Любитель животных
не уступает овечьей по мягкости, а в чем-то даже превосходит. Но шерсть Белянки была еще мягче, чем у моих ангорцев. Она напоминала женские волосы, но была совершенно белой. И под этой белой мягкостью просматривалась бледно-розовая кожа, навевавшая уж совсем греховные мысли.
Я усадил ее в угол у печки, укрыл теплым пледом, которым обычно укрывался сам долгими зимними вечерами, и вернулся в хлев.
Что на меня нашло? Я размышлял и взвешивал свои действия пока доил свою живность, пока задавал им корм и воду, пока проверял бока и морды на наличие клещей и других кровососущих, и пришел к выводу, что козе не место в человеческом доме. Ее место в хлеву среди себе подобных.
Поэтому в дом я вернулся с твердым намерением вышвырнуть нахалку...
Но не смог. Она лежала поверх пледа, положив маленькую мордочку на вытянутые передние ножки, и смотрела на огонь в печи. Я боялся пошевелиться, вздохнуть, чтобы не нарушить ее торжественного молчания. А потом она перевела взгляд на меня.
И я упал перед ней на колени. Ее глаза были синими, а не желтыми или зеленоватыми, как у других коз, и ее зрачки располагались не горизонтально, а почти вертикально. Среди своих сородичей она была уродцем. Она просто не выживет в стаде!
Я ладонями поднял ее мордочку и прижался губами к ее мокрому холодному носу. В ответ она ласково потерлась щечкой о мою руку.
Потом я бережно отнес ее в ванную, намылил своим мылом ее нежную шерстку, потом аккуратно смыл, слегка поглаживая ее шелковистые бока и горячую кожу на совсем недавно начавшем расти вымени. Она не проронила ни звука, не брыкалась и не сопротивлялась.
Затем я закутал ее в полотенце и отнес в свою спальню.
Она по-прежнему молчала и внимательно наблюдала за каждым моим движением, пока я, стоя на коленях рядом с ней, перебирал пальцами белоснежные пряди на ее боках и почесывал кожу. И когда припал губами к ее вымени и провел языком по сладковатому сосочку. И даже когда чуть прихватил его зубами.
Она тяжело дышала, раздувая бока, а я никак не мог насладиться этим удивительным ощущением — покорности смешанной с готовностью в любую секунду вскочить на ноги и с грозным видом поднять на рожки любого, кто бы оказался рядом. Кротость с горячностью. Податливость с несгибаемой волей.
Я устроился позади нее, нежно обнял под мягкий животик и вошел. Она дернулась, замотала головой, пытаясь меня не то боднуть, не то лизнуть, задрыгала ножками, но я не стал останавливаться, как делал это с другими:
— Тише, тише, Беляночка, — прошептал я в ее жесткое ухо, — тебе понравится.
И она затихла, будто и правда поняла меня. Лишь изредка до меня доносился тонкий писк, когда я толкал слишком сильно. Но затем этот писк сменился... постаныванием? Кто-нибудь когда-нибудь слышал, чтобы козы стонали? Вот и я не слышал, а эта стонала, причем очень натурально. А внутри у нее все так приятно сжималось, и была она такой мягкой и шелковистой. И это ее вымечко — куда там этим грубым женским соскам?
В общем, я кончил.
Она обмякла в моих объятиях, ее дыхание стало ровнее.
Засыпая, я думал, что вряд ли она останется до утра. И мне от этой мысли почему-то было грустно...
А утром я проснулся от того, что шершавый энергичный горячий язык терся о мою щеку. «Вставай, вставай... « — как будто говорил он.
И я встал. Да еще как встал!
А она будто поняла, что мне нужно — рожками подцепила мое одеяло, сбросила его на пол, и тут же ее язычок засновал по моему члену. И я кончил. Вот так сразу, брызнув спермой в ее милую мордочку.
С того дня Белянка осталась жить в доме. Она оказалась на редкость чистоплотной козочкой — все свои дела на кошачий манер делала исключительно в специально выделенный для этого лоток, предупреждая меня о том, что скоро мне придется его мыть. С удовольствием принимала ванну и кушала только из миски, поставленной на специальную подставку. Миску, кстати, она себе выбрала сама, и я не посмел ей возразить. Без хулиганства, конечно, не обошлось — через месяц мне пришлось избавиться от всех ковров, доставшихся от родителей моей бывшей благоверной, еще через месяц она убедила меня сменить мягкую мебель и кровати, а еще через месяц — купить новые занавески.
Иногда я спрашивал себя — на кой мне это надо? Но возвращаясь домой и видя осмысленный взгляд ее синих глаз, я понимал, что иначе и быть не могло.
Но не надо думать, что я стал для нее лишь обслуживающим персоналом! Она помогала мне, по мере своих небольших сил. Толкала тележку с сеном, когда я кормил свое стадо, носила воду из колодца, убирала со стола грязную посуду (часть тарелок, конечно, она разбила в первый месяц, но затем приноровилась, и даже маленькие фарфоровые чашечки после ее манипуляций оставались целыми). А еще она будила меня по утрам, по вечерам загоняла кур и гусей в их домики, никогда не путаясь и не ошибаясь, и дарила мне самую искреннюю и светлую любовь, какую я уже и отчаялся получить...
