Милашка и красавчик
слева, подбежала ко мне и звонко чмокнула в щеку:
— Я знала, что ты придешь, — сказала она весело. — Идем скорее, завтрак на столе, и папа тебя ждет.
Я улыбнулся и позволил отвести себя в столовую.
Ее отец выглядел намного дружелюбнее, чем накануне — улыбался, шутил и смотрел на меня, если не как на друга, то, по крайней мере, как на очень приятного человека.
— Доброе утро, — улыбнулся он.
— Доброе утро, — кивнул я.
Милана уселась за стол, и указала мне место рядом с собой.
— Сегодня у Миланы пленэр, — проговорил хозяин дома. — Пойдешь с ней. Охрану туда не пускают, а тебя, если ты, конечно, не против, мы представим парнем Миланы. Познакомишься с ее окружением, а потом расскажешь мне о своих впечатлениях.
— Пап! — возмущенно воскликнула Милана. — Я уже не маленькая! Мне не нужна нянька!
— Арсений не будет твоей нянькой, — успокаивающе улыбнулся ее отец. — Он будет твоим ангелом-хранителем. Будет оберегать тебя от всяких неприятностей.
Мила нахмурилась, надула губки и скрестила руки на груди. Я хмыкнул и прикоснулся к ее пальчикам:
— Зато все подружки обзавидуются — у них-то такой «няньки» нет, — и подмигнул ей.
Она улыбнулась и снова принялась за еду.
На завтрак сегодня была овсянка без молока и масла. Редкостная гадость. Но после Олькиной стряпни для меня не было проблемой даже улыбаться и нахваливать отвратительную кашу. К ней давали свежевыжатый апельсиновый сок. А вот за это я готов душу продать — обожаю свежевыжатые соки.
После завтрака отец отправил Милану собираться, а меня поманил пальцем:
— Я хочу тебе кое-что объяснить.
Я подошел к нему. Он взял меня под руку и повел к левой двери, а не к правой, через которую вышла Милана.
— Она рассказывала тебе о своей матери?
Я кивнул. Что-то она тогда говорила насчет мамы, но я особо не вслушивался.
— Мать Миланы не умерла, — он вздохнул и пропустил меня в узкий плохо освещенный коридор. — Она жива, по крайней мере, была, когда я видел ее в последний раз. Она бросила нас, когда Милане не было и двух лет. Меркантильная сука... Ей, видите ли, красивой жизни хотелось, а я тогда мог ей предложить только комнату в ведомственной квартире и платья на прокат. А два года назад она пришла сюда, ползала на коленях, умоляла, просила разрешения видеться с дочерью... я ее вышвырнул. Как будто я не знаю, чего она хотела на самом деле...
Я ухмыльнулся.
— Понимаешь, я не хочу, чтобы Милана стала такой же, как ее мать. Больше того, я не хочу, чтобы она стала такой же, как эти ее пустоголовые подружки или педерастические дружки. Понимаешь?
Я кивнул.
— Охрану на эти их пленэры не пускают, поэтому я не знаю, что там творится. Именно поэтому мне нужно, чтобы ты поехал туда с ней. Даже если тебе придется применить силу, ничего не бойся, я тебя от любой ответственности отмажу, понятно?
Я снова кивнул.
— И еще одно. Это позавчерашнее нападение здорово меня напугало. У меня, конечно, много врагов, много недоброжелателей. Все знают, что Милана моя ахиллесова пята, именно поэтому я защищаю ее даже лучше, чем свой дом и номер банковского счета. Но действовать вот так явно и нагло — это уже переходит всякие границы. Мои ребята их нашли, но они молчат, как партизаны — ни в чем не признаются и не говорят, кто их нанял.
Я бросил на него подозрительный взгляд. Неужто он и правда моих мужиков вычислил? И так быстро...
— Ты же их видел, да?
Я передернул плечами:
— Там темно было...
— Ну, если их моя охрана успела рассмотреть, думаю, ты и подавно должен был... К тому же, если я правильно понял, эти ребята из твоей бригады, так?
Наверное, я побледнел. Точно, они меня сдали...
— Я сейчас отведу тебя в подвал, — сердце в груди колотилось так, что казалось его удары были слышны на много километров. — Я решил подержать их пока там. Если ты их опознаешь, их переведут в более безопасное место.
Я медленно кивнул.
— И не дрейфь, они тебя не увидят, — он хлопнул меня по плечу.
Мы спустились по лестнице, он толкнул маленькую дверцу, и у меня подкосились ноги. Но я все же сделал над собой усилие и, не подавая вида, прошел следом за ним. Мы подошли к большому окну, за которым в ярко освещенной комнате на стульях сидели трое с мешками на головах и в окровавленной одежде. Их руки были связаны за спинками стульев, а ноги были крепко привязаны к ножкам.
Когда мы вошли, он дал сигнал, и со всех троих одновременно сорвали мешки. Это точно были Костян, Степаныч и Жека, хотя узнать их было сложно — их лица больше напоминали недомятые помидоры.
— Ну что, ты их узнаешь? Это они напали на Милану?
Я кивнул.
