Милашка и красавчик
И лямки бежевого лифчика слишком сильно врезаются в кожу. Не мой тип, но сразу вспоминается молодость. Когда я еще встречался со своей бывшей, была у меня знакомая, дочка маминой соседки — рыжая, рыхлая, с большой грудью и толстой попой, покрытая веснушками, казалось, от макушки до самых пяток. У нее даже на половых губах были эти темные пятнышки. Но она же здоровенная была, как хорошая свиноматка. А эта такая маленькая, как обожравшаяся зерном дюймовочка.
Тем временем она надела белый халатик, собрала волосы под голубую нетканую шапочку и развернулась ко мне лицом. И тут же наткнулась на мой взгляд. И залилась краской.
Я усмехнулся и поднял глаза к потолку.
Она подошла к тумбочке слева от моей кровати, достала из нее бинты и какие-то баночки и тюбики, потом бережно сдвинула одеяло с моей груди и задрала рубаху.
— В твои обязанности входит только перевязывать меня?
— Нет, еще мыть, переодевать, кормить, помогать вставать и ходить, когда доктор разрешит, убирать в комнате и выполнять другие ваши мелкие поручения, — она не смотрела мне в лицо.
Симпатичная — личико круглое, щечки пухлые, губки мягкие и нежно-розовые, ресницы длинные, глаза светлые. И такая она вся родная и простая, прямо пахнет от нее влажной землей и весенним лугом, что я не сдержался и протянул руку к ее щеке.
— Ты очень хорошенькая...
Она бросила на меня смущенный взгляд, разрезая бинты.
— Вы тоже... ничего... — она снова залилась краской, когда моя рука спустилась к ее плечу и скользнула на грудь. — Извините, я должна... вас обмыть...
Я убрал руку и кивнул.
И пока она наливала воду в небольшой таз в умывальнике, который находился за полупрозрачной ширмой, я размышлял. В ее взгляде не было негодования, возмущения, злости. Она как будто и сама была не против того, чтобы я трогал ее грудь. Может, она готова и дальше пойти?
Сиделка вернулась к кровати, сдвинула в сторону одеяло и, обняв меня за шею, развязала завязки рубахи.
— У тебя очень нежные пальцы, — заметил я, когда она наклонилась к тазу.
— Работа такая, — улыбнулась она и стала бережно протирать мои плечи и грудь.
Я развел руки в стороны, якобы для того, чтобы она смогла помыть еще и мои подмышки, а на самом деле для того, чтобы проверить. Когда мои пальцы сжали ее попку, она чуть вздрогнула, залилась румянцем, но не отстранилась, не закричала, не стала брыкаться или иначе пытаться остановить меня.
Я потянул ее юбку вверх. Она судорожно вздохнула, но продолжила свое занятие.
— А ты всегда на работу без трусиков ходишь? — спросил я, поглаживая ее обнаженные прелести.
Она задышала чаще и не ответила.
Тогда я обнял ее под попой и попытался закинуть на себя. Резкая боль тут же пронзила мою грудь.
— Что вы делаете? У вас же швы разойдутся! — тихо воскликнула она. — Я... сама... Дайте только перевязку закончу...
Как любопытно, размышлял я, пока она бережно обвязывала меня бинтом, она сюда ради этого и пришла? Хм...
Закончив перевязку, вылив воду из таза и выключив свет, она залезла на меня верхом.
— Вообще-то, вам пока нельзя, — заметила она, наощупь пытаясь попасть моим органом себе во влагалище.
— А если ты сама все делать будешь?
Она вздохнула:
— Тогда можн... о-о-о-о... — и тяжело осела мне на ноги.
— Ум-м-м-м, — простонал я и закусил губу.
Она начала двигаться — сначала медленно и осторожно, потом все быстрее, насаживаясь все глубже. Я с трудом сдерживал стоны, она же кусала палец правой руки. Но, как не старалась, двигалась она не ритмично, и все время норовила съехать куда-то в сторону. Я придерживал ее бедра руками, но этого было не достаточно.
После нескольких минут таких мучений она упала мне на грудь, судорожно всхлипывая. Тогда я подправил угол и начал двигать бедрами в том ритме, в каком было удобно мне. Она тихо скулила мне в плечо, и ее шелковистые губки нежно поглаживали мою ключицу.
Закончив, я просто сбросил ее с себя на пол. Еще несколько минут она сидела рядом с кроватью, тяжело дыша, а затем поднялась и ушла в дальний угол комнаты, где рядом со стулом, возле которого она переодевалась, стояла небольшая кушетка.
А ведь я даже имени ее не спросил, подумал я, засыпая...
Две недели пролетели незаметно.
Днем меня навещала Милана, по ночам развлекала сиделка. Иногда заходил Теодор Рудольфович, интересовался моим самочувствием. Я неизменно отвечал, что все отлично. О Романе Александровиче он больше не заговаривал.
Имя сиделки я узнать так и не удосужился...