* * *
— Иван Иваныч, все это, конечно, трогательно и даже немного объясняет, но... вы же понимаете — вы очеловечиваете козу! — ее карие глаза поблескивали в свете от печи.
Она поежилась, я поправил плед на ее плечах и подлил кипяток в ее чай.
— Возможно, — я ухмыльнулся, — но я уверен, если бы вы познакомились с ней поближе...
— Вряд ли, — она нервно дернула головой. — Коза она и есть коза.
Я вздохнул...
Ира появилась в моем доме вечером. На улице шел сильный дождь, поэтому животных я загнал еще засветло. Мы с Белянкой сидели на кухне — она недавно освоила кушетку и теперь с удовольствием сидела на ней, свесив задние ножки и выглядывая в окно. Капли дождя бешено барабанили по стеклам. Вдруг она спрыгнула на пол, подбежала к окну, выходившему во двор, и встревожено мекнула. Следом в дверь постучали.
— Ну и погодка, — отдуваясь и смеясь, заявила эта красивая молодая женщина, едва я впустил ее в дом. — Насилу нашла вас.
— Меня? — я удивился.
В селе меня боятся настолько, что даже на улице прячут глаза. А о том, чтобы приходить ко мне в дом, и речи быть не может.
— Как у вас тут уютно... — она прошла мимо меня в кухню. — И чисто.
Белянка настороженно выставила рожки, на всякий случай спрятавшись за моей ногой. Я погладил ее по голове.
— Я не представилась. Я Ирина Стерн, журналист из районной газеты. Мне поручили написать репортаж о вашем хозяйстве.
— Очень приятно, — ответил я. — Иван Иванович Стахов. А это Белянка, — козочка чуть наклонила голову набок.
— Знаете, я впервые в доме хозяина животноводческой фермы, — говорила Ирина, расправляя волосы и заглядывая поочередно во все комнаты. — Мне всегда казалось, что работа на ферме, работа с животными, это грязь, навоз...
— Я по образованию физик-ядерщик — чистота для меня все, — пояснил я. — К тому же, мне было бы просто неприятно жить в грязи и навозе. Поэтому в доме я регулярно убираюсь. И у меня есть специальная одежда, в которой я работаю с животными, есть одежда, в которой я хожу в курятник, есть отдельная одежда для работы в саду и по дому...
— Зачем так много? — удивилась
Я усадил ее в угол у печки, укрыл теплым пледом, которым обычно укрывался сам долгими зимними вечерами, и вернулся в хлев.
Что на меня нашло? Я размышлял и взвешивал свои действия пока доил свою живность, пока задавал им корм и воду, пока проверял бока и морды на наличие клещей и других кровососущих, и пришел к выводу, что козе не место в человеческом доме. Ее место в хлеву среди себе подобных.
Поэтому в дом я вернулся с твердым намерением вышвырнуть нахалку...
Но не смог. Она лежала поверх пледа, положив маленькую мордочку на вытянутые передние ножки, и смотрела на огонь в печи. Я боялся пошевелиться, вздохнуть, чтобы не нарушить ее торжественного молчания. А потом она перевела взгляд на меня.
И я упал перед ней на колени. Ее глаза были синими, а не желтыми или зеленоватыми, как у других коз, и ее зрачки располагались не горизонтально, а почти вертикально. Среди своих сородичей она была уродцем. Она просто не выживет в стаде!
Я ладонями поднял ее мордочку и прижался губами к ее мокрому холодному носу. В ответ она ласково потерлась щечкой о мою руку.
Потом я бережно отнес ее в ванную, намылил своим мылом ее нежную шерстку, потом аккуратно смыл, слегка поглаживая ее шелковистые бока и горячую кожу на совсем недавно начавшем расти вымени. Она не проронила ни звука, не брыкалась и не сопротивлялась.
Затем я закутал ее в полотенце и отнес в свою спальню.
Она по-прежнему молчала и внимательно наблюдала за каждым моим движением, пока я, стоя на коленях рядом с ней, перебирал пальцами белоснежные пряди на ее боках и почесывал кожу. И когда припал губами к ее вымени и провел языком по сладковатому сосочку. И даже когда чуть прихватил его зубами.
Она тяжело дышала, раздувая бока, а я никак не мог насладиться этим удивительным ощущением — покорности смешанной с готовностью в любую секунду вскочить на ноги и с грозным видом поднять на рожки любого, кто бы оказался рядом. Кротость с горячностью. Податливость с несгибаемой волей.
Я устроился позади нее, нежно обнял под мягкий животик и вошел. Она дернулась, замотала головой, пытаясь меня не то боднуть, не то лизнуть, задрыгала ножками, но я не стал останавливаться, как делал это с другими:
— Тише, тише, Беляночка, — прошептал я в ее жесткое ухо, — тебе понравится.