И вдруг понял, что только что подписал им смертный приговор. Но я не мог рисковать. Если бы они заговорили, если бы сказали правду, на их месте оказался бы я...
— Вот и ладненько, — с облегчением выдохнул отец Миланы.
— Что... с ними будет? — спросил я прерывающимся голосом.
— Их отвезут в другое место и оставят там, пока они не образумятся и не скажут, кто их нанял, — он пожал плечами.
— А если... — я провел языком по губам, — я скажу...
Он вскинул брови и серьезно посмотрел мне в глаза:
— Откуда ты знаешь?
— Я... слышал их разговор... — я снова облизал губы. — Я с ними выпивал в тот вечер... они и в клуб-то пришли... Это Костяна... бригадира... идея была — подкараулить возле клуба кралю побогаче... и...
— Что «и»?
— Короче, ограбить или похитить и требовать выкуп... Что только на пьяную голову не придумается, да? — я улыбнулся через силу.
— Значит, они сами, — он приложил палец к подбородку и задумчиво посмотрел на мужиков. — В этом есть смысл — если бы их кто-то нанимал, чтобы насолить мне, вряд ли бы они действовали так нагло... Спасибо, Сеня, ты меня успокоил, — он похлопал по моему плечу. — Беги скорее наверх к Милане, и езжайте на этот ее чертов пленэр, а у меня тут еще дела есть.
Я машинально провел рукой по лбу и вытер выступивший на нем холодный пот, когда бегом поднялся по лестнице и пошел по коридору.
С одной стороны, на душе у меня стало легко — теперь никто не расскажет ее папе правду. А с другой, где-то в сердце появился маленький такой гадкий червячок. Он ничего не говорил, не грыз, просто сидел себе в уголку и смотрел на меня укоризненно. Я накрыл его сверху газеткой и заодно выключил свет, чтобы уж наверняка не видеть этот взгляд...
Когда я вышел в прихожую, Милана уже стояла у двери. Рядом с ней стоял сложенный мольберт, в руках она держала легкий складной стульчик и артистическую сумку из яркой ткани на длинном ремешке. Я принял из ее рук стульчик, взял мольберт — при этом она уцепилась за мой локоть — и мы вышли во двор.
Пленэр это вовсе не рисование в уединенном месте, как нам когда-то рассказывали в школе. Это эдакая светская тусовка для золотой молодежи при живописи. Ходят такие напыщенные мальчики, слегка приблядованные девочки и рассуждают об искусстве так, будто им Да Винчи родной дед, а Делакруа и Дали — нелюбимые дядьки. «Как тебе Винни?» — «Хорош, вот только ухо можно было и не резать!» — «Ха-ха-ха,
— Я знала, что ты придешь, — сказала она весело. — Идем скорее, завтрак на столе, и папа тебя ждет.
Я улыбнулся и позволил отвести себя в столовую.
Ее отец выглядел намного дружелюбнее, чем накануне — улыбался, шутил и смотрел на меня, если не как на друга, то, по крайней мере, как на очень приятного человека.
— Доброе утро, — улыбнулся он.
— Доброе утро, — кивнул я.
Милана уселась за стол, и указала мне место рядом с собой.
— Сегодня у Миланы пленэр, — проговорил хозяин дома. — Пойдешь с ней. Охрану туда не пускают, а тебя, если ты, конечно, не против, мы представим парнем Миланы. Познакомишься с ее окружением, а потом расскажешь мне о своих впечатлениях.
— Пап! — возмущенно воскликнула Милана. — Я уже не маленькая! Мне не нужна нянька!
— Арсений не будет твоей нянькой, — успокаивающе улыбнулся ее отец. — Он будет твоим ангелом-хранителем. Будет оберегать тебя от всяких неприятностей.
Мила нахмурилась, надула губки и скрестила руки на груди. Я хмыкнул и прикоснулся к ее пальчикам:
— Зато все подружки обзавидуются — у них-то такой «няньки» нет, — и подмигнул ей.
Она улыбнулась и снова принялась за еду.
На завтрак сегодня была овсянка без молока и масла. Редкостная гадость. Но после Олькиной стряпни для меня не было проблемой даже улыбаться и нахваливать отвратительную кашу. К ней давали свежевыжатый апельсиновый сок. А вот за это я готов душу продать — обожаю свежевыжатые соки.
После завтрака отец отправил Милану собираться, а меня поманил пальцем:
— Я хочу тебе кое-что объяснить.
Я подошел к нему. Он взял меня под руку и повел к левой двери, а не к правой, через которую вышла Милана.
— Она рассказывала тебе о своей матери?
Я кивнул. Что-то она тогда говорила насчет мамы, но я особо не вслушивался.
— Мать Миланы не умерла, — он вздохнул и пропустил меня в узкий плохо освещенный коридор. — Она жива, по крайней мере, была, когда я видел ее в последний раз. Она бросила нас, когда Милане не было и двух лет. Меркантильная сука... Ей, видите ли, красивой жизни хотелось, а я тогда мог ей предложить только комнату в ведомственной квартире и платья на прокат. А два года назад она пришла сюда, ползала на коленях, умоляла, просила разрешения видеться с дочерью... я ее вышвырнул. Как будто я не знаю, чего она хотела на самом деле...
