История без будущего
— мама схватилась за голову и начала метаться по комнате — что теперь люди скажут?
— Советую вам обоим сейчас же забыть об этих играх! — продолжал отец.
— Но... это не игры — не поднимая взгляда, сказала Дженни.
— Да, мы любим друг друга и хотим быть вместе! — поддержал я.
После этого родители просто взорвались. Отец больше ничего не желал слушать. Мама всё также металась по дому и причитала, кричала и даже плакала. За следующие три дня пересмотрев целую гору записных книжек и тетрадей, она нашла давно забытый номер — как она говорила — лучшего психотерапевта и вроде даже договорилась о встрече. К нашему счастью психотерапевт этот был очень занятым человеком, и ближайший свободный день был лишь через пару месяцев. Всё это оказало очень сильный удар для нас с Дженни. На некоторое время мы даже прекратили свои отношения. Ходили молча. Грустные. Пустые. Но в скорее чувства всё равно взяли вверх и наши встречи возобновились.
Только теперь мы были вынуждены встречаться днём где-нибудь вдали от дома, потому что родители следили за нами и проверяли ночами наши комнаты. Так мы мучились ещё около месяца, пока Дженни не сдала последний выпускной экзамен и, наконец-то получила диплом. И вот мы шли по маленькой старой улочке на другом конце города. Погода была пасмурной. Нет. Солнце светило, но время от времени моросил дождик и дул прохладный ветер.
— И что нам теперь делать? — шаркая ногами по мокрому асфальту, спросила Дженни.
— Я не знаю — хотел было ответить я, но, вдруг, решение само пришло мне в голову: Мы убежим!
И я принялся расписывать Дженни только что созревший во мне план нашего грандиозного побега. То, как мы переедем в другой город и начнём жить вместе. Поначалу эта идея вызывало некоторое недоверие как у Дженни, так даже и у меня, но потом, взвесив всё и обсудив, мы пришли к выводу, что другого выхода у нас просто нет.
И так мы решили убежать. От всего. От всех. Эта затея очень оживила и воодушевила нас обоих. К нам снова вернулось настроение. Мы вернулись домой навеселе, и нам пришлось силой воли давить в себе улыбку, чтобы не дать повода для подозрений. Побег был намечен на ночь с субботы на воскресение. Не знаю, почему мы так решили. Дождавшись когда родители улеглись, и в доме воцарился покой, мы приступили к исполнению намеченного. Взяв рюкзаки с вещами, мы тихо вышли из дома и направились к единственному в городе автовокзалу. Мы сели на самый ранний автобус. Ехать надо было долго (около четырёх часов до соседнего города), поэтому усевшись на свои места, мы уснули на плече друг у друга.
Дженни спала почти всю дорогу и проснулась лишь тогда, когда автобус уже подъезжал на конечную остановку нашего следования. Мы сошли с автобуса как раз, когда первые лучи поползли по дорогам. Всё было замечательно. Мы стояли на пороге новой жизни. Адреналин зашкаливал в крови. В этот день мы первым делом наши себе квартиру: у одной пожилой доброй бабушки за сущие копейки. После мы пошли гулять по ближайшим улицам. Конечно, было грустно, что пришлось бросить всё. Но другого пути у нас не было. Мы оставили родителям прощальное письмо, в котором попросили прощение и всё в этом роде. Следующим нашим шагом было то, что мы устроились на работу. После этого всё быстро нормализовалось. Появилась возможность жить. Всем мы представлялись не как брат и сестра, а как молодая неженатая пара. И всё было хорошо. Мы любили друг друга всё сильнее с каждым днём, с каждой ночью. У нас начали появляется знакомые и друзья. Но чем глубже мы погружались во всё это, тем острее казались всплывающие порою проблемы. Всё чаще стали подниматься вопросы о будущем.
— Что мы будем делать дальше?
— Жить, Дженн, жить...
— Как? Я слышала, что близким родственникам вообще нельзя имеет детей! И жить всю жизнь во лжи?!
И всё в этом роде. Конечно, и я понимал всё это, но старался не брать во внимание.
Как бы мы не пытались справиться с этим, оно всё равно наваливалось на нас. И чаще всего не выдерживала Дженни. Она итак с детства было очень ранима, а здесь такое.
Это случилось в такой же солнечно-пасмурный день, как когда мы задумали сбежать.
Был выходной день. Ещё вчерашним вечером всё было нормально. Но утро началось с криков. Мы так ругались, что в доме летала даже посуда. Всё. Это был предел. Верх всего этого ужаса, который накапливался всё это время в нас и вот наконец-то выплеснулся наружу. Под конец нашего разговора, Дженни якобы пришла к выводу, что во всём виновата она, всё-таки она, а не я или мы, как это бывало прежде. Потом выводы снова поменялись и... я не смог больше слушать этого, вышел из дома, хлопнув дверью. Если бы я знал, что видел Дженни живой тогда в последний раз. Час или два я блуждал по улицам города, пока не набрёл на какую-то клинику доктора Дикинсона. В приёмной меня сразу направили в кабинет. Это был мужчина средних лет. В строгом костюме и старого образца округлых очках.
