Уездные розги. Глава 1. Барышня
Я выдержал паузу.
- Или же вы остаетесь здесь в качестве моей любовницы, моей служанки. В таком случае, вы всегда сможете рассчитывать на мое покровительство, как бы не сложились в дальнейшем наши отношения.
Эжени подняла голову и с вызовом посмотрела на меня. Она была бледна как полотно, но силилась улыбнуться дрожащими губами.
- После того, что вы сделали для меня, сударь, я у вас в долгу. И я считаю бесчестным уйти, не заплатив. Вы можете распоряжаться мною, как вам угодно.
Я позволил ей выиграть этот поединок благородства. Победа осталась за мной.
- Это ваш выбор. Позвольте мне ознакомить вас с вашими обязанностями. Вот здесь, - я провел её в комнату для прислуги - там еще стоял запах никиткиной помады, - здесь вы можете хранить свои вещи.
Затем я провел её в кабинет и показал, где находится ключ от секретера.
- Здесь деньги на домашние расходы. Купите себе все необходимое - отчитываться передо мною не нужно. Кроме того, из этих средств вы будете платить прачке, полотерам и прочим людям. Настасье, кухарке, я выдаю отдельно. Если вам не хватит, вы можете обратиться ко мне, только, бога ради, не утомляйте меня подробностями!
- Вот здесь, - мы пришли в спальню, - вы будете выполнять свои обязанности. В десять часов вечера, независимо от того, дома я или нет, вы должны быть в постели. Без одежды. Никаких пеньюаров и ночных чепцов, слышите? И, будьте добры, потрудитесь распустить волосы!
Эжени в тоске опустилась на край кровати.
- Уже десять.
- Мне раздеться? При вас?
- Я отвернусь.
- Господи, какой позор, - прошептала она. Я услышал шуршание юбок.
- Вы готовы?
- Да.
Я обернулся. Эжени лежала в постели, с головой накрывшись одеялом. Я разделся и притушил свет, лег и потянулся к ней руками. Но она оказалась такая маленькая и худенькая, такая испуганная и холодная, что мне стало её нестерпимо жалко. Я прижал её к своей груди, чтобы согреть, и стал баюкать, причитая как старая нянька:
- Доченька моя маленькая, да что ж ты так дрожишь? Не бойся! Ничего я против твоей воли не сделаю! Это ж надо лютым зверем быть, чтоб тебя, моя ясочка, растерзать. Тебя обидел кто или снасильничал, не дай господи? Скажи мне, кто он, я пойду его убью!
Внезапно девочка обняла меня руками за шею, уткнулась мне в плечо и горько заплакала. Теплые слезы щекотали подмышки, стекали по моей груди на живот - там уже образовалась небольшая лужа - а ливень все не кончался. Её хрупкое тельце сотрясалось в страшных рыданиях, а я гладил её по голове, по спинке, и нашептывал всякий вздор, словно она и в самом деле была моей маленькой дочкой:
- Слезки-слезки не теките, мою Женю не мочите. Глазки-звездочки открылись, им и дождик нипочем - не погаснут под дождем. Женя наша баловнца, в сад пойдет под дождь резвиться. А мы Женю, мою душу, обогреем и просушим.
Рыдания начали перемежаться паузами, которые становились все дольше и дольше. Девочка по-прежнему судорожно прижималась ко мне, пряча мокрое лицо у меня на груди.
- Простите меня... как мне... стыдно! - рыдания возобновились с прежней силой.
- Перед кем тебе стыдно? Тут кроме нас никого нет.
- Перед ва... ми! Аааа!
- Ну что ты, глупенькая, ну перестань! - бормотал я, - Стыдно - не горько, стыдно - сладко.
