Нику любят девчонки. История первая
Я как-то слишком хорошо представляла себе чувство, которое может начать меня преследовать. Этакий гложущий вредный голос: «вот зачем ты это сделала, Ника? Была такая чистая, такая, что вот прямо боишься дышать на тебя, само совершенство, только любоваться и томиться от несбыточности. А ты взяла и все это отдала, и кому? первой же девке, которая тебя к этому склонила. Нахально. Грубо. Она получила свое и теперь только смеется над тобой, что бы тебе ни говорила. Для нее то, как ты к себе относишься, — повод тебя презирать и перевоспитывать. И ей удалось. Между тобой и зеркалом все кончено. И не оправдаешься даже, что тебе понравилось, — кого ты хочешь обмануть? Хуже всего, что ты ведь действительно хочешь кого-то обмануть. Думаешь, что это с непривычки, что надо с кем-то еще попробовать, и будет как надо. С этого и начинают катиться по наклонной, Ника. Лучше сразу убей эту нежность к себе, чем таскать ее с собой раненную. А то в итоге ты сама начнешь сниматься в порно. Обычно на это идут ради денег, но ты — ради того, чтобы тобой и твоим позором любовалось как можно больше людей. Тоже карьера, раз уж фигуристки из тебя не вышло».
Но потом я вспоминала, как на меня смотрела Наташа, перебирала в уме каждое ее слово и понимала, что она действительно без ума от меня. Естественно, что она при этом думает о себе и немного меня ненавидит. Она же не я. Ей же тоже хочется, чтобы ей восхищались. И несколько минут с пойманной и послушной Никой, глядящей снизу вверх, ничего в этом не изменят. Наоборот, это будет небывалое и неповторимое счастье, которое она будет вспоминать всю жизнь и вздыхать.
А потом опять заводился вредный голос. А потом опять наоборот. И так почти до двух ночи.
Но на какой-то раз я вдруг подумала: слышь, вредный голос, я, кажется, знаю, что ты такое. Понятное дело, ты эхо вечного родительского занудства, но ты и еще кое-что. Я тебя подцепила от того растекающегося пятна на животе. Пошла в постель с неудачником, это заразно. Тут я даже перебила себя мысленно: а за что ты, собственно, так мальчика? У него это тоже был первый раз. Ему всю жизнь компостировали мозги еще и тем, что нельзя быть слабаком и так далее. Он ждал, что ты его будешь строго оценивать, думал, что худшее уже случилось и ничего теперь не исправить. Ему просто неоткуда было догадаться, что, черт побери, даже сказать что-нибудь вроде «теперь ты моя сучка, лежи так, пока не высохнешь» было бы лучше, чем скиснуть и извиняться. Это же все игра. Ясно же, что Ника Широковских ничьей сучкой быть не может. Она прекраснее целого табуна принцесс. Она такая одна, и с ней надо забыть, что есть где-то в мире еще девчонки. И она тупо сильнее тех, кто в себе сомневается — какого бы они ни были пола. Так что нафиг зеркало и тебя нафиг, вредный голос. Я всё делаю правильно.
В общем, если до этого я отчасти надеялась, что Наташа уснула и проспит — а если нет, то, может быть, стоит самой сделать вид, что уснула — то после двух я была уже в приподнятом настроении. Хорошо на самом деле провести пару недель вдали от зеркала. Я слишком зацикливаюсь на своей внешности. В душе у меня тоже замечательные вещи. Я сложно устроена. И тонко чувствую людей.
Все это резко оборвалось от тихого звука двери в полтретьего. О-о, как сразу вернулся весь страх, как меня чуть ли не заколотило, словно это не Наташа была в коридоре, а привидение. И чего это я? Впрочем, это был уже чистый страх потому, что страшно. Никаких мутных мыслей, я просто лежала в оцепенении, и только в 2:34 — на всю жизнь запомнила эти светящиеся угловатые цифры, они похожи на какую-то команду, три-четыре! — слезла с дивана и на цыпочках, еле дыша, направилась к ванной. Наташа там даже свет не зажгла и стояла черной тенью. Нет, всё. Попросту жалко будет такой замечательный ужас пережить зазря.
— Ты дрожишь, — сказала Наташа, когда я закрыла дверь и щелкнула выключателем.
— Как сучка, — ответила я.
Не хватало еще теперь забот обо мне и переживаний, не пострадает ли моя, как там ее, психика.
