Уездные розги. Глава 1. Барышня
оглаживала его плечи.
- Вроде бы впору. Ну-ка, повернись.
Никитка взметнулся, взвизгнул по-бабьи и пустился в пляс:
- Аиии!
- Постой минутку спокойно, не мельтиши!
А тот поднял её на руки и закружился по комнате. Она отбивалась, болтая в воздухе ногами, заливаясь смехом. Хохоча, они вместе упали на софу.
- Ох ты и растрепа, - отдышавшись, вымолвила Эжени, - дай причешу.
Она достала из кармана гребешок и принялась расчесывать никиткины кудри. Тот, мурлыча, положил голову ей на колени.
Я уже не знал, кого из них я ревную больше. Как будто почувствовав мои мысли, Эжени опустила гребень и вздохнула.
- Барышня, милая, что вы так вздыхаете?
- Тяжело мне, Ники. Грустно... Да ты не поймешь.
Никитка серьезно поглядел на нее.
- Чего тут не понять? Была барышня - стала блядышня. Ясное дело - тяжко.
Это удивительно, но она и не подумала обидеться!
- Ну и что мне делать, Ники? Удавиться?
- Не надо. Живи.
- Как жить?
- А запросто, как я живу. Мне знаешь, что приказчики кричат, когда я мимо лавки прохожу?"Мать потаскуха, сестра потаскуха, и сам потаскуха!» И что мне, по-твоему, удавиться надо?
- Я так жить не хочу.
- А что же ты хочешь, барышня? - Никитка подобрался к её ножкам и снял один башмачок. Второй слетел, еще когда они кружились по комнате.
- Чего я хочу, того не вернуть. Я хочу, чтоб все было как раньше.
- Раньше-то уже прошло. А чего ты хочешь сейчас?
Эжени молчала. Никитка незаметно стянул с её ножки чулочек.
- Выйти замуж за него хочешь, так ведь? - вкрадчиво продолжал он.
Никитка снял и второй чулок и теперь держал в руках её белые маленькие ножки, дышал на них, то и дело целуя.
- Так это запросто можно устроить, - неожиданно брякнул он.
- Как? - воскликнула Эжени.
- Первым делом - привяжи...
- Как? - снова спросила Эжени.
- Ну, это уж тебе виднее, - смутился Никитка. - Тут как на рыбалке. Лучше всего ловится на живца.
- На живца?
- Да. Нужно просто позволить себя сожрать, - тихо сказал он.
- Фу, Ники. У меня от тебя мурашки по коже.
- Где мурашки? Вот я их! - Он задрал ей подол до колен - белые, нежные! я их еще не видел! - и нырнул с головою под юбку. Эжени откинулась на спину и закрыла глаза.
- Простите, не хотел вам мешать, - я распахнул дверь и вошел в комнату, - но мне нужно незамедлительно прояснить один вопрос.
В первое мгновение Эжени словно окаменела, глядя на меня, только её зрачки расширялись все больше и больше, а потом как-то по-птичьи вскрикнула и принялась яростно выпихивать из-под юбки никиткину голову, который то ли не слышал меня, то ли пытался спрятаться.
- Вопрос состоит вот в чем, - очень спокойно продолжил я, - Давеча вы изволили заявить, что связь со мною вас страшно унижает.
Почему же вас не унижает связь с моим лакеем? Вы молчите, сударыня? Давайте я попытаюсь ответить за вас. Ники ваш песик, котеночек, нечто вроде домашнего животного, не так ли? Перед ним можно совсем-совсем не стыдиться - не стыдиться себя. А ведь он гораздо умнее и... добрее вас. Как можно не видеть человеческое в человеке? Вы близоруки, сударыня, и недостаточно благородны. Вы не уважаете ни его, ни меня, ни себя. Надеюсь, в ближайшее время вы отыщите более подходящее для вас место.
Во время моего монолога Эжени сидела не двигаясь, как статуя, закрыв лицо руками. Я повернулся, собираясь уходить, но мне наперерез выскочил Никитка.
- Нет уж, барин, обождите, вы не можете так уйти! Где это вы видели животное? Никакое я для нее не животное! Я для нее... Петрушка! Барышня сидит в четырех стенах, ей скучно, грустно, поговорить не с кем! Вы про неё и думать забыли...
- И поэтому нужно было устраивать петрушку под подолом?!
- Ну, уж это я виноват - меня и казните. Она же малюсенькая, ничего в этих делах не смыслит! Сами-то вы что с ней сделали? Разве не это самое? А потом на попятную - пустяки, дескать, ерунда, ничего такого! Вот и я с ней ничего такого не делал!
Я оттолкнул его, собираясь пройти, но не тут-то было. Он вцепился в меня мертвой хваткой. Никогда я его таким не видел: корчится, словно от боли, в лице не кровинки, из глаз сами собой катятся крупные слезы.
