Нику любят девчонки. История первая
должна знать хотя бы на всякий случай, ну и к тому же — Наташа попала в самую точку. Со мной как будто заговорило зеркало. Да нет, еще круче: я и представить себе не могла, что когда-нибудь девчонка мне возьмет и скажет: ты красивее. Я как-то растерялась и просто уставилась на нее, моргая влажными глазами и шмыгая.
— Пойдем, — сказала Наташа. — Покажу чего.
Показала она мне картинки на своем ноутбуке. Ну, понятно какие картинки. На них были очень смазливые голые девочки, от некоторых во мне даже шевельнулось что-то вроде ревности, но всем им совали член либо в рот, либо в попу, и мне стало совсем неприятно из-за того, что я будто бы невинно развлекалась, оказывается, с любительницей смотреть такую грязь. Я не то чтоб была против грязи, просто, ну, могла бы предупредить. Я сложно устроена.
— Красивенькие — они как бы из всего сухими выходят, — заговорила Наташа. — Вот меня если снять в такой позе, я буду выглядеть как идиотка. А к ним не липнет. Они все равно красивенькие. Завидую, — сказала она и ущипнула меня за бочок; я ойкнула. — Тебе вот вообще по жизни не грозит, что на тебя будут смотреть как на комплект сисек и дырок: сойдет и эта, мол, лучше с ней, чем ни с кем. И самое дурацкое, когда ты на это готова согласиться, потому что самой тоже не с кем.
— Ты себя недооцениваешь, — сказала я совершенно честно.
— А куда деться? Человек себя оценивает так, как с ним обращаются. Тебе не понять. — Наташа свернула картинку на экране и открыла другую папку. — Да и кстати, у тебя тоже не все так гладко. Думаешь, я не вижу, как ты залипаешь перед этим зеркалом? Какие у тебя глаза при этом становятся? Тебе передоз грозит, если все время собой только восхищаться.
Я не знала, что за передоз, и теперь понимаю, что это тоже была в общем-то пустая болтовня, но тогда казалось, будто Наташа говорит что-то важное и научное.
Я уже понимала, что будет в той папке, которую она открыла. Тоже смазливые девочки, но на этот раз — под женским присмотром. Тут Наташа сохраняла себе на компьютер целые фотосерии, причем некоторые я потом сама нашла в интернете и выяснила, что все не так однозначно и никаких жестких ролей нет — но Наташа отбирала только то, что ей нравилось, и выходило, что таких, как я, принято сначала всячески лапать, а потом... Я вспомнила волосатую письку Наташи, которую видела тогда в душе, и поняла, что влипла.
Ну то есть: я уже безнадежно, как муха на мед, попалась на сладкую мысль, что я — одна из тех, кто настолько прелестен, что даже в других девчонках пробуждает грубую похоть. «Сверху» на Наташиных картинках были самые разные типажи — от внушительных стриженых теток до ровесниц, иногда тоже вполне обаятельных, но вот на месте каждой из тех, что «внизу», я могла представить себя — а так как я, безусловно, была еще прелестнее их всех, захотелось уткнуться Наташе в плечо и мурлыкать от самодовольства, даром что внутри еще было жарко после недавних слез. Только вот от меня ожидалось гораздо больше, чем уткнуться и мурлыкать, больше даже, чем наши недавние забавы с вылизыванием подмышек, и мне было чуть ли не стыдно, что я вот так вот ничего не знала, не подготовилась, и теперь попросту боюсь.
— Я не буду заниматься с тобой... оральным сексом, — сказала я. — Я не для этого.
— А для чего ты? Рожать детей и варить борщ?
— Н-например, — сказала я насупившись. Этот диалог, вообще говоря, не передать, его надо было слышать, со всеми тонкостями тона, и как мы при этом друг на дружку смотрели. — Или, например, ходить в золоте и шелках и холодно принимать всеобщее обожание.
— Тогда тебе как раз полезно иногда расслабляться, а то так свихнешься.
— Это у тебя называется «расслабляться»?
— Ну, совсем не делиться собой так же вредно, как служить кому-то вещью. Я ведь не говорю, что ты должна лизать всем, кто попросит. Я же первая сказала.
— Вот все-таки признайся, Наташ. Ты меня хочешь или тебе это надо для самооценки?
— Для самооценки, конечно. Ты вообще-то ничего особенного, не знаю, что ты там о себе воображаешь.
Опять же, надо было слышать, как она это сказала. Я в шутку издала какое-то злобное шипение, а на самом деле чувствовала, что влипаю окончательно: мою необыкновенную красоту еще никто не ставил под сомнение, никогда, даже вот так не всерьез, чтобы меня подразнить; я думала, что так будет когда-нибудь с мальчиком, и точно так же в его глазах будет читаться совсем противоположное.
— Мне... надо подумать, — сказала я. — Это серьезный шаг для невинной девушки. — И почему-то глупо улыбнулась.
