то как попал? - спрашиваю его.
Вот уж, правда, чудеса. У «котиков» негласный приказ - не сдаваться. Как его взяли?
Представляется по форме, хотя старше меня по званию. Но мы - летная элита.
- Капитан Мастерс. По глупости залетел. Минировали дорогу возле одной деревушки, а я отстал. Задумал лес проверить: нет ли засады. А там...
«Там» оказались конговцы, которых морпех положил с одной обоймы. Но уйти сам не успел.
- Русские помешали. Перекрыли все выходы, а у меня только одна обойма и была. Вот косорылые и повязали.
Представляемся все, мы в одной лодке. Вернее, клетке, но это не важно. Важно одно: нам надо выжить. Мы, американцы, должны держаться вместе.
Имени капрала узнать не удалось. Он смотрит на нас потерянным взглядом и бормочет что-то о пауках. На мой немой вопрос Мастерс пожимает плечами:
- Он здесь уже был, когда меня взяли. Все время только плачет.
На джунгли опускается ночь. Темная, как грех, душная и влажная, она окутывает нас вязкой паутиной неизвестности. Вьетнамцы не разжигают костров. Оно и правильно. В противном случае мы бы уже разбомбили к чертям эти проклятые зенитки. Москитная сетка скрывает стволы ЗРК до самого последнего мига, когда ракета влупится в фюзеляж, прошивая кабину насквозь и перемалывая пилота в фарш.
Всхлипы капрала переходят в негромкие стоны и Берс не выдерживает
- Заткнись! - орет он.
Наступает на мальчишку, занося руку, но я перехватываю его за локоть.
- Угомонись, лейтенант. Это же совсем ребенок.
Я не знаю, сколько лет этому солдатику, но выглядит мальчишка не старше двадцати.
- Дерьмо, - сплевывает Берс, - пить просто хочется до жути. Вот и психую.
- Воды не дают, - слышим мы голос Мастерса.
Ночь в джунглях наступает внезапно. Как будто кто-то просто выключает рубильник, или выворачивает громадные пробки. Только что я видел, как Берс собирался ударить мальчишку, а сейчас не вижу даже собственную протянутую руку. Не говоря уже о морпехе, чье местоположение мы понимаем только по звуку. Мастерс продолжает делиться с нами информацией.
- Пацана куда-то уводили вчера и два дня назад. Может, там кормят, я не знаю. Он ничего не отвечает, только плачет.
Пить хочется неимоверно. Когда-то читал, что индийские йоги умеют останавливать все процессы в организме. Хочу так научиться, но тело-предатель безбожно потеет, как в сауне, выводя драгоценную влагу. Если завтра не дадут воды, сляжем с обезвоживанием.
Морпеху нужна помощь врача. Он, конечно, держится, но у него открытый перелом, а гангрена в таком климате... что простуда на Аляске.
Не ожидал сам, но усталость берет свое, и я проваливаюсь в неглубокий сон под монотонные всхлипывания и постанывания капрала. В котором очаровательная Маргрит поет бесхитростную песенку собственного сочинения:
Джеймс любит Маргрит,
Маргрит любит Джеймса.
Птички весело поют,
Распевая про любовь.
- Американцы, - выволакиваясь из тревожной душной дремы, слышу чей-то неприятный голос, - просыпайтесь. Надеюсь, хорошо отдохнули?
Капрал, увидев говорившего, забивается в угол. Обхватывает голову руками и шепчет, раскачиваясь из стороны в сторону:
- Не надо больше. Не надо.
Довольно высокий для вьетнамца, гибкий, как лоза, и смертельно опасный даже на вид, посетитель улыбается холодной улыбкой.
Тонкие губы кривятся в отвратительной усмешке. Правая рука в ослепительно белой перчатке сжимает массивную трость. По нашивкам узнаю, что передо мной майор.
- Эй, ты! - рявкает морпех, тяжело поднимаясь из своего угла. - Пусть воды дадут и в туалет сводят. Мы - военнопленные и требуем соответствующего обращения.
А «котик» неплохо держится! Хотя испарина покрывает бледный лоб, и он морщится от каждого неосторожного движения. Молодчага, морпех!
Мое невольное восхищение прерывает раскатистый хохот вьетнамца.
- Мы не воюем с Америкой, янки. Вы же не объявляли нам войну, правда? Вы просто пришли на мою землю, как воры. Так какой же ты после этого военнопленный? А туалетов для вас не построили. Тут вам не «Хилтон», выкручивайтесь сами.
Майор обходит клетку, концом тяжелой трости тыкает капрала под ребра. Тот сжимается еще больше и опускает голову между колен.
- Почти труп, - довольно сообщает вьетнамец, - меньше забот.
Температура вокруг поднимается с крейсерской скоростью. Если к вечеру нам не дадут воды, мы уйдем в пике. Только зачем это конговцам? Расстреляли бы сразу и не мучились. Зачем держать нас в клетке, заставляя медленно сходить с ума?
- Ты, - вьетнамец обращается ко мне, сузив глаза до щелочек, - полковник хочет с тобой поговорить.
Два маленьких солдата открывают дверь, подхватывают под локти и тащат в палатку.
Она стоит спиной ко мне прямо в мертвенно-желтом кружке лампочки, опираясь о край стола. И первое, что я вижу на его поверхности, покрытой бумагой - это фляга с водой. Непроизвольно сглатываю тягучую слюну. Мне наплевать, будь там хоть болотная жижа, я вылакаю все.
Вьетнамка оборачивается, в тусклом свете лампочки блестят черные волосы, забранные в пучок на затылке.
- Привет, Джеймс Кларк, - у нее красивый голос, - присаживайся.
Вежливость по-вьетнамски - это когда вас грубо усаживают на стул, скручивают руки за спиной и расстегивают рубашку. А офицер отсылает своих обезьян из палатки движением головы. Но прощаю им все, когда вижу, как она наливает воду в алюминиевую кружку. Время замедляет ход, я считаю каждую падающую каплю.
Вьетнамка подходит ближе. Кружка, на дне которой находится жизнь, покачивается перед моим лицом, как маятник. Я жду, когда из ее краев выплеснется хоть капелька и упадет на мои потрескавшиеся губы. Но вместо этого слышу:
- Я знаю, что ты очень хочешь пить. Вы все хотите. Ваш организм не привык к нашей духоте. К вечеру кое-кто потеряет сознание. К утру начнется бред.
-