Она взяла меня за плечи и опустилась вместе со мной на колени, а потом прижимала меня к себе и целовала в губы, пока я не перестала дрожать. Никаких лишних фривольных ласк мы себе не позволяли — она тоже, наверное, чувствовала, что между нами происходит что-то слишком для этого серьезное. Я сняла ей сорочку через голову. Сама так и осталась трогательной девочкой в пижамке. Причем если бы, наоборот, это я была из нас голенькая, ничего бы не изменилось. И не потому, что у Наташи грудь больше, и ее набухшие соски в сочетании с волосами внизу кажутся чем-то таким взрослым и страстным. Я всегда буду той из двух, что притягивает взгляд. На меня невозможно смотреть, не волнуясь при мысли, что вот она же еще и живая, что-то там себе думает, стесняется или, наоборот, радуется своему бесстыдству, и я всё только испорчу, если не отгоню от себя все эти тоскливые и тягучие сомнения.
«Можно?» — спросила я, прежде чем поцеловать ей грудь. Легко решить, будто я ни во что не ставлю других людей; но мне как раз любовь к себе всегда подсказывала, что каждый человек сказочно много значит, и все зеркала в мире не стоили Наташиных сосков, которые я, именно я, только я сделала такими неприлично-большими, при этом лукаво пряча под пижамкой свои. Соски очень приятно брать в рот, облизывать и ласкать губами. Если вы это и без меня знаете, то напомню, что вы тоже когда-то узнали это в первый раз. Мне было даже жаль, что у нас не получилось бы так же невинно-весело, как мы слюнявили друг другу ямочки под плечом, снять друг другу лифчики и поиграть в такие вот экстремальные дочки-матери.
Впрочем, Наташа, как оказалось, невинно-веселым все это не находила. И мне не полагалось об этом забывать. Когда Наташа поднялась, а я осталась в какой-то лягушечьей позе, на получетвереньках, мне не стало опять страшно, хотя сердце под пижамкой колотилось. Я подняла глаза. Наташа смотрела на меня с какой-то, казалось, немыслимой высоты.
— Нарочно так придумала, чтобы я полночи не спала?
Я помотала головой.
— Первое, что в голову пришло. Я же тоже не спала.
— Не смей даже сравнивать. Одно дело просто не спать, другое — когда ты в соседней комнате и тебя наконец-то можно, — сказала Наташа.
— Ну так пришла бы и утащила к себе.
— Ага, буду я еще за тобой волочиться и упрашивать.
— Хорошо, извини, — сказала я, опустив глаза и осторожно рассматривая Наташину письку. — Неудачная была идея.
Наташа взяла меня за затылок обеими руками.
— Кто у нас самая красивая эгоистка в мире? — спросила она ласково.
Я поморгала немного, поулыбалась и сказала: «Не ты».
Наташа спокойно, без всякого нажима притянула к себе мою голову.
Ой.
Я почти всегда вздрагиваю всем телом, когда первый раз ощущаю вкус новой девчонки; это и ритуал, и уловка — дешевая и фальшивая до потаскушности, но я люблю льстить своим крутобедрым подругам. В тот самый первый и единственный раз это вышло непроизвольно. И Наташе понравилось, я сразу поняла
Но потом я вспоминала, как на меня смотрела Наташа, перебирала в уме каждое ее слово и понимала, что она действительно без ума от меня. Естественно, что она при этом думает о себе и немного меня ненавидит. Она же не я. Ей же тоже хочется, чтобы ей восхищались. И несколько минут с пойманной и послушной Никой, глядящей снизу вверх, ничего в этом не изменят. Наоборот, это будет небывалое и неповторимое счастье, которое она будет вспоминать всю жизнь и вздыхать.
А потом опять заводился вредный голос. А потом опять наоборот. И так почти до двух ночи.
Но на какой-то раз я вдруг подумала: слышь, вредный голос, я, кажется, знаю, что ты такое. Понятное дело, ты эхо вечного родительского занудства, но ты и еще кое-что. Я тебя подцепила от того растекающегося пятна на животе. Пошла в постель с неудачником, это заразно. Тут я даже перебила себя мысленно: а за что ты, собственно, так мальчика? У него это тоже был первый раз. Ему всю жизнь компостировали мозги еще и тем, что нельзя быть слабаком и так далее. Он ждал, что ты его будешь строго оценивать, думал, что худшее уже случилось и ничего теперь не исправить. Ему просто неоткуда было догадаться, что, черт побери, даже сказать что-нибудь вроде «теперь ты моя сучка, лежи так, пока не высохнешь» было бы лучше, чем скиснуть и извиняться. Это же все игра. Ясно же, что Ника Широковских ничьей сучкой быть не может. Она прекраснее целого табуна принцесс. Она такая одна, и с ней надо забыть, что есть где-то в мире еще девчонки. И она тупо сильнее тех, кто в себе сомневается — какого бы они ни были пола. Так что нафиг зеркало и тебя нафиг, вредный голос. Я всё делаю правильно.