— Что вас беспокоит? — начал он.
За следующие тридцать минут я рассказал ему всю свою историю до сегодняшнего дня. Не знаю, может, мне просто нужно было выговориться, но мне сразу немного полегчало.
Поначалу доктор смотрел на меня с недоверием или даже с неким презрением — это читалось по его лицу и, особенно — в его глазах.
— Вы осуждаете меня, доктор?
— Скажем так, вы понимаете, что всё это никогда не сможет вписаться в рамки современного общества?
Конечно, я это понимал. Пришёл бы я к нему тогда?
— Доктор, можно задать вопрос? Любовь. Любовь ведь вписывается в рамки?
— Но мы говорим о разных с вами понятиях.
— Нет, доктор. Как любовь может быть разной? Насколько я знаю, любовь — одна. И в нашем случае тоже.
Теперь выражение лица у доктора изменилось — он напоминал человека, увлечённо читающего приключенческий роман.
— И мы имеем право... заслуживаем жить также как и все!
Я уже встал и направился к выходу, когда доктор остановил меня.
— Я думаю, вы должны сейчас вернуться к своей... — видимо он не знал, как лучше назвать её — ... вернуться. Вы должны определить для себя — что это — любовь или страсть! Если это действительно любовь — вы справитесь со всеми трудностями, ведь для любви нет границ.
И я ушёл. Оставив доктора в размышлениях.
Я шёл домой, да, действительно, доктор был прав, нужно было во всём разобраться. Был уже разгар дня, даже скорее уже его убыль. Я поднялся по лестнице. Открыл дверь. Прошёл в комнату и... замер. Дженни лежала на полу в луже собственной крови. Рядом лежал нож. Она лежала в такой позе, словно решила прилечь поспать. Лишь только рука выступала в сторону, оголяя вскрытые вены. Я медленно подошёл к ней. Слёзы сами потекли из моих глаз. Не произнося ни звука, я упал на колени подле неё. В её руке я увидел скомканный листок бумаги. «Прости меня мой милый, но мы никуда не сможем деться от этого. Я нашла выход — не будет меня — не будет проблем. Извини... « — прочитав это, я окончательно рухнул рядом с сестрой.
— Что ты наделала?!
— Советую вам обоим сейчас же забыть об этих играх! — продолжал отец.
— Но... это не игры — не поднимая взгляда, сказала Дженни.
— Да, мы любим друг друга и хотим быть вместе! — поддержал я.
После этого родители просто взорвались. Отец больше ничего не желал слушать. Мама всё также металась по дому и причитала, кричала и даже плакала. За следующие три дня пересмотрев целую гору записных книжек и тетрадей, она нашла давно забытый номер — как она говорила — лучшего психотерапевта и вроде даже договорилась о встрече. К нашему счастью психотерапевт этот был очень занятым человеком, и ближайший свободный день был лишь через пару месяцев. Всё это оказало очень сильный удар для нас с Дженни. На некоторое время мы даже прекратили свои отношения. Ходили молча. Грустные. Пустые. Но в скорее чувства всё равно взяли вверх и наши встречи возобновились.
Только теперь мы были вынуждены встречаться днём где-нибудь вдали от дома, потому что родители следили за нами и проверяли ночами наши комнаты. Так мы мучились ещё около месяца, пока Дженни не сдала последний выпускной экзамен и, наконец-то получила диплом. И вот мы шли по маленькой старой улочке на другом конце города. Погода была пасмурной. Нет. Солнце светило, но время от времени моросил дождик и дул прохладный ветер.
— И что нам теперь делать? — шаркая ногами по мокрому асфальту, спросила Дженни.
— Я не знаю — хотел было ответить я, но, вдруг, решение само пришло мне в голову: Мы убежим!
И я принялся расписывать Дженни только что созревший во мне план нашего грандиозного побега. То, как мы переедем в другой город и начнём жить вместе. Поначалу эта идея вызывало некоторое недоверие как у Дженни, так даже и у меня, но потом, взвесив всё и обсудив, мы пришли к выводу, что другого выхода у нас просто нет.
И так мы решили убежать. От всего. От всех. Эта затея очень оживила и воодушевила нас обоих. К нам снова вернулось настроение. Мы вернулись домой навеселе, и нам пришлось силой воли давить в себе улыбку, чтобы не дать повода для подозрений. Побег был намечен на ночь с субботы на воскресение. Не знаю, почему мы так решили. Дождавшись когда родители улеглись, и в доме воцарился покой, мы приступили к исполнению намеченного. Взяв рюкзаки с вещами, мы тихо вышли из дома и направились к единственному в городе автовокзалу. Мы сели на самый ранний автобус. Ехать надо было долго (около четырёх часов до соседнего города), поэтому усевшись на свои места, мы уснули на плече друг у друга.