— Я не знаю, чего ты там боишься, кроме того, что тебе понравится. Но дело твое.
— Я не боюсь, — соврала я, — я даю тебе понять, что меня надо уламывать, но ты, кажется, безнадежна.
— Я же не мальчик. Я думала, мы тут все свои.
— Она думала. Кстати, я так понимаю, тем, чем... раньше, мы больше не будем заниматься? Теперь, когда ты вроде как мой парень и все такое, тебе не по рангу со мной что-то делать взаимно? Это была временная уловка, чтобы меня заманить, да?
Неловко вспоминать, как мне казалось, что все это всерьез, про ранги и прочее. Но не могу к той себе не чувствовать нежности. Даже больше той, что испытываю к себе всегда.
— По-любому не когда ты там вся потная от волнения, — сказала Наташа.
Я опять зашипела от притворной злости.
— Но ты меня можешь облизывать где угодно и когда угодно, — добавила она.
— Спасибо, — сказала я ехидно. — Вот счастье-то.
— Бе-бе-бе. Хочешь, я тебе совсем во всём признаюсь? Только тогда сядь ко мне на колени. Обещаю тебя оставить в целости и невинности.
В моей собственной комнате... меня... как какую-то, я не знаю, говорящую куклу... и я не против.
Я уселась вполоборота, чтобы видеть себя в зеркале. С детства не сидела ни у кого на коленях.
— Короче, — заговорила Наташа прямо над ухом. — Ты вот думаешь, что я какая-нибудь лесбиянка, бисексуалка или еще что. И таскаю с собой за тысячи километров порнуху, в которой девки как будто случайно похожи на тебя.
— Ты была давно и тайно влюблена, ясно, — сказала я, хотя на самом деле мне ничего было не ясно.
— Хрен тебе там. Это все я скачала здесь. Твоя комната... она вся пропитана твоей самовлюбленностью. Тут уже энергетика такая. Я помню, ты еще маленькая была такая, ну... распринцессившаяся дрянь, я почему-то думала, что у тебя это давно прошло, а оно только хуже стало.
— И что... и кому я делаю что плохого?
— Мне. Не плохого даже, а... вот в каждом твоем движении, в каждом слове, в том, как ты сюда забегаешь к своему зеркалу — елки-палки, как же ее прет быть собой, у меня так никогда не будет.
— Теперь еще и я перед тобой в чем-то виновата?
— А тебе часто будут такое давать понять, привыкай. На самом деле нет, просто я тебе дико завидую, и себя за это не люблю еще больше. В общем, мне захотелось картинок, где кого-то вроде тебя жестко имеют. А через пару дней я поняла, что тут мужики не в тему, и не в жесткаче дело. Ты же... ты
— Пойдем, — сказала Наташа. — Покажу чего.
Показала она мне картинки на своем ноутбуке. Ну, понятно какие картинки. На них были очень смазливые голые девочки, от некоторых во мне даже шевельнулось что-то вроде ревности, но всем им совали член либо в рот, либо в попу, и мне стало совсем неприятно из-за того, что я будто бы невинно развлекалась, оказывается, с любительницей смотреть такую грязь. Я не то чтоб была против грязи, просто, ну, могла бы предупредить. Я сложно устроена.
— Красивенькие — они как бы из всего сухими выходят, — заговорила Наташа. — Вот меня если снять в такой позе, я буду выглядеть как идиотка. А к ним не липнет. Они все равно красивенькие. Завидую, — сказала она и ущипнула меня за бочок; я ойкнула. — Тебе вот вообще по жизни не грозит, что на тебя будут смотреть как на комплект сисек и дырок: сойдет и эта, мол, лучше с ней, чем ни с кем. И самое дурацкое, когда ты на это готова согласиться, потому что самой тоже не с кем.
— Ты себя недооцениваешь, — сказала я совершенно честно.
— А куда деться? Человек себя оценивает так, как с ним обращаются. Тебе не понять. — Наташа свернула картинку на экране и открыла другую папку. — Да и кстати, у тебя тоже не все так гладко. Думаешь, я не вижу, как ты залипаешь перед этим зеркалом? Какие у тебя глаза при этом становятся? Тебе передоз грозит, если все время собой только восхищаться.
Я не знала, что за передоз, и теперь понимаю, что это тоже была в общем-то пустая болтовня, но тогда казалось, будто Наташа говорит что-то важное и научное.
Я уже понимала, что будет в той папке, которую она открыла. Тоже смазливые девочки, но на этот раз — под женским присмотром. Тут Наташа сохраняла себе на компьютер целые фотосерии, причем некоторые я потом сама нашла в интернете и выяснила, что все не так однозначно и никаких жестких ролей нет — но Наташа отбирала только то, что ей нравилось, и выходило, что таких, как я, принято сначала всячески лапать, а потом... Я вспомнила волосатую письку Наташи, которую видела тогда в душе, и поняла, что влипла.