Верно, она уже не горевала, слезы её и впрямь стали сладкими. Настал мой черед мучиться. Когда юное прелестное создание, совершенно обнаженное, сладко рыдает в ваших объятиях, жалость уступает место совсем иным чувствам. Мое оружие, твердое как сталь, уперлось самозабвенно плачущей деве в живот, и, очевидно, стало ей мешать, поскольку она, перемещаясь во время бурных сотрясений, удобно пристроила его между своих ножек. Теперь все конвульсии поисходили непосредственно на нем. Каково?! От этой пытки меня самого начало трясти.
- Что с вами? Вам плохо? - девушка так испугалась моего тяжелого дыхания, бешенных ударов сердца, жара, дрожи, что почти забыла о себе.
- Мне очень больно. Ты такая красавица!
- Больно? От меня? - она отпрянула.
- От того, что я мужчина.
- Где вам больно?
- Вот здесь, - я вложил раскаленное орудие ей руки, - погладь его, ради всего святого!
- Так лучше, да?
- Сожми сильнее. Еще сильней, не бойся!
Нежные неумелые пальчики только усугубляли мои мучения. Мне и в правду было больно: сердце проваливалось куда-то, щемящая боль отдавала в кисти, в чресла, алчущие яростной схватки.
- Позволь мне хоть поцеловать тебя! - взмолился я со слезами на глазах, - Больше ничего, клянусь! - и не дожидаясь ответа, покрыл жаркими лобзаньями девичью грудь.
- Ах, что вы делаете! - вскричала она, когда я опустился ниже. Но было уже поздно, я слился в поцелуе с нежной лилией, пил её росу, чувствуя, как она начинает раскрываться под моим языком. Девочка уже не пыталась отолкнуть мою голову, а наоборот, сжимала коленями, притягивала к себе. Из её уст стали вырываться вздохи и стоны. Где ей было устоять перед непревзойденным мастером нижних поцелуев, умело сочетающим нежность и ярость, грубость и изысканность. Она тоненько жалобно закричала и кончила. Я подождал, пока она утихнет, а потом прошелся нежнейшими поцелуями по внутренней стороне бедер, таких расслабленных, раскрывшихся в истоме, пожелал барышне спокойной ночи и отправился спать в кабинет.
Первая победа ничего не значит. Эжени отдалась мне под влиянием аффекта, и теперь, конечно, страшно жалеет обо всем. У меня у самого давешние поцелуи оставили горький привкус. Несчастный глупец! Это же надо так попасться! Страшный вексель в цепких лапах старой шлюхи. Барышня невыясненного происхождения в доме. Какие слухи пойдут!
- Вы слышали, он совратил очередную благородную девицу - похитил её прямо из пансиона?
- Ах, нет, что вы, это его внебрачная дочь от гувернантки! Его собственной гувернантки, представляете!?
- Он спит с дочерью!? Какой ужас!
Все это, в подробностях, дойдет до моего дяди, который, конечно же, лишит меня наследства. Потом с позором уволят со службы, посадят по векселю в долговую яму... А на кухонную девку никто никогда не обратил бы никакого внимания.
Под гнетом мрачных мыслей у меня пропала всякая охота возиться с барышней. Я не желал её видеть и почти перестал появляться дома. Шел на службу пораньше, обедал в клубе, вечера проводил у знакомых. Так продолжалось с неделю. А потом меня изловила Настасья. Добрая толстуха из жалости принялась откармливать бедную барышню, в та, прониклась к ней доверием. Выспрашивала обо мне, где я служу, да кто у меня родные, да почему до сих пор не женился? Попыталась описать нашу первую ночь и выведать, что я такого с ней сотворил? При этом очень стеснялась, но Настасья поняла.
- Это, барышня, самая сласть. Мне вот за всю мою жизнь никто ничего такого не сделал. А ты, можно сказать, даром удовольствие получила, своего ничего не отдав.
Эжени продолжала сокрушаться, что она уже не девушка, и Настасье стоило большого труда разуверить её.
Девственница. Интересно. Кто же тогда тот мифический «фатер», бросивший её в гостиничном номере, если это не любовник?