Я ухмыльнулся.
— Понимаешь, я не хочу, чтобы Милана стала такой же, как ее мать. Больше того, я не хочу, чтобы она стала такой же, как эти ее пустоголовые подружки или педерастические дружки. Понимаешь?
Я кивнул.
— Охрану на эти их пленэры не пускают, поэтому я не знаю, что там творится. Именно поэтому мне нужно, чтобы ты поехал туда с ней. Даже если тебе придется применить силу, ничего не бойся, я тебя от любой ответственности отмажу, понятно?
Я снова кивнул.
— И еще одно. Это позавчерашнее нападение здорово меня напугало. У меня, конечно, много врагов, много недоброжелателей. Все знают, что Милана моя ахиллесова пята, именно поэтому я защищаю ее даже лучше, чем свой дом и номер банковского счета. Но действовать вот так явно и нагло — это уже переходит всякие границы. Мои ребята их нашли, но они молчат, как партизаны — ни в чем не признаются и не говорят, кто их нанял.
Я бросил на него подозрительный взгляд. Неужто он и правда моих мужиков вычислил? И так быстро...
— Ты же их видел, да?
Я передернул плечами:
— Там темно было...
— Ну, если их моя охрана успела рассмотреть, думаю, ты и подавно должен был... К тому же, если я правильно понял, эти ребята из твоей бригады, так?
Наверное, я побледнел. Точно, они меня сдали...
— Я сейчас отведу тебя в подвал, — сердце в груди колотилось так, что казалось его удары были слышны на много километров. — Я решил подержать их пока там. Если ты их опознаешь, их переведут в более безопасное место.
Я медленно кивнул.
— И не дрейфь, они тебя не увидят, — он хлопнул меня по плечу.
Мы спустились по лестнице, он толкнул маленькую дверцу, и у меня подкосились ноги. Но я все же сделал над собой усилие и, не подавая вида, прошел следом за ним. Мы подошли к большому окну, за которым в ярко освещенной комнате на стульях сидели трое с мешками на головах и в окровавленной одежде. Их руки были связаны за спинками стульев, а ноги были крепко привязаны к ножкам.
Когда мы вошли, он дал сигнал, и со всех троих одновременно сорвали мешки. Это точно были Костян, Степаныч и Жека, хотя узнать их было сложно — их лица больше напоминали недомятые помидоры.
— Ну что, ты их узнаешь? Это они напали на Милану?
Я кивнул.
И вдруг понял, что только что подписал им смертный приговор. Но я не мог рисковать. Если бы они заговорили, если бы сказали правду, на их месте оказался бы я...
— Вот и ладненько, — с облегчением выдохнул отец Миланы.
— Что... с ними будет? — спросил я прерывающимся голосом.
— Их отвезут в другое место и оставят там, пока они не образумятся и не скажут, кто их нанял, — он пожал плечами.
— А если... — я провел языком по губам, — я скажу...
Он вскинул брови и серьезно посмотрел мне в глаза:
— Откуда ты знаешь?
— Я... слышал их разговор... — я снова облизал губы. — Я с ними выпивал в тот вечер... они и в клуб-то пришли... Это Костяна... бригадира... идея была — подкараулить возле клуба кралю побогаче... и...
— Что «и»?
— Короче, ограбить или похитить и требовать выкуп... Что только на пьяную голову не придумается, да? — я улыбнулся через силу.
— Значит, они сами, — он приложил палец к подбородку и задумчиво посмотрел на мужиков. — В этом есть смысл — если бы их кто-то нанимал, чтобы насолить мне, вряд ли бы они действовали так нагло... Спасибо, Сеня, ты меня успокоил, — он похлопал по моему плечу. — Беги скорее наверх к Милане, и езжайте на этот ее чертов пленэр, а у меня тут еще дела есть.
Я машинально провел рукой по лбу и вытер выступивший на нем холодный пот, когда бегом поднялся по лестнице и пошел по коридору.
С одной стороны, на душе у меня стало легко — теперь никто не расскажет ее папе правду. А с другой, где-то в сердце появился маленький такой гадкий червячок. Он ничего не говорил, не грыз, просто сидел себе в уголку и смотрел на меня укоризненно. Я накрыл его сверху газеткой и заодно выключил свет, чтобы уж наверняка не видеть этот взгляд...
Когда я вышел в прихожую, Милана уже стояла у двери. Рядом с ней стоял сложенный мольберт, в руках она держала легкий складной стульчик и артистическую сумку из яркой ткани на длинном ремешке. Я принял из ее рук стульчик, взял мольберт — при этом она уцепилась за мой локоть — и мы вышли во двор.
Пленэр это вовсе не рисование в уединенном месте, как нам когда-то рассказывали в школе. Это эдакая светская тусовка для золотой молодежи при живописи. Ходят такие напыщенные мальчики, слегка приблядованные девочки и рассуждают об искусстве так, будто им Да Винчи родной дед, а Делакруа и Дали — нелюбимые дядьки. «Как тебе Винни?» — «Хорош, вот только ухо можно было и не резать!» — «Ха-ха-ха,