Мальчик из хорошей семьи
— Мне кажется, я понимаю, — задумчиво говорил Алеша. — Волосы для женщины — это... ну, как подарок природы. Красота, нежность, беззащитность задаром. А иногда хочется как бы проверить себя: достойна ли ты? Можешь ли ты заработать себе это право — право на волосы?..
***
Сашка никогда не говорила с ним о его болезни, и даже не знала, как она называется. Главное было ясно и так.
Он был очень слаб. Уже давно — месяц, а может, и больше — он не вставал с кровати. У него было судно, с которым он управлялся сам. Он смирился с тем, что будет, и все его близкие, похоже, смирились с этим и поставили на нем крест.
Так было до нее. С ней стало иначе.
Вначале это было видно только в постели, где Сашка драконила Алешу так, что он превращался в возбужденного дьявола. В таком состоянии он мог запросто поднять ее и швырнуть в угол кровати, чтобы затрахать там до ссадин на лобке.
Потом она стала замечать кое-то и между трахами (они делали Это хоть и много, но не все время, конечно). Если его увлечь, как она подметила, сильными эмоциями, или лаской, или интересной темой для разговора, или чем-то еще — Алеша как будто забывал о своей слабости и вел себя, как обыкновенный парень. Длилось это, правда, недолго.
Чтобы проверить, Сашка переступила через себя и решилась на то, что раньше позволяла себе только в фантазиях.
— Сделай со мной... так, — она стала перед ним раком. (Сашка хотела сказать гораздо жестче, но не смогла. ) — Давай... давай меня... — тужилась она, виляя бедрами. («Я делаю это ему во благо», твердила она себе. )
Алешу не пришлось просить дважды.
— Ыыыы, — ныла она под его ударами, а потом неожиданно для себя кончила, да так, что прокусила подушку.
В другой раз она разыгралась, дразня Алешу, сползла с кровати и выгнулась в углу комнаты. Алеша без каких-либо проблем подошел к ней и отделал ее так, что Сашка пережила самый жестокий и стыдный оргазм в своей жизни. Оказывается, это ужасная штука — когда разъяренный самец загоняет тебя в угол...
Потом Алеша, правда, обмяк, как медуза, и обратно Сашке пришлось тащить его на руках. Но главное она уже знала.
Мало-помалу, постепенно, незаметно для самого Алеши (но очень заметно для Сашки) дело двигалось. Атмосфера в его комнате менялась: народ, входивший в нее, перестал корчить из себя театр теней и заговорил человеческими голосами. Люди в белых халатах оживленно галдели о своем, о умном, что-то грузили Алешиным папе с мамой, — и те тоже изменились, хоть и по-своему, испуганно-недоверчиво, будто считали все это блажью.
Алеша стал очень зависим от Сашки. Она олицетворяла для него все, ради чего хотелось жить.
— Сашенька, — сказала ей как-то раз Стелла Алибековна, Алешина мама. Она всегда говорила с ней ласково, как зайчики и белочки в мультиках. — Сашенька! Алеша без тебя ничего не хочет делать. Лежит и смотрит в одну точку. Повлияй на него, пожалуйста!
«Как будто он до меня хотел что-то делать», подумала Сашка. — Да, конечно, — ответила она ей, — я постараюсь повлиять, Стелла Алибековна, не беспокойтесь.
В тот же день она сделала Алеше втык:
— Если ты без меня не будешь вставать и активничать, я перестану ходить к тебе. Буду спрашивать у мамы и контролировать, понял?
Она таки допрашивала Стеллу Николаевну, как он вел себя, и таки не пришла к нему один раз. Этого оказалось достаточно: с тех пор Алеша двигался и делал упражнения и с ней, и без нее
Через полтора месяца после того, как Сашку привели к Алеше, он впервые вышел с ней на улицу.
Эта прогулка была самой короткой прогулкой в мире: они стали на порог, сделали три шага вперед, постояли рядышком — и, подчиняясь всеобщему квохтанию, вернулись обратно.
Стояла теплая, янтарная осень, солнце искрилось в золотых листьях, отблескивая в Алешиной комнате и выманивая его наружу, к себе.
Каждый день прогулка удлинялась. Еще две недели она ограничивалась Алешиной улицей, застроенной элитными домами в стиле «вау». Среди них попадались, как бабушки в цветастых платках, избушки с наличниками, вросшие глубоко в землю.
Потом Сашка вывела его на соседнюю улицу, потом еще дальше, еще, еще...