- Да посмотрите вы на нее! - отчаянно выкрикнул Никитка, - Ей же больно! Она же живая!
Эжени зарыдала.
Я почувствовал предательский приступ жалости. Больше всего, если честно, мне было жаль самого Никитку. Казалось, у него сейчас разорвется сердце. А всерьез ревновать к нему я, простите, не мог. Барышню тоже было жалко. А главное, сейчас такой подходящий случай раз и навсегда получить над ней моральное превосходство. Я раздумывал, как бы её так нагнуть, не ломая...
- С тобой, смерд, разговор короткий. Сколько ты, по-твоему, заслужил?
- Триста плетей! - выпалил Никитка.
- А не много ль тебе, мальчик?
- В самый раз! - храбрился тот.
- А ей сколько положишь?
- Барышне пятьдесят хватит.
- Что! - воскликнула Эжени, оторвав руки от лица, - Да как ты смеешь! Как ты...
- Не прекословь! Пусть, дура, душу отведет!
- Что!... Что!... - задыхалась от гнева Эжени.
А Никитка, не дожидаясь приказа, слетал за хлыстом для верховой езды.
- Раздевайся, дружок!
Никитка мигом стащил портки.
- Позвольте мне уйти, - слабым голосом проговорила Эжени.
- Ни в коем случае. Смотрите на вашего любимчика. Хорош?
Никитка улегся ничком на софу.
- Ноги-то привяжите, барин. А то взбрыкну ненароком.
Плеть звонко щелкнула по великолепной белой заднице.
- Ай! - взвизгнула Эжени.
Не торопясь, можно сказать, с любовью, я нанес двадцать ударов по всему телу.
- Остальное потом. А вы, барышня, не хотите ли отдать Никитке свои? Все, что он вам насчитал? Примешь, Никит, барышнины?
- С моим превеликим удовольствием!
Я протянул ей хлыст. Она в нерешительности взяла его двумя пальчиками, казалось, вот-вот уронит.
- Бей, дура, делай, что велят, - подал с софы голос Никитка.
Лицо барышни исказилось от злобы. В бешенстве она принялась что есть силы лупить его рукояткой, да все по одному месту, по хребту! Я испугался и отнял хлыст.
- Бей еще, - хрипло сказал Никитка.
Я торопливо развязал его.
- Иди отсюда, от греха...
Мы в ответе за тех, кого мы придрочили.
Никитка схватил в охапку свою одежду, и, пятясь, выскочил за дверь. На полу осталась лежать только алая шелковая рубашка.
- Вроде бы впору. Ну-ка, повернись.
Никитка взметнулся, взвизгнул по-бабьи и пустился в пляс:
- Аиии!
- Постой минутку спокойно, не мельтиши!
А тот поднял её на руки и закружился по комнате. Она отбивалась, болтая в воздухе ногами, заливаясь смехом. Хохоча, они вместе упали на софу.
- Ох ты и растрепа, - отдышавшись, вымолвила Эжени, - дай причешу.
Она достала из кармана гребешок и принялась расчесывать никиткины кудри. Тот, мурлыча, положил голову ей на колени.
Я уже не знал, кого из них я ревную больше. Как будто почувствовав мои мысли, Эжени опустила гребень и вздохнула.
- Барышня, милая, что вы так вздыхаете?
- Тяжело мне, Ники. Грустно... Да ты не поймешь.
Никитка серьезно поглядел на нее.
- Чего тут не понять? Была барышня - стала блядышня. Ясное дело - тяжко.
Это удивительно, но она и не подумала обидеться!
- Ну и что мне делать, Ники? Удавиться?
- Не надо. Живи.
- Как жить?
- А запросто, как я живу. Мне знаешь, что приказчики кричат, когда я мимо лавки прохожу?"Мать потаскуха, сестра потаскуха, и сам потаскуха!» И что мне, по-твоему, удавиться надо?
- Я так жить не хочу.
- А что же ты хочешь, барышня? - Никитка подобрался к её ножкам и снял один башмачок. Второй слетел, еще когда они кружились по комнате.
- Чего я хочу, того не вернуть. Я хочу, чтоб все было как раньше.
- Раньше-то уже прошло. А чего ты хочешь сейчас?
Эжени молчала. Никитка незаметно стянул с её ножки чулочек.
- Выйти замуж за него хочешь, так ведь? - вкрадчиво продолжал он.
Никитка снял и второй чулок и теперь держал в руках её белые маленькие ножки, дышал на них, то и дело целуя.
- Так это запросто можно устроить, - неожиданно брякнул он.
- Как? - воскликнула Эжени.
- Первым делом - привяжи...
- Как? - снова спросила Эжени.
- Ну, это уж тебе виднее, - смутился Никитка. - Тут как на рыбалке. Лучше всего ловится на живца.
- На живца?
- Да. Нужно просто позволить себя сожрать, - тихо сказал он.
- Фу, Ники. У меня от тебя мурашки по коже.