А две недели спустя, когда мне разрешили вставать, я попросился в город, сославшись на необходимость навестить маму и друзей.
Сначала я зашел на почту. В моем абонентском ящике, куда мне присылали все письма из дому, лежала одинокая телеграмма. Соседка тетя Люся сообщала, что мама умерла и что похороны назначены на пятнадцатое число. Я опоздал.
Шкаф в моем сердце сдвинулся и из-за него сверкнул глазами подросший червячок. Я смахнул слезу и запер дверь на ключ.
Целый день я слонялся по городу, а когда начало смеркаться, зашел в магазин, купил самого дорогого вина и конфет, а на остановке в палатке — самый большой букет темно-красных роз.
Оля встретила меня холодно.
Я выставил вино и конфеты на стол на кухне. Попытался поцеловать ее в щеку, вручая цветы, но она отстранилась от меня.
— Тебя не было две недели, — проговорила она, глядя, как лилось вино в стакан.
— Я болел...
— Мог бы хотя бы позвонить...
— У меня не было возможности...
— Я беременна... срок восемь недель...
— Я дам тебе денег на аборт...
— Нет...
— Что значит, нет?
— Я не стану делать аборт...
— Почему?
Она не ответила.
Я встал и отошел к окну.
Какое-то время мы молчали.
— Я не хочу обременять тебя, — сказала она, наконец.
Я не ответил.
— Сеня, пожалуйста, скажи, ты любишь меня? — она вдруг обняла мои ноги. И когда она успела подползти ко мне?
— Встань, тебе же вредно... — в замешательстве я попытался поднять ее с пола.
— Ты любишь меня? — упиралась она.
Я покачал головой:
— Утром я уйду... навсегда...
Она поднялась с пола, медленно прошла к двери в коридор и, взявшись за косяк, обернулась ко мне. На ее лице играла жуткая улыбка:
— Сегодня Людмилу Разумовну и Лену вызывали в милицию... — я вздрогнул. — Их возили на опознание... В заброшенном карьере нашли тела троих человек... Это были Олег Степанович, Костя и Женя... У них пулевые ранения головы и прострелены колени...
С этими словами она вышла из кухни, а я тяжело опустился на табуретку и обхватил голову руками. Червячок — а точнее огромный червяк-мутант — выбил дверь, выполз на освещенное место и смотрел на меня сверху вниз укоризненно и печально. Этого не может быть... хотя Милана говорила что-то об этом... я все равно не верю... Боже, что же я натворил?
Я выпил все вино сам. Потом допил водку, что стояла в холодильнике у Оли. Потом нашел початую бутылку коньяка. Потом еще что-то — уже не помню...
Очнулся я утром на лавочке у ее подъезда. Вероятно, она меня не пустила в квартиру...
Тем временем она надела белый халатик, собрала волосы под голубую нетканую шапочку и развернулась ко мне лицом. И тут же наткнулась на мой взгляд. И залилась краской.
Я усмехнулся и поднял глаза к потолку.
Она подошла к тумбочке слева от моей кровати, достала из нее бинты и какие-то баночки и тюбики, потом бережно сдвинула одеяло с моей груди и задрала рубаху.
— В твои обязанности входит только перевязывать меня?
— Нет, еще мыть, переодевать, кормить, помогать вставать и ходить, когда доктор разрешит, убирать в комнате и выполнять другие ваши мелкие поручения, — она не смотрела мне в лицо.
Симпатичная — личико круглое, щечки пухлые, губки мягкие и нежно-розовые, ресницы длинные, глаза светлые. И такая она вся родная и простая, прямо пахнет от нее влажной землей и весенним лугом, что я не сдержался и протянул руку к ее щеке.
— Ты очень хорошенькая...
Она бросила на меня смущенный взгляд, разрезая бинты.
— Вы тоже... ничего... — она снова залилась краской, когда моя рука спустилась к ее плечу и скользнула на грудь. — Извините, я должна... вас обмыть...
Я убрал руку и кивнул.
И пока она наливала воду в небольшой таз в умывальнике, который находился за полупрозрачной ширмой, я размышлял. В ее взгляде не было негодования, возмущения, злости. Она как будто и сама была не против того, чтобы я трогал ее грудь. Может, она готова и дальше пойти?
Сиделка вернулась к кровати, сдвинула в сторону одеяло и, обняв меня за шею, развязала завязки рубахи.
— У тебя очень нежные пальцы, — заметил я, когда она наклонилась к тазу.
— Работа такая, — улыбнулась она и стала бережно протирать мои плечи и грудь.
Я развел руки в стороны, якобы для того, чтобы она смогла помыть еще и мои подмышки, а на самом деле для того, чтобы проверить. Когда мои пальцы сжали ее попку, она чуть вздрогнула, залилась румянцем, но не отстранилась, не закричала, не стала брыкаться или иначе пытаться остановить меня.
Я потянул ее юбку вверх. Она судорожно вздохнула, но продолжила свое занятие.