Все изменилось, будто Алеша переселился на другую планету. Люди в белых халатах превращались из обычных жителей его в комнаты — в эпизодических, в редких, потом в очень редких. Непонятные агрегаты, похожие на роботов из ужастика, исчезали один за другим. Алешины родители, напротив, наполняли комнату все больше, вытесняя Сашку. У Иннокентия Петровича в голосе появились уверенные нотки, у Стеллы Алибековны — слезливые, хныкающие, будто барьер ее оптимизма подтаял и потек. С Сашкой они общались уже не официально, а покровительственно («привыкли», думала она), не проявляя, впрочем, никакого интереса к ее жизни и эмоциям. Ей уже давно не платили за визиты — этот вопрос как-то отпал сам собой, не озвучиваясь ни с какой стороны. (И это было, конечно, хорошо. )
Сашка, вечно красноухая от радости, забила на драгоценный вуз, куда поступила за неделю до своей лысины, и все свое время проводила с Алешей. Им теперь почти не удавалось трахаться — только на ногах и в одежде, расстегнув ширинки. Сашка впервые узнала, как ноет тело от недотраха. Эта диета была мучительна для них, и еще мучительней было корчить из себя пацанов-корешей, — но все это было такой чепухой рядом с главным, что Сашка не позволяла себе переживать по этому поводу.
Наедине им удавалось побыть только на прогулке. Они гуляли уже далеко, по всему району, и целовались почти до оргазмов, лаская друг друга сквозь одежду.
Однажды Сашка сообщила Алеше, что приготовила ему сюрприз.
— Жди здесь и не вздумай топать за мной! А то все испортишь.
Алеша торчал на скамейке, подвывая от нетерпения, и выглядывал Сашку, которая все не шла и не шла.
Вместо нее шли девицы, одна красивей другой, и он морщился от чувства, известного всем мужчинам, когда они смотрят на чужих красивых девушек.
Одна из них, самая красивая, подплыла прямо к нему.
— Аллё! А где восторги, я не поняла? — спросила она знакомым голосом.
Алеша остолбенел.
— Ага, ага! Точно так у тебя отпала челюсть, когда выяснилось, что я таки не мальчик из хорошей семьи, — говорила девица, довольная эффектом, и потянула с себя длинную кудрявую шевелюру. — Мне сделали его из моих волос. Получилось короче на пять сантиметров. Они были почти до пояса, а сейчас — вот так... Ээээ! — Сашка стала щекотать париком обалдевшего Алешу, и тот, наконец, подал признаки жизни.
На ней было платье с вырезом, куча браслетов, туфли на каблуках и густой макияж с помадой. Было холодно, но она терпела.
Алеша шел с ней под руку, притихший, серьезный, а потом, когда стемнело, набросился на ее в каком-то дворе, повалил в листья, содрал трусы с выпяченных бедер и стал долбить замерзшую фигурку, выгнутую в темноте... Сашкино тело, голодное, как волколак, танцевало под ударами, и потом долго и благодарно кончало, а сама Сашка куда-то исчезла, растаяла без остатка в густом зверином наслаждении, как в сиропе...
***
Назавтра, когда
***
Сашка никогда не говорила с ним о его болезни, и даже не знала, как она называется. Главное было ясно и так.
Он был очень слаб. Уже давно — месяц, а может, и больше — он не вставал с кровати. У него было судно, с которым он управлялся сам. Он смирился с тем, что будет, и все его близкие, похоже, смирились с этим и поставили на нем крест.
Так было до нее. С ней стало иначе.
Вначале это было видно только в постели, где Сашка драконила Алешу так, что он превращался в возбужденного дьявола. В таком состоянии он мог запросто поднять ее и швырнуть в угол кровати, чтобы затрахать там до ссадин на лобке.
Потом она стала замечать кое-то и между трахами (они делали Это хоть и много, но не все время, конечно). Если его увлечь, как она подметила, сильными эмоциями, или лаской, или интересной темой для разговора, или чем-то еще — Алеша как будто забывал о своей слабости и вел себя, как обыкновенный парень. Длилось это, правда, недолго.
Чтобы проверить, Сашка переступила через себя и решилась на то, что раньше позволяла себе только в фантазиях.
— Сделай со мной... так, — она стала перед ним раком. (Сашка хотела сказать гораздо жестче, но не смогла. ) — Давай... давай меня... — тужилась она, виляя бедрами. («Я делаю это ему во благо», твердила она себе. )
Алешу не пришлось просить дважды.
— Ыыыы, — ныла она под его ударами, а потом неожиданно для себя кончила, да так, что прокусила подушку.
В другой раз она разыгралась, дразня Алешу, сползла с кровати и выгнулась в углу комнаты. Алеша без каких-либо проблем подошел к ней и отделал ее так, что Сашка пережила самый жестокий и стыдный оргазм в своей жизни. Оказывается, это ужасная штука — когда разъяренный самец загоняет тебя в угол...
Потом Алеша, правда, обмяк, как медуза, и обратно Сашке пришлось тащить его на руках. Но главное она уже знала.
Мало-помалу, постепенно, незаметно для самого Алеши (но очень заметно для Сашки) дело двигалось. Атмосфера в его комнате менялась: народ, входивший в нее, перестал корчить из себя театр теней и заговорил человеческими голосами. Люди в белых халатах оживленно галдели о своем, о умном, что-то грузили Алешиным папе с мамой, — и те тоже изменились, хоть и по-своему, испуганно-недоверчиво, будто считали все это блажью.
