Школьные звонки
А я претворюсь, что сплю».
Я тут же выполнил её просьбу, уже не таясь. Внезапно она привстала, развернувшись ко мне. Тут же, застевнявшись убрал руки.
— Ну что же ты? Мальчик мой. Я ведь тебе разрешила.
Я вновь принялся услаждать её и себя, уже обнажив два нежных цветка. Стоило мне только прикоснуться к ним губами, как мной овладела неподдельная страсть. Кажется, меня начала бить любовная трясучка. Быстро сообразив, что со мной твориться, девушка сильно перепугалась:
— Юрочка, Юрочка, милый мой. Нам же нельзя! Быстро закрыв одеждой, то, что уже почти принадлежало мне, сказала она.
— Но почему? Ты же обещала: «Всё что захочешь».
— Я сказала не подумав, — расстроилась соблазнительница, — у тебя от этого все швы разойдутся... А мне сегодня нельзя. По женским причинам... Ну, ты понимаешь?
— Понимаю, — сильно огорчился несчастный.
Надо мной всегда висел злой рок. Судьба постоянно надсмехалась над неудачником. Я был тем «невезучим» про которых в будущем снимали фильмы, и обязательно уселся на тот стул, у которого подпилены ножки, будь он хоть одним из двадцати. Я разбивал свой нос там, где этого никому не удавалось. Ломился напролом в запертую стеклянную дверь. Аппендицит набросился на меня накануне Последнего Звонка. А на первый не попал, потому что находился на обследовании в больнице. За все школьные годы, я всего два раза лежал в больнице. В первый и последний звонок. Это-то не пришлось рассказать своей несостоявшейся любовнице. Под конец уже весело, насмехаясь над собой. А она взяла и расплакалась.
Быстро перестав плакать Света взяла меня за руку, и повела в сестринскую:
— Это надо прекратить, — сказала она, — я знаю, что бывает с мужчинами, если они не удовлетворили свою страсть. Им бывает очень больно. Я не хочу этого. Я помогу тебе.
Затем она заперла дверь, попросила меня лечь на кушетку и разделась до пояса.
— Люби меня руками, — сказала она, — только, пожалуйста, не напрягайся — швы разойдутся.
Мы любили руками. Я нежно целовал её тело и гладил везде кроме...
А она своими нежными ручками доводила меня до оргазма, бесконечно повторяя: «Только не напрягайся!». Я старался, но видимо плохо, один из швов разошёлся. И меня не хотели выписывать на следующий день. Но это уже другая история, достойная третьей главы.
День третий.
Друзей у меня было много. Точнее я думал, что много. Первым прискакал Анджей. Принёс мне 2 пачки «Варны». Курил тогда мало, мне их хватило до конца срока пребывания в доме скорби. Потом ещё приходили, кажется человека три. Кормили тогда вполне сносно. Но моя сердобольная мамочка таскала мне всякие бульвончики с кугочкой, будто я Маресьев и страшно ослаб после перенесения тяжелейшей операции...
Девочки все были из медучилища моего возраста — лет по 18—19. Самой старой была Света. Кажется, ей было 22. На третий день пришла Ксюша. Кто у неё был в паре, не помню. Ксюша была скромная, заканапушеная девица. Профессия кою она избрала для дальнейшей своей трудовой деятельности, ей не нравилась. Колола она больно, совершенно не задумываясь о пациентах. Многие больные её не любили, особенно женщины.
Когда она зашла в палату, вместе с ней зашла мой хирург. Ксюша резво отклеила у меня марлевую заплатку, для демонстрации состояния швов. Хирург, внимательно осмотрев свою работу, удовлетворительно мотнула головой и сказала сестре пришпандорить новую заплатку. Та, ухватив тампон, наложила его на швы и, смазав по кругу кленоином, пришпандорила заплатку из марли. Попытавшись ретироваться, была тут же застопорена врачом.
— Ксения! — подивилась хирург, — обрежь по кругу, некрасиво же?
Сестра, выхватив из кармана халатика кривые ножницы, стала исправлять свою работу. Я в это время декламировал заунывным голосом:
— Режьте Ксюша, режьте! Режьте осторожно! Не отрежьте Ксюша то, что мне дороже!
Девушка покраснела, аки та ошкуренная свёкла готовая к употреблению в борщ и зло сказала:
— Больной не дёргайтесь! И ведите себя прилично! А то...
— Что, а то? Ксюшенька? — съехидничал я.
— Отрежет тебе то, что дороже, — усмехнулась хирург.
В палате возле каждого койко-места была кнопочка в стене, в изголовье. Если её нажать, на посту у сестры препротивно трещал сигнал и, отскакивала крышечка, скрывающая номер палаты. По обыкновению ими не пользовались. Только если кому-нибудь было плохо или в палате лежали неходячие. Я решил приколоться над Ксюшей. Но это было после.
Сначала расскажу, как это бездарное создание поставило мне клизму. Я был не в курсе, что любой наркотик опиумного ряда, оказывает сильнейшее запорное действие на человеческий организм. Мне хватило всего двух уколов. Один до операции, второй на второй день. Я был несколько обеспокоен и сам напросился, потому что тужится было нельзя — швы разойдутся.
