Последний подвиг пикапера
самая нежная, самая девственная киска в мире. И одновременно — самая возбуждающая. Гладко выбритая, большая, выпуклая, с бесстыдно торчащими лепестками, лиловыми от холодной воды.
— Ну вот... Все-таки увидел, — говорит.
— Да, — говорю.
— Но ты же не будешь меня... нельзя же вот так сразу, да?
— Да... Нельзя...
Неужели? Неужели это случилось?
Сейчас только наклониться к ней, поцеловать, сгрести эти офигительные сиськи, которые столько томились без мужской ласки...
Но я делаю иначе. Я падаю перед ней на колени.
— Ты что? — смеется она.
— Раздвинь ножки, — говорю. Хватаю ее за бедра — и, пока она не успела опомниться, всасываюсь в киску, холодную, как лягушка.
— Ааай! Что ты делаешь?
— Раздвинь ножки!... Вот так, вот тааак...
Она пропустила меня, наконец, к сердцевинке, и я въедался туда все глубже, глодая ее губами и языком. Я лизал ее и снаружи, и внутри, и в складочках, и везде, а потом стал долбить языком начало пещерки, проникая внутрь. Каждый лизок исторгал из нее ложку соленого сока, затекавшего мне в рот.
— ЫЫЫЫЫ, — хрипела Ева, корчась надо мной. Время от времени я поднимал глаза — и видел два изобильных рога, бодавших небо.
Я довел ее до плача, до подгибающихся ног — и, когда она была готова растечься по берегу сладкой лужицей, сказал ей:
— А теперь ложись.
Ева послушно легла, не сводя с меня блестящих глаз. Это личико, перепуганное, возбужденное, но и совсем детское, вот такое, когда дите делает то, что нельзя, но очень хочется, — оно было страшнее сисек, и киски, и всего этого молодого тела, которое страшно хотело трахаться, и страшно боялось... Оно возбуждало меня так, что я вдруг разучился говорить.
— ЫЫЫЫЫ, — хрипел я, воткнув свое бревно в малиновую мякоть Евиной киски. Она была наласканной, размягченной, как варенье, и я даже не заметил, как где-то там, в глубине жаркого тела, лопнула целка.
Ева сопела, отползая от меня. Все они так делают — в первый раз... Поздно: не отползешь. Ты уже надета на меня, как бабочка на булавку...
Этот секс нельзя описать ничем, кроме непрерывного «ааааа!... « Он был, как взлет ракеты: по нарастающей, без перерывов и отдушин — одно сплошное втрахивание друг в друга до хруста в лобках, пока гениталии не взорвались, оглушив болью и пронизывающим жаром, сладким, как смерть...
— Ну и ну, — говорила она, глядя на меня стеклянными глазами. — Это что ж такое? Мне так еще никто не делал.
— ЭЭЭЭЭ... эээ... Так ты... ты...
— Что «я»?
— Ты... что, не в первый раз?
— В смысле? Трахаюсь, что ли? А ты думал — в первый? Вот глупенький! Меня Михалыч каждый день по два-три раза имеет... А вот так вот круто поплюхаться, душевно... да еще и ты отлизал мне потом так классно...
— Михалыч? Кто это?!
— Да мужик, с которым ты говорил. Он меня купил на недельку. Жена его не против — у нее свои ебыри есть. Да еще и детей на меня свалила... Мне, впрочем, нянчиться с ними — только в кайф. Когда-нибудь и своих заведу...
— Подожди. Сколько тебе лет?
— Мне? А что?
— А... аааа...
— Если ты хочешь спросить — «когда ты стала шлюхой?» — лучше не спрашивай. Не будем об этом, ладно? Так получилось, но я скоро соскочу, не думай... Ты мне жутко понравился. Я еще никогда так не кончала. Я вообще не кончала уже... несколько месяцев, наверно. Или больше. И мне не отлизывал никто, кроме шефа... Давай-ка назад, ладно? А то Михалыч убъет тебя, если узнает, что мы трахались. Мне-то ничего не будет, за меня деньги плачены вперед, с задатком — чтобы ничего со мной не сделали...
***
— Ну что?
— Что — «что»?
— Ты не чтокай! Уговор был? Уговаривались, что ты приведешь ее сюда в обнимку, поцелуешь взасос, а потом покажешь нам ее трусы, а? И мы тебе платим пять штук, а если нет — то ты нам. Был уговор?
— Ну, был...
— Ну так и где? Где телка? Где трусы?
— Не повезло, ребята, — сказал я. — Звезды не сложились. Не шумите, деньги щас будут...
Пацаны какое-то время потешались надо мной, потом им надоело. Они сползлись к палатке, взяли гитару, затянули песни, — а я все сидел на поваленном бревне, глядя на щербатый месяц, и вспоминал вкус ее губ, когда она чмокнула меня перед последним поворотом...
Мне было невесело.
— ... Завтра увидимся?
— Вряд ли.
— А когда?
— Зачем тебе? Я же шлюха. И буду ей еще не знаю сколько...
— Мне все равно.