И она затихла, будто и правда поняла меня. Лишь изредка до меня доносился тонкий писк, когда я толкал слишком сильно. Но затем этот писк сменился... постаныванием? Кто-нибудь когда-нибудь слышал, чтобы козы стонали? Вот и я не слышал, а эта стонала, причем очень натурально. А внутри у нее все так приятно сжималось, и была она такой мягкой и шелковистой. И это ее вымечко — куда там этим грубым женским соскам?
В общем, я кончил.
Она обмякла в моих объятиях, ее дыхание стало ровнее.
Засыпая, я думал, что вряд ли она останется до утра. И мне от этой мысли почему-то было грустно...
А утром я проснулся от того, что шершавый энергичный горячий язык терся о мою щеку. «Вставай, вставай... « — как будто говорил он.
И я встал. Да еще как встал!
А она будто поняла, что мне нужно — рожками подцепила мое одеяло, сбросила его на пол, и тут же ее язычок засновал по моему члену. И я кончил. Вот так сразу, брызнув спермой в ее милую мордочку.
С того дня Белянка осталась жить в доме. Она оказалась на редкость чистоплотной козочкой — все свои дела на кошачий манер делала исключительно в специально выделенный для этого лоток, предупреждая меня о том, что скоро мне придется его мыть. С удовольствием принимала ванну и кушала только из миски, поставленной на специальную подставку. Миску, кстати, она себе выбрала сама, и я не посмел ей возразить. Без хулиганства, конечно, не обошлось — через месяц мне пришлось избавиться от всех ковров, доставшихся от родителей моей бывшей благоверной, еще через месяц она убедила меня сменить мягкую мебель и кровати, а еще через месяц — купить новые занавески.
Иногда я спрашивал себя — на кой мне это надо? Но возвращаясь домой и видя осмысленный взгляд ее синих глаз, я понимал, что иначе и быть не могло.
Но не надо думать, что я стал для нее лишь обслуживающим персоналом! Она помогала мне, по мере своих небольших сил. Толкала тележку с сеном, когда я кормил свое стадо, носила воду из колодца, убирала со стола грязную посуду (часть тарелок, конечно, она разбила в первый месяц, но затем приноровилась, и даже маленькие фарфоровые чашечки после ее манипуляций оставались целыми). А еще она будила меня по утрам, по вечерам загоняла кур и гусей в их домики, никогда не путаясь и не ошибаясь, и дарила мне самую искреннюю и светлую любовь, какую я уже и отчаялся получить...
* * *
— Иван Иваныч, все это, конечно, трогательно и даже немного объясняет, но... вы же понимаете — вы очеловечиваете козу! — ее карие глаза поблескивали в свете от печи.
Она поежилась, я поправил плед на ее плечах и подлил кипяток в ее чай.
— Возможно, — я ухмыльнулся, — но я уверен, если бы вы познакомились с ней поближе...
— Вряд ли, — она нервно дернула головой. — Коза она и есть коза.
Я вздохнул...
Ира появилась в моем доме вечером. На улице шел сильный дождь, поэтому животных я загнал еще засветло. Мы с Белянкой сидели на кухне — она недавно освоила кушетку и теперь с удовольствием сидела на ней, свесив задние ножки и выглядывая в окно. Капли дождя бешено барабанили по стеклам. Вдруг она спрыгнула на пол, подбежала к окну, выходившему во двор, и встревожено мекнула. Следом в дверь постучали.
— Ну и погодка, — отдуваясь и смеясь, заявила эта красивая молодая женщина, едва я впустил ее в дом. — Насилу нашла вас.
— Меня? — я удивился.
В селе меня боятся настолько, что даже на улице прячут глаза. А о том, чтобы приходить ко мне в дом, и речи быть не может.
— Как у вас тут уютно... — она прошла мимо меня в кухню. — И чисто.
Белянка настороженно выставила рожки, на всякий случай спрятавшись за моей ногой. Я погладил ее по голове.
— Я не представилась. Я Ирина Стерн, журналист из районной газеты. Мне поручили написать репортаж о вашем хозяйстве.
— Очень приятно, — ответил я. — Иван Иванович Стахов. А это Белянка, — козочка чуть наклонила голову набок.
— Знаете, я впервые в доме хозяина животноводческой фермы, — говорила Ирина, расправляя волосы и заглядывая поочередно во все комнаты. — Мне всегда казалось, что работа на ферме, работа с животными, это грязь, навоз...
— Я по образованию физик-ядерщик — чистота для меня все, — пояснил я. — К тому же, мне было бы просто неприятно жить в грязи и навозе. Поэтому в доме я регулярно убираюсь. И у меня есть специальная одежда, в которой я работаю с животными, есть одежда, в которой я хожу в курятник, есть отдельная одежда для работы в саду и по дому...
— Зачем так много? — удивилась