Врач дала задание медсестре. Та приказала мне улечься в позу ещё не родившегося ребёнка и, пристроив резиновую пуповину, стала заливать в мой кишечник холодную воду из крана. Следует отметить, что вода была не просто холодная, а ледяная — градусов 10—12. Не прошло и несколько секунд, как меня стала бить дрожь. Врач сердцем чуйствуя беду, решила проследить, как практикантка производит сию экзекуцию. Завидев такое святотатство над больным, она потеряла дар речи. Когда, так важный для меня её дар вернулся, она взвизгнула:
— Что ж ты делаешь... ! — (подозреваю, она хотела сказать «злыдня», но сдержалась), — сейчас же прекрати!
Но я уже был наполнен прохладной жидкостью, коей следовало бы облить нерадивую ученицу мед училища.
Выволокши в предбанник двоишницу, врачица, змеешипелась, что вода должна быть кипячёная и комнатной температуры. К тому же в ней должно присутствовать лёгкое слабительное. Я всё это прекрасно слышал и Ксюшины оправдания тоже.
Меня по обыкновению забыли. Натянув пижаму, припустил в туалет. Толку от такой экзекуции было ноль. Позже попав домой, по папиному наущению, выпил трёх литровую банку томатного сока в течение непродолжительного времени. И чудо свершилось!
Но это было потом. А сейчас я решил разыграть Ксюшу, воспользовавшись тревожной кнопкой.
Где раздобыл 25-ти сантиметровую линейку в хир. отделении, не помню. Натянув одеяло до подбородка, я нажал пресловутую кнопку. Через несколько секунд в палату ворвалось всклоченное создание.
— Что... где... — восклицало оно в полной растерянности.
Наконец, взяв себя в руки, Ксюша поинтересовалась кому тут плохо.
— Мне... — ослабевшим голосом прошамкал я.
— Что случилось?
— При виде Вас, моя дорогая сестра, со мной происходит ужасное, — произнеся эти сакраментальные слова, я резко придал линейке вертикальное положение под одеялом в области, где кончался живот и начинались ноги.
Если бы герой сказки Джани Родари Сеньор Помидор был реальным персонажем, то Ксюшу на данный момент, можно было смело назвать его дочкой.
— Дурак! — резко сказала она, — я всё расскажу, что ты вытворяешь. Здесь много больных, которым действительно нужна помощь...
— Ну, не злитесь, не злитесь, синьора Помидора — от злости
Я тут же выполнил её просьбу, уже не таясь. Внезапно она привстала, развернувшись ко мне. Тут же, застевнявшись убрал руки.
— Ну что же ты? Мальчик мой. Я ведь тебе разрешила.
Я вновь принялся услаждать её и себя, уже обнажив два нежных цветка. Стоило мне только прикоснуться к ним губами, как мной овладела неподдельная страсть. Кажется, меня начала бить любовная трясучка. Быстро сообразив, что со мной твориться, девушка сильно перепугалась:
— Юрочка, Юрочка, милый мой. Нам же нельзя! Быстро закрыв одеждой, то, что уже почти принадлежало мне, сказала она.
— Но почему? Ты же обещала: «Всё что захочешь».
— Я сказала не подумав, — расстроилась соблазнительница, — у тебя от этого все швы разойдутся... А мне сегодня нельзя. По женским причинам... Ну, ты понимаешь?
— Понимаю, — сильно огорчился несчастный.
Надо мной всегда висел злой рок. Судьба постоянно надсмехалась над неудачником. Я был тем «невезучим» про которых в будущем снимали фильмы, и обязательно уселся на тот стул, у которого подпилены ножки, будь он хоть одним из двадцати. Я разбивал свой нос там, где этого никому не удавалось. Ломился напролом в запертую стеклянную дверь. Аппендицит набросился на меня накануне Последнего Звонка. А на первый не попал, потому что находился на обследовании в больнице. За все школьные годы, я всего два раза лежал в больнице. В первый и последний звонок. Это-то не пришлось рассказать своей несостоявшейся любовнице. Под конец уже весело, насмехаясь над собой. А она взяла и расплакалась.
Быстро перестав плакать Света взяла меня за руку, и повела в сестринскую:
— Это надо прекратить, — сказала она, — я знаю, что бывает с мужчинами, если они не удовлетворили свою страсть. Им бывает очень больно. Я не хочу этого. Я помогу тебе.
Затем она заперла дверь, попросила меня лечь на кушетку и разделась до пояса.
— Люби меня руками, — сказала она, — только, пожалуйста, не напрягайся — швы разойдутся.
Мы любили руками. Я нежно целовал её тело и гладил везде кроме...
А она своими нежными ручками доводила меня до оргазма, бесконечно повторяя: «Только не напрягайся!». Я старался, но видимо плохо, один из швов разошёлся. И меня не хотели выписывать на следующий день. Но это уже другая история, достойная третьей главы.
День третий.