— Все равно? Вот ты какой. Ну... тогда скажи мне свой телефон, и я может быть, позвоню тебе. Может быть. Жди...
И я ждал.
— Ну вот... Все-таки увидел, — говорит.
— Да, — говорю.
— Но ты же не будешь меня... нельзя же вот так сразу, да?
— Да... Нельзя...
Неужели? Неужели это случилось?
Сейчас только наклониться к ней, поцеловать, сгрести эти офигительные сиськи, которые столько томились без мужской ласки...
Но я делаю иначе. Я падаю перед ней на колени.
— Ты что? — смеется она.
— Раздвинь ножки, — говорю. Хватаю ее за бедра — и, пока она не успела опомниться, всасываюсь в киску, холодную, как лягушка.
— Ааай! Что ты делаешь?
— Раздвинь ножки!... Вот так, вот тааак...
Она пропустила меня, наконец, к сердцевинке, и я въедался туда все глубже, глодая ее губами и языком. Я лизал ее и снаружи, и внутри, и в складочках, и везде, а потом стал долбить языком начало пещерки, проникая внутрь. Каждый лизок исторгал из нее ложку соленого сока, затекавшего мне в рот.
— ЫЫЫЫЫ, — хрипела Ева, корчась надо мной. Время от времени я поднимал глаза — и видел два изобильных рога, бодавших небо.
Я довел ее до плача, до подгибающихся ног — и, когда она была готова растечься по берегу сладкой лужицей, сказал ей:
— А теперь ложись.
Ева послушно легла, не сводя с меня блестящих глаз. Это личико, перепуганное, возбужденное, но и совсем детское, вот такое, когда дите делает то, что нельзя, но очень хочется, — оно было страшнее сисек, и киски, и всего этого молодого тела, которое страшно хотело трахаться, и страшно боялось... Оно возбуждало меня так, что я вдруг разучился говорить.
— ЫЫЫЫЫ, — хрипел я, воткнув свое бревно в малиновую мякоть Евиной киски. Она была наласканной, размягченной, как варенье, и я даже не заметил, как где-то там, в глубине жаркого тела, лопнула целка.
Ева сопела, отползая от меня. Все они так делают — в первый раз... Поздно: не отползешь. Ты уже надета на меня, как бабочка на булавку...
Этот секс нельзя описать ничем, кроме непрерывного «ааааа!... « Он был, как взлет ракеты: по нарастающей, без перерывов и отдушин — одно сплошное втрахивание друг в друга до хруста в лобках, пока гениталии не взорвались, оглушив болью и пронизывающим жаром, сладким, как смерть...
— Ну и ну, — говорила она, глядя на меня стеклянными глазами. — Это что ж такое? Мне так еще никто не делал.
— ЭЭЭЭЭ... эээ... Так ты... ты...
— Что «я»?
— Ты... что, не в первый раз?
— В смысле? Трахаюсь, что ли? А ты думал — в первый? Вот глупенький! Меня Михалыч каждый день по два-три раза имеет... А вот так вот круто поплюхаться, душевно... да еще и ты отлизал мне потом так классно...
— Михалыч? Кто это?!
— Да мужик, с которым ты говорил. Он меня купил на недельку. Жена его не против — у нее свои ебыри есть. Да еще и детей на меня свалила... Мне, впрочем, нянчиться с ними — только в кайф. Когда-нибудь и своих заведу...
— Подожди. Сколько тебе лет?
— Мне? А что?
— А... аааа...
— Если ты хочешь спросить — «когда ты стала шлюхой?» — лучше не спрашивай. Не будем об этом, ладно? Так получилось, но я скоро соскочу, не думай... Ты мне жутко понравился. Я еще никогда так не кончала. Я вообще не кончала уже... несколько месяцев, наверно. Или больше. И мне не отлизывал никто, кроме шефа... Давай-ка назад, ладно? А то Михалыч убъет тебя, если узнает, что мы трахались. Мне-то ничего не будет, за меня деньги плачены вперед, с задатком — чтобы ничего со мной не сделали...
***
— Ну что?
— Что — «что»?
— Ты не чтокай! Уговор был? Уговаривались, что ты приведешь ее сюда в обнимку, поцелуешь взасос, а потом покажешь нам ее трусы, а? И мы тебе платим пять штук, а если нет — то ты нам. Был уговор?
— Ну, был...
— Ну так и где? Где телка? Где трусы?
— Не повезло, ребята, — сказал я. — Звезды не сложились. Не шумите, деньги щас будут...
Пацаны какое-то время потешались надо мной, потом им надоело. Они сползлись к палатке, взяли гитару, затянули песни, — а я все сидел на поваленном бревне, глядя на щербатый месяц, и вспоминал вкус ее губ, когда она чмокнула меня перед последним поворотом...
Мне было невесело.
— ... Завтра увидимся?
— Вряд ли.
— А когда?
— Зачем тебе? Я же шлюха. И буду ей еще не знаю сколько...
— Мне все равно.
— Все равно? Вот ты какой. Ну... тогда скажи мне свой телефон, и я может быть, позвоню тебе. Может быть. Жди...
И я ждал.