— А ты всегда на работу без трусиков ходишь? — спросил я, поглаживая ее обнаженные прелести.
Она задышала чаще и не ответила.
Тогда я обнял ее под попой и попытался закинуть на себя. Резкая боль тут же пронзила мою грудь.
— Что вы делаете? У вас же швы разойдутся! — тихо воскликнула она. — Я... сама... Дайте только перевязку закончу...
Как любопытно, размышлял я, пока она бережно обвязывала меня бинтом, она сюда ради этого и пришла? Хм...
Закончив перевязку, вылив воду из таза и выключив свет, она залезла на меня верхом.
— Вообще-то, вам пока нельзя, — заметила она, наощупь пытаясь попасть моим органом себе во влагалище.
— А если ты сама все делать будешь?
Она вздохнула:
— Тогда можн... о-о-о-о... — и тяжело осела мне на ноги.
— Ум-м-м-м, — простонал я и закусил губу.
Она начала двигаться — сначала медленно и осторожно, потом все быстрее, насаживаясь все глубже. Я с трудом сдерживал стоны, она же кусала палец правой руки. Но, как не старалась, двигалась она не ритмично, и все время норовила съехать куда-то в сторону. Я придерживал ее бедра руками, но этого было не достаточно.
После нескольких минут таких мучений она упала мне на грудь, судорожно всхлипывая. Тогда я подправил угол и начал двигать бедрами в том ритме, в каком было удобно мне. Она тихо скулила мне в плечо, и ее шелковистые губки нежно поглаживали мою ключицу.
Закончив, я просто сбросил ее с себя на пол. Еще несколько минут она сидела рядом с кроватью, тяжело дыша, а затем поднялась и ушла в дальний угол комнаты, где рядом со стулом, возле которого она переодевалась, стояла небольшая кушетка.
А ведь я даже имени ее не спросил, подумал я, засыпая...
Две недели пролетели незаметно.
Днем меня навещала Милана, по ночам развлекала сиделка. Иногда заходил Теодор Рудольфович, интересовался моим самочувствием. Я неизменно отвечал, что все отлично. О Романе Александровиче он больше не заговаривал.
Имя сиделки я узнать так и не удосужился...
А две недели спустя, когда мне разрешили вставать, я попросился в город, сославшись на необходимость навестить маму и друзей.
Сначала я зашел на почту. В моем абонентском ящике, куда мне присылали все письма из дому, лежала одинокая телеграмма. Соседка тетя Люся сообщала, что мама умерла и что похороны назначены на пятнадцатое число. Я опоздал.
Шкаф в моем сердце сдвинулся и из-за него сверкнул глазами подросший червячок. Я смахнул слезу и запер дверь на ключ.
Целый день я слонялся по городу, а когда начало смеркаться, зашел в магазин, купил самого дорогого вина и конфет, а на остановке в палатке — самый большой букет темно-красных роз.
Оля встретила меня холодно.
Я выставил вино и конфеты на стол на кухне. Попытался поцеловать ее в щеку, вручая цветы, но она отстранилась от меня.
— Тебя не было две недели, — проговорила она, глядя, как лилось вино в стакан.
— Я болел...
— Мог бы хотя бы позвонить...
— У меня не было возможности...
— Я беременна... срок восемь недель...
— Я дам тебе денег на аборт...
— Нет...
— Что значит, нет?
— Я не стану делать аборт...
— Почему?
Она не ответила.
Я встал и отошел к окну.
Какое-то время мы молчали.
— Я не хочу обременять тебя, — сказала она, наконец.
Я не ответил.
— Сеня, пожалуйста, скажи, ты любишь меня? — она вдруг обняла мои ноги. И когда она успела подползти ко мне?
— Встань, тебе же вредно... — в замешательстве я попытался поднять ее с пола.
— Ты любишь меня? — упиралась она.
Я покачал головой:
— Утром я уйду... навсегда...
Она поднялась с пола, медленно прошла к двери в коридор и, взявшись за косяк, обернулась ко мне. На ее лице играла жуткая улыбка:
— Сегодня Людмилу Разумовну и Лену вызывали в милицию... — я вздрогнул. — Их возили на опознание... В заброшенном карьере нашли тела троих человек... Это были Олег Степанович, Костя и Женя... У них пулевые ранения головы и прострелены колени...
С этими словами она вышла из кухни, а я тяжело опустился на табуретку и обхватил голову руками. Червячок — а точнее огромный червяк-мутант — выбил дверь, выполз на освещенное место и смотрел на меня сверху вниз укоризненно и печально. Этого не может быть... хотя Милана говорила что-то об этом... я все равно не верю... Боже, что же я натворил?
Я выпил все вино сам. Потом допил водку, что стояла в холодильнике у Оли. Потом нашел початую бутылку коньяка. Потом еще что-то — уже не помню...
Очнулся я утром на лавочке у ее подъезда. Вероятно, она меня не пустила в квартиру...