Друзей у меня было много. Точнее я думал, что много. Первым прискакал Анджей. Принёс мне 2 пачки «Варны». Курил тогда мало, мне их хватило до конца срока пребывания в доме скорби. Потом ещё приходили, кажется человека три. Кормили тогда вполне сносно. Но моя сердобольная мамочка таскала мне всякие бульвончики с кугочкой, будто я Маресьев и страшно ослаб после перенесения тяжелейшей операции...
Девочки все были из медучилища моего возраста — лет по 18—19. Самой старой была Света. Кажется, ей было 22. На третий день пришла Ксюша. Кто у неё был в паре, не помню. Ксюша была скромная, заканапушеная девица. Профессия кою она избрала для дальнейшей своей трудовой деятельности, ей не нравилась. Колола она больно, совершенно не задумываясь о пациентах. Многие больные её не любили, особенно женщины.
Когда она зашла в палату, вместе с ней зашла мой хирург. Ксюша резво отклеила у меня марлевую заплатку, для демонстрации состояния швов. Хирург, внимательно осмотрев свою работу, удовлетворительно мотнула головой и сказала сестре пришпандорить новую заплатку. Та, ухватив тампон, наложила его на швы и, смазав по кругу кленоином, пришпандорила заплатку из марли. Попытавшись ретироваться, была тут же застопорена врачом.
— Ксения! — подивилась хирург, — обрежь по кругу, некрасиво же?
Сестра, выхватив из кармана халатика кривые ножницы, стала исправлять свою работу. Я в это время декламировал заунывным голосом:
— Режьте Ксюша, режьте! Режьте осторожно! Не отрежьте Ксюша то, что мне дороже!
Девушка покраснела, аки та ошкуренная свёкла готовая к употреблению в борщ и зло сказала:
— Больной не дёргайтесь! И ведите себя прилично! А то...
— Что, а то? Ксюшенька? — съехидничал я.
— Отрежет тебе то, что дороже, — усмехнулась хирург.
В палате возле каждого койко-места была кнопочка в стене, в изголовье. Если её нажать, на посту у сестры препротивно трещал сигнал и, отскакивала крышечка, скрывающая номер палаты. По обыкновению ими не пользовались. Только если кому-нибудь было плохо или в палате лежали неходячие. Я решил приколоться над Ксюшей. Но это было после.
Сначала расскажу, как это бездарное создание поставило мне клизму. Я был не в курсе, что любой наркотик опиумного ряда, оказывает сильнейшее запорное действие на человеческий организм. Мне хватило всего двух уколов. Один до операции, второй на второй день. Я был несколько обеспокоен и сам напросился, потому что тужится было нельзя — швы разойдутся.
Врач дала задание медсестре. Та приказала мне улечься в позу ещё не родившегося ребёнка и, пристроив резиновую пуповину, стала заливать в мой кишечник холодную воду из крана. Следует отметить, что вода была не просто холодная, а ледяная — градусов 10—12. Не прошло и несколько секунд, как меня стала бить дрожь. Врач сердцем чуйствуя беду, решила проследить, как практикантка производит сию экзекуцию. Завидев такое святотатство над больным, она потеряла дар речи. Когда, так важный для меня её дар вернулся, она взвизгнула:
— Что ж ты делаешь... ! — (подозреваю, она хотела сказать «злыдня», но сдержалась), — сейчас же прекрати!
Но я уже был наполнен прохладной жидкостью, коей следовало бы облить нерадивую ученицу мед училища.
Выволокши в предбанник двоишницу, врачица, змеешипелась, что вода должна быть кипячёная и комнатной температуры. К тому же в ней должно присутствовать лёгкое слабительное. Я всё это прекрасно слышал и Ксюшины оправдания тоже.
Меня по обыкновению забыли. Натянув пижаму, припустил в туалет. Толку от такой экзекуции было ноль. Позже попав домой, по папиному наущению, выпил трёх литровую банку томатного сока в течение непродолжительного времени. И чудо свершилось!
Но это было потом. А сейчас я решил разыграть Ксюшу, воспользовавшись тревожной кнопкой.
Где раздобыл 25-ти сантиметровую линейку в хир. отделении, не помню. Натянув одеяло до подбородка, я нажал пресловутую кнопку. Через несколько секунд в палату ворвалось всклоченное создание.
— Что... где... — восклицало оно в полной растерянности.
Наконец, взяв себя в руки, Ксюша поинтересовалась кому тут плохо.
— Мне... — ослабевшим голосом прошамкал я.
— Что случилось?
— При виде Вас, моя дорогая сестра, со мной происходит ужасное, — произнеся эти сакраментальные слова, я резко придал линейке вертикальное положение под одеялом в области, где кончался живот и начинались ноги.
Если бы герой сказки Джани Родари Сеньор Помидор был реальным персонажем, то Ксюшу на данный момент, можно было смело назвать его дочкой.
— Дурак! — резко сказала она, — я всё расскажу, что ты вытворяешь. Здесь много больных, которым действительно нужна помощь...
— Ну, не злитесь, не злитесь, синьора Помидора — от злости