Ну то есть: я уже безнадежно, как муха на мед, попалась на сладкую мысль, что я — одна из тех, кто настолько прелестен, что даже в других девчонках пробуждает грубую похоть. «Сверху» на Наташиных картинках были самые разные типажи — от внушительных стриженых теток до ровесниц, иногда тоже вполне обаятельных, но вот на месте каждой из тех, что «внизу», я могла представить себя — а так как я, безусловно, была еще прелестнее их всех, захотелось уткнуться Наташе в плечо и мурлыкать от самодовольства, даром что внутри еще было жарко после недавних слез. Только вот от меня ожидалось гораздо больше, чем уткнуться и мурлыкать, больше даже, чем наши недавние забавы с вылизыванием подмышек, и мне было чуть ли не стыдно, что я вот так вот ничего не знала, не подготовилась, и теперь попросту боюсь.
— Я не буду заниматься с тобой... оральным сексом, — сказала я. — Я не для этого.
— А для чего ты? Рожать детей и варить борщ?
— Н-например, — сказала я насупившись. Этот диалог, вообще говоря, не передать, его надо было слышать, со всеми тонкостями тона, и как мы при этом друг на дружку смотрели. — Или, например, ходить в золоте и шелках и холодно принимать всеобщее обожание.
— Тогда тебе как раз полезно иногда расслабляться, а то так свихнешься.
— Это у тебя называется «расслабляться»?
— Ну, совсем не делиться собой так же вредно, как служить кому-то вещью. Я ведь не говорю, что ты должна лизать всем, кто попросит. Я же первая сказала.
— Вот все-таки признайся, Наташ. Ты меня хочешь или тебе это надо для самооценки?
— Для самооценки, конечно. Ты вообще-то ничего особенного, не знаю, что ты там о себе воображаешь.
Опять же, надо было слышать, как она это сказала. Я в шутку издала какое-то злобное шипение, а на самом деле чувствовала, что влипаю окончательно: мою необыкновенную красоту еще никто не ставил под сомнение, никогда, даже вот так не всерьез, чтобы меня подразнить; я думала, что так будет когда-нибудь с мальчиком, и точно так же в его глазах будет читаться совсем противоположное.
— Мне... надо подумать, — сказала я. — Это серьезный шаг для невинной девушки. — И почему-то глупо улыбнулась.
— Я не знаю, чего ты там боишься, кроме того, что тебе понравится. Но дело твое.
— Я не боюсь, — соврала я, — я даю тебе понять, что меня надо уламывать, но ты, кажется, безнадежна.
— Я же не мальчик. Я думала, мы тут все свои.
— Она думала. Кстати, я так понимаю, тем, чем... раньше, мы больше не будем заниматься? Теперь, когда ты вроде как мой парень и все такое, тебе не по рангу со мной что-то делать взаимно? Это была временная уловка, чтобы меня заманить, да?
Неловко вспоминать, как мне казалось, что все это всерьез, про ранги и прочее. Но не могу к той себе не чувствовать нежности. Даже больше той, что испытываю к себе всегда.
— По-любому не когда ты там вся потная от волнения, — сказала Наташа.
Я опять зашипела от притворной злости.
— Но ты меня можешь облизывать где угодно и когда угодно, — добавила она.
— Спасибо, — сказала я ехидно. — Вот счастье-то.
— Бе-бе-бе. Хочешь, я тебе совсем во всём признаюсь? Только тогда сядь ко мне на колени. Обещаю тебя оставить в целости и невинности.
В моей собственной комнате... меня... как какую-то, я не знаю, говорящую куклу... и я не против.
Я уселась вполоборота, чтобы видеть себя в зеркале. С детства не сидела ни у кого на коленях.
— Короче, — заговорила Наташа прямо над ухом. — Ты вот думаешь, что я какая-нибудь лесбиянка, бисексуалка или еще что. И таскаю с собой за тысячи километров порнуху, в которой девки как будто случайно похожи на тебя.
— Ты была давно и тайно влюблена, ясно, — сказала я, хотя на самом деле мне ничего было не ясно.
— Хрен тебе там. Это все я скачала здесь. Твоя комната... она вся пропитана твоей самовлюбленностью. Тут уже энергетика такая. Я помню, ты еще маленькая была такая, ну... распринцессившаяся дрянь, я почему-то думала, что у тебя это давно прошло, а оно только хуже стало.
— И что... и кому я делаю что плохого?
— Мне. Не плохого даже, а... вот в каждом твоем движении, в каждом слове, в том, как ты сюда забегаешь к своему зеркалу — елки-палки, как же ее прет быть собой, у меня так никогда не будет.
— Теперь еще и я перед тобой в чем-то виновата?
— А тебе часто будут такое давать понять, привыкай. На самом деле нет, просто я тебе дико завидую, и себя за это не люблю еще больше. В общем, мне захотелось картинок, где кого-то вроде тебя жестко имеют. А через пару дней я поняла, что тут мужики не в тему, и не в жесткаче дело. Ты же... ты