- Где мурашки? Вот я их! - Он задрал ей подол до колен - белые, нежные! я их еще не видел! - и нырнул с головою под юбку. Эжени откинулась на спину и закрыла глаза.
- Простите, не хотел вам мешать, - я распахнул дверь и вошел в комнату, - но мне нужно незамедлительно прояснить один вопрос.
В первое мгновение Эжени словно окаменела, глядя на меня, только её зрачки расширялись все больше и больше, а потом как-то по-птичьи вскрикнула и принялась яростно выпихивать из-под юбки никиткину голову, который то ли не слышал меня, то ли пытался спрятаться.
- Вопрос состоит вот в чем, - очень спокойно продолжил я, - Давеча вы изволили заявить, что связь со мною вас страшно унижает.
Почему же вас не унижает связь с моим лакеем? Вы молчите, сударыня? Давайте я попытаюсь ответить за вас. Ники ваш песик, котеночек, нечто вроде домашнего животного, не так ли? Перед ним можно совсем-совсем не стыдиться - не стыдиться себя. А ведь он гораздо умнее и... добрее вас. Как можно не видеть человеческое в человеке? Вы близоруки, сударыня, и недостаточно благородны. Вы не уважаете ни его, ни меня, ни себя. Надеюсь, в ближайшее время вы отыщите более подходящее для вас место.
Во время моего монолога Эжени сидела не двигаясь, как статуя, закрыв лицо руками. Я повернулся, собираясь уходить, но мне наперерез выскочил Никитка.
- Нет уж, барин, обождите, вы не можете так уйти! Где это вы видели животное? Никакое я для нее не животное! Я для нее... Петрушка! Барышня сидит в четырех стенах, ей скучно, грустно, поговорить не с кем! Вы про неё и думать забыли...
- И поэтому нужно было устраивать петрушку под подолом?!
- Ну, уж это я виноват - меня и казните. Она же малюсенькая, ничего в этих делах не смыслит! Сами-то вы что с ней сделали? Разве не это самое? А потом на попятную - пустяки, дескать, ерунда, ничего такого! Вот и я с ней ничего такого не делал!
Я оттолкнул его, собираясь пройти, но не тут-то было. Он вцепился в меня мертвой хваткой. Никогда я его таким не видел: корчится, словно от боли, в лице не кровинки, из глаз сами собой катятся крупные слезы.
- Да посмотрите вы на нее! - отчаянно выкрикнул Никитка, - Ей же больно! Она же живая!
Эжени зарыдала.
Я почувствовал предательский приступ жалости. Больше всего, если честно, мне было жаль самого Никитку. Казалось, у него сейчас разорвется сердце. А всерьез ревновать к нему я, простите, не мог. Барышню тоже было жалко. А главное, сейчас такой подходящий случай раз и навсегда получить над ней моральное превосходство. Я раздумывал, как бы её так нагнуть, не ломая...
- С тобой, смерд, разговор короткий. Сколько ты, по-твоему, заслужил?
- Триста плетей! - выпалил Никитка.
- А не много ль тебе, мальчик?
- В самый раз! - храбрился тот.
- А ей сколько положишь?
- Барышне пятьдесят хватит.
- Что! - воскликнула Эжени, оторвав руки от лица, - Да как ты смеешь! Как ты...
- Не прекословь! Пусть, дура, душу отведет!
- Что!... Что!... - задыхалась от гнева Эжени.
А Никитка, не дожидаясь приказа, слетал за хлыстом для верховой езды.
- Раздевайся, дружок!
Никитка мигом стащил портки.
- Позвольте мне уйти, - слабым голосом проговорила Эжени.
- Ни в коем случае. Смотрите на вашего любимчика. Хорош?
Никитка улегся ничком на софу.
- Ноги-то привяжите, барин. А то взбрыкну ненароком.
Плеть звонко щелкнула по великолепной белой заднице.
- Ай! - взвизгнула Эжени.
Не торопясь, можно сказать, с любовью, я нанес двадцать ударов по всему телу.
- Остальное потом. А вы, барышня, не хотите ли отдать Никитке свои? Все, что он вам насчитал? Примешь, Никит, барышнины?
- С моим превеликим удовольствием!
Я протянул ей хлыст. Она в нерешительности взяла его двумя пальчиками, казалось, вот-вот уронит.
- Бей, дура, делай, что велят, - подал с софы голос Никитка.
Лицо барышни исказилось от злобы. В бешенстве она принялась что есть силы лупить его рукояткой, да все по одному месту, по хребту! Я испугался и отнял хлыст.
- Бей еще, - хрипло сказал Никитка.
Я торопливо развязал его.
- Иди отсюда, от греха...
Мы в ответе за тех, кого мы придрочили.
Никитка схватил в охапку свою одежду, и, пятясь, выскочил за дверь. На полу осталась лежать только алая шелковая рубашка.