Дженни спала почти всю дорогу и проснулась лишь тогда, когда автобус уже подъезжал на конечную остановку нашего следования. Мы сошли с автобуса как раз, когда первые лучи поползли по дорогам. Всё было замечательно. Мы стояли на пороге новой жизни. Адреналин зашкаливал в крови. В этот день мы первым делом наши себе квартиру: у одной пожилой доброй бабушки за сущие копейки. После мы пошли гулять по ближайшим улицам. Конечно, было грустно, что пришлось бросить всё. Но другого пути у нас не было. Мы оставили родителям прощальное письмо, в котором попросили прощение и всё в этом роде. Следующим нашим шагом было то, что мы устроились на работу. После этого всё быстро нормализовалось. Появилась возможность жить. Всем мы представлялись не как брат и сестра, а как молодая неженатая пара. И всё было хорошо. Мы любили друг друга всё сильнее с каждым днём, с каждой ночью. У нас начали появляется знакомые и друзья. Но чем глубже мы погружались во всё это, тем острее казались всплывающие порою проблемы. Всё чаще стали подниматься вопросы о будущем.
— Что мы будем делать дальше?
— Жить, Дженн, жить...
— Как? Я слышала, что близким родственникам вообще нельзя имеет детей! И жить всю жизнь во лжи?!
И всё в этом роде. Конечно, и я понимал всё это, но старался не брать во внимание.
Как бы мы не пытались справиться с этим, оно всё равно наваливалось на нас. И чаще всего не выдерживала Дженни. Она итак с детства было очень ранима, а здесь такое.
Это случилось в такой же солнечно-пасмурный день, как когда мы задумали сбежать.
Был выходной день. Ещё вчерашним вечером всё было нормально. Но утро началось с криков. Мы так ругались, что в доме летала даже посуда. Всё. Это был предел. Верх всего этого ужаса, который накапливался всё это время в нас и вот наконец-то выплеснулся наружу. Под конец нашего разговора, Дженни якобы пришла к выводу, что во всём виновата она, всё-таки она, а не я или мы, как это бывало прежде. Потом выводы снова поменялись и... я не смог больше слушать этого, вышел из дома, хлопнув дверью. Если бы я знал, что видел Дженни живой тогда в последний раз. Час или два я блуждал по улицам города, пока не набрёл на какую-то клинику доктора Дикинсона. В приёмной меня сразу направили в кабинет. Это был мужчина средних лет. В строгом костюме и старого образца округлых очках.
— Что вас беспокоит? — начал он.
За следующие тридцать минут я рассказал ему всю свою историю до сегодняшнего дня. Не знаю, может, мне просто нужно было выговориться, но мне сразу немного полегчало.
Поначалу доктор смотрел на меня с недоверием или даже с неким презрением — это читалось по его лицу и, особенно — в его глазах.
— Вы осуждаете меня, доктор?
— Скажем так, вы понимаете, что всё это никогда не сможет вписаться в рамки современного общества?
Конечно, я это понимал. Пришёл бы я к нему тогда?
— Доктор, можно задать вопрос? Любовь. Любовь ведь вписывается в рамки?
— Но мы говорим о разных с вами понятиях.
— Нет, доктор. Как любовь может быть разной? Насколько я знаю, любовь — одна. И в нашем случае тоже.
Теперь выражение лица у доктора изменилось — он напоминал человека, увлечённо читающего приключенческий роман.
— И мы имеем право... заслуживаем жить также как и все!
Я уже встал и направился к выходу, когда доктор остановил меня.
— Я думаю, вы должны сейчас вернуться к своей... — видимо он не знал, как лучше назвать её — ... вернуться. Вы должны определить для себя — что это — любовь или страсть! Если это действительно любовь — вы справитесь со всеми трудностями, ведь для любви нет границ.
И я ушёл. Оставив доктора в размышлениях.
Я шёл домой, да, действительно, доктор был прав, нужно было во всём разобраться. Был уже разгар дня, даже скорее уже его убыль. Я поднялся по лестнице. Открыл дверь. Прошёл в комнату и... замер. Дженни лежала на полу в луже собственной крови. Рядом лежал нож. Она лежала в такой позе, словно решила прилечь поспать. Лишь только рука выступала в сторону, оголяя вскрытые вены. Я медленно подошёл к ней. Слёзы сами потекли из моих глаз. Не произнося ни звука, я упал на колени подле неё. В её руке я увидел скомканный листок бумаги. «Прости меня мой милый, но мы никуда не сможем деться от этого. Я нашла выход — не будет меня — не будет проблем. Извини... « — прочитав это, я окончательно рухнул рядом с сестрой.
— Что ты наделала?!