В общем, если до этого я отчасти надеялась, что Наташа уснула и проспит — а если нет, то, может быть, стоит самой сделать вид, что уснула — то после двух я была уже в приподнятом настроении. Хорошо на самом деле провести пару недель вдали от зеркала. Я слишком зацикливаюсь на своей внешности. В душе у меня тоже замечательные вещи. Я сложно устроена. И тонко чувствую людей.
Все это резко оборвалось от тихого звука двери в полтретьего. О-о, как сразу вернулся весь страх, как меня чуть ли не заколотило, словно это не Наташа была в коридоре, а привидение. И чего это я? Впрочем, это был уже чистый страх потому, что страшно. Никаких мутных мыслей, я просто лежала в оцепенении, и только в 2:34 — на всю жизнь запомнила эти светящиеся угловатые цифры, они похожи на какую-то команду, три-четыре! — слезла с дивана и на цыпочках, еле дыша, направилась к ванной. Наташа там даже свет не зажгла и стояла черной тенью. Нет, всё. Попросту жалко будет такой замечательный ужас пережить зазря.
— Ты дрожишь, — сказала Наташа, когда я закрыла дверь и щелкнула выключателем.
— Как сучка, — ответила я.
Не хватало еще теперь забот обо мне и переживаний, не пострадает ли моя, как там ее, психика.
Она взяла меня за плечи и опустилась вместе со мной на колени, а потом прижимала меня к себе и целовала в губы, пока я не перестала дрожать. Никаких лишних фривольных ласк мы себе не позволяли — она тоже, наверное, чувствовала, что между нами происходит что-то слишком для этого серьезное. Я сняла ей сорочку через голову. Сама так и осталась трогательной девочкой в пижамке. Причем если бы, наоборот, это я была из нас голенькая, ничего бы не изменилось. И не потому, что у Наташи грудь больше, и ее набухшие соски в сочетании с волосами внизу кажутся чем-то таким взрослым и страстным. Я всегда буду той из двух, что притягивает взгляд. На меня невозможно смотреть, не волнуясь при мысли, что вот она же еще и живая, что-то там себе думает, стесняется или, наоборот, радуется своему бесстыдству, и я всё только испорчу, если не отгоню от себя все эти тоскливые и тягучие сомнения.
«Можно?» — спросила я, прежде чем поцеловать ей грудь. Легко решить, будто я ни во что не ставлю других людей; но мне как раз любовь к себе всегда подсказывала, что каждый человек сказочно много значит, и все зеркала в мире не стоили Наташиных сосков, которые я, именно я, только я сделала такими неприлично-большими, при этом лукаво пряча под пижамкой свои. Соски очень приятно брать в рот, облизывать и ласкать губами. Если вы это и без меня знаете, то напомню, что вы тоже когда-то узнали это в первый раз. Мне было даже жаль, что у нас не получилось бы так же невинно-весело, как мы слюнявили друг другу ямочки под плечом, снять друг другу лифчики и поиграть в такие вот экстремальные дочки-матери.
Впрочем, Наташа, как оказалось, невинно-веселым все это не находила. И мне не полагалось об этом забывать. Когда Наташа поднялась, а я осталась в какой-то лягушечьей позе, на получетвереньках, мне не стало опять страшно, хотя сердце под пижамкой колотилось. Я подняла глаза. Наташа смотрела на меня с какой-то, казалось, немыслимой высоты.
— Нарочно так придумала, чтобы я полночи не спала?
Я помотала головой.
— Первое, что в голову пришло. Я же тоже не спала.
— Не смей даже сравнивать. Одно дело просто не спать, другое — когда ты в соседней комнате и тебя наконец-то можно, — сказала Наташа.
— Ну так пришла бы и утащила к себе.
— Ага, буду я еще за тобой волочиться и упрашивать.
— Хорошо, извини, — сказала