Алеша стал очень зависим от Сашки. Она олицетворяла для него все, ради чего хотелось жить.
— Сашенька, — сказала ей как-то раз Стелла Алибековна, Алешина мама. Она всегда говорила с ней ласково, как зайчики и белочки в мультиках. — Сашенька! Алеша без тебя ничего не хочет делать. Лежит и смотрит в одну точку. Повлияй на него, пожалуйста!
«Как будто он до меня хотел что-то делать», подумала Сашка. — Да, конечно, — ответила она ей, — я постараюсь повлиять, Стелла Алибековна, не беспокойтесь.
В тот же день она сделала Алеше втык:
— Если ты без меня не будешь вставать и активничать, я перестану ходить к тебе. Буду спрашивать у мамы и контролировать, понял?
Она таки допрашивала Стеллу Николаевну, как он вел себя, и таки не пришла к нему один раз. Этого оказалось достаточно: с тех пор Алеша двигался и делал упражнения и с ней, и без нее
Через полтора месяца после того, как Сашку привели к Алеше, он впервые вышел с ней на улицу.
Эта прогулка была самой короткой прогулкой в мире: они стали на порог, сделали три шага вперед, постояли рядышком — и, подчиняясь всеобщему квохтанию, вернулись обратно.
Стояла теплая, янтарная осень, солнце искрилось в золотых листьях, отблескивая в Алешиной комнате и выманивая его наружу, к себе.
Каждый день прогулка удлинялась. Еще две недели она ограничивалась Алешиной улицей, застроенной элитными домами в стиле «вау». Среди них попадались, как бабушки в цветастых платках, избушки с наличниками, вросшие глубоко в землю.
Потом Сашка вывела его на соседнюю улицу, потом еще дальше, еще, еще...
Все изменилось, будто Алеша переселился на другую планету. Люди в белых халатах превращались из обычных жителей его в комнаты — в эпизодических, в редких, потом в очень редких. Непонятные агрегаты, похожие на роботов из ужастика, исчезали один за другим. Алешины родители, напротив, наполняли комнату все больше, вытесняя Сашку. У Иннокентия Петровича в голосе появились уверенные нотки, у Стеллы Алибековны — слезливые, хныкающие, будто барьер ее оптимизма подтаял и потек. С Сашкой они общались уже не официально, а покровительственно («привыкли», думала она), не проявляя, впрочем, никакого интереса к ее жизни и эмоциям. Ей уже давно не платили за визиты — этот вопрос как-то отпал сам собой, не озвучиваясь ни с какой стороны. (И это было, конечно, хорошо. )
Сашка, вечно красноухая от радости, забила на драгоценный вуз, куда поступила за неделю до своей лысины, и все свое время проводила с Алешей. Им теперь почти не удавалось трахаться — только на ногах и в одежде, расстегнув ширинки. Сашка впервые узнала, как ноет тело от недотраха. Эта диета была мучительна для них, и еще мучительней было корчить из себя пацанов-корешей, — но все это было такой чепухой рядом с главным, что Сашка не позволяла себе переживать по этому поводу.
Наедине им удавалось побыть только на прогулке. Они гуляли уже далеко, по всему району, и целовались почти до оргазмов, лаская друг друга сквозь одежду.
Однажды Сашка сообщила Алеше, что приготовила ему сюрприз.
— Жди здесь и не вздумай топать за мной! А то все испортишь.
Алеша торчал на скамейке, подвывая от нетерпения, и выглядывал Сашку, которая все не шла и не шла.
Вместо нее шли девицы, одна красивей другой, и он морщился от чувства, известного всем мужчинам, когда они смотрят на чужих красивых девушек.
Одна из них, самая красивая, подплыла прямо к нему.
— Аллё! А где восторги, я не поняла? — спросила она знакомым голосом.
Алеша остолбенел.
— Ага, ага! Точно так у тебя отпала челюсть, когда выяснилось, что я таки не мальчик из хорошей семьи, — говорила девица, довольная эффектом, и потянула с себя длинную кудрявую шевелюру. — Мне сделали его из моих волос. Получилось короче на пять сантиметров. Они были почти до пояса, а сейчас — вот так... Ээээ! — Сашка стала щекотать париком обалдевшего Алешу, и тот, наконец, подал признаки жизни.
На ней было платье с вырезом, куча браслетов, туфли на каблуках и густой макияж с помадой. Было холодно, но она терпела.
Алеша шел с ней под руку, притихший, серьезный, а потом, когда стемнело, набросился на ее в каком-то дворе, повалил в листья, содрал трусы с выпяченных бедер и стал долбить замерзшую фигурку, выгнутую в темноте... Сашкино тело, голодное, как волколак, танцевало под ударами, и потом долго и благодарно кончало, а сама Сашка куда-то исчезла, растаяла без остатка в густом зверином наслаждении, как в сиропе...
***
Назавтра, когда