- Вы уж приходите сегодня ночевать, Евгений Александрович!
- Или же вы остаетесь здесь в качестве моей любовницы, моей служанки. В таком случае, вы всегда сможете рассчитывать на мое покровительство, как бы не сложились в дальнейшем наши отношения.
Эжени подняла голову и с вызовом посмотрела на меня. Она была бледна как полотно, но силилась улыбнуться дрожащими губами.
- После того, что вы сделали для меня, сударь, я у вас в долгу. И я считаю бесчестным уйти, не заплатив. Вы можете распоряжаться мною, как вам угодно.
Я позволил ей выиграть этот поединок благородства. Победа осталась за мной.
- Это ваш выбор. Позвольте мне ознакомить вас с вашими обязанностями. Вот здесь, - я провел её в комнату для прислуги - там еще стоял запах никиткиной помады, - здесь вы можете хранить свои вещи.
Затем я провел её в кабинет и показал, где находится ключ от секретера.
- Здесь деньги на домашние расходы. Купите себе все необходимое - отчитываться передо мною не нужно. Кроме того, из этих средств вы будете платить прачке, полотерам и прочим людям. Настасье, кухарке, я выдаю отдельно. Если вам не хватит, вы можете обратиться ко мне, только, бога ради, не утомляйте меня подробностями!
- Вот здесь, - мы пришли в спальню, - вы будете выполнять свои обязанности. В десять часов вечера, независимо от того, дома я или нет, вы должны быть в постели. Без одежды. Никаких пеньюаров и ночных чепцов, слышите? И, будьте добры, потрудитесь распустить волосы!
Эжени в тоске опустилась на край кровати.
- Уже десять.
- Мне раздеться? При вас?
- Я отвернусь.
- Господи, какой позор, - прошептала она. Я услышал шуршание юбок.
- Вы готовы?
- Да.
Я обернулся. Эжени лежала в постели, с головой накрывшись одеялом. Я разделся и притушил свет, лег и потянулся к ней руками. Но она оказалась такая маленькая и худенькая, такая испуганная и холодная, что мне стало её нестерпимо жалко. Я прижал её к своей груди, чтобы согреть, и стал баюкать, причитая как старая нянька:
- Доченька моя маленькая, да что ж ты так дрожишь? Не бойся! Ничего я против твоей воли не сделаю! Это ж надо лютым зверем быть, чтоб тебя, моя ясочка, растерзать. Тебя обидел кто или снасильничал, не дай господи? Скажи мне, кто он, я пойду его убью!
Внезапно девочка обняла меня руками за шею, уткнулась мне в плечо и горько заплакала. Теплые слезы щекотали подмышки, стекали по моей груди на живот - там уже образовалась небольшая лужа - а ливень все не кончался. Её хрупкое тельце сотрясалось в страшных рыданиях, а я гладил её по голове, по спинке, и нашептывал всякий вздор, словно она и в самом деле была моей маленькой дочкой:
- Слезки-слезки не теките, мою Женю не мочите. Глазки-звездочки открылись, им и дождик нипочем - не погаснут под дождем. Женя наша баловнца, в сад пойдет под дождь резвиться. А мы Женю, мою душу, обогреем и просушим.
Рыдания начали перемежаться паузами, которые становились все дольше и дольше. Девочка по-прежнему судорожно прижималась ко мне, пряча мокрое лицо у меня на груди.
- Простите меня... как мне... стыдно! - рыдания возобновились с прежней силой.
- Перед кем тебе стыдно? Тут кроме нас никого нет.
- Перед ва... ми! Аааа!
- Ну что ты, глупенькая, ну перестань! - бормотал я, - Стыдно - не горько, стыдно - сладко.
Верно, она уже не горевала, слезы её и впрямь стали сладкими. Настал мой черед мучиться. Когда юное прелестное создание, совершенно обнаженное, сладко рыдает в ваших объятиях, жалость уступает место совсем иным чувствам. Мое оружие, твердое как сталь, уперлось самозабвенно плачущей деве в живот, и, очевидно, стало ей мешать, поскольку она, перемещаясь во время бурных сотрясений, удобно пристроила его между своих ножек. Теперь все конвульсии поисходили непосредственно на нем. Каково?! От этой пытки меня самого начало трясти.
- Что с вами? Вам плохо? - девушка так испугалась моего тяжелого дыхания, бешенных ударов сердца, жара, дрожи, что почти забыла о себе.
- Мне очень больно. Ты такая красавица!
- Больно? От меня? - она отпрянула.
- От того, что я мужчина.
- Где вам больно?
- Вот здесь, - я вложил раскаленное орудие ей руки, - погладь его, ради всего святого!
- Так лучше, да?
- Сожми сильнее. Еще сильней, не бойся!
Нежные неумелые пальчики только усугубляли мои мучения. Мне и в правду было больно: сердце проваливалось куда-то, щемящая боль отдавала в кисти, в чресла, алчущие яростной схватки.
- Позволь мне хоть поцеловать тебя! - взмолился я со слезами на глазах, - Больше ничего, клянусь! - и не дожидаясь ответа, покрыл жаркими лобзаньями девичью грудь.
- Ах, что вы делаете! - вскричала она, когда я опустился ниже. Но было уже поздно, я слился в поцелуе с нежной лилией, пил её росу, чувствуя, как она начинает раскрываться под моим языком. Девочка уже не пыталась отолкнуть мою голову, а наоборот, сжимала коленями, притягивала к себе. Из её уст стали вырываться вздохи и стоны. Где ей было устоять перед непревзойденным мастером нижних поцелуев, умело сочетающим нежность и ярость, грубость и изысканность. Она тоненько жалобно закричала и кончила. Я подождал, пока она утихнет, а потом прошелся нежнейшими поцелуями по внутренней стороне бедер, таких расслабленных, раскрывшихся в истоме, пожелал барышне спокойной ночи и отправился спать в кабинет.
Первая победа ничего не значит. Эжени отдалась мне под влиянием аффекта, и теперь, конечно, страшно жалеет обо всем. У меня у самого давешние поцелуи оставили горький привкус. Несчастный глупец! Это же надо так попасться! Страшный вексель в цепких лапах старой шлюхи. Барышня невыясненного происхождения в доме. Какие слухи пойдут!
- Вы слышали, он совратил очередную благородную девицу - похитил её прямо из пансиона?
- Ах, нет, что вы, это его внебрачная дочь от гувернантки! Его собственной гувернантки, представляете!?
- Он спит с дочерью!? Какой ужас!
Все это, в подробностях, дойдет до моего дяди, который, конечно же, лишит меня наследства. Потом с позором уволят со службы, посадят по векселю в долговую яму... А на кухонную девку никто никогда не обратил бы никакого внимания.
Под гнетом мрачных мыслей у меня пропала всякая охота возиться с барышней. Я не желал её видеть и почти перестал появляться дома. Шел на службу пораньше, обедал в клубе, вечера проводил у знакомых. Так продолжалось с неделю. А потом меня изловила Настасья. Добрая толстуха из жалости принялась откармливать бедную барышню, в та, прониклась к ней доверием. Выспрашивала обо мне, где я служу, да кто у меня родные, да почему до сих пор не женился? Попыталась описать нашу первую ночь и выведать, что я такого с ней сотворил? При этом очень стеснялась, но Настасья поняла.
- Это, барышня, самая сласть. Мне вот за всю мою жизнь никто ничего такого не сделал. А ты, можно сказать, даром удовольствие получила, своего ничего не отдав.
Эжени продолжала сокрушаться, что она уже не девушка, и Настасье стоило большого труда разуверить её.
Девственница. Интересно. Кто же тогда тот мифический «фатер», бросивший её в гостиничном номере, если это не любовник?
- Вы уж приходите сегодня ночевать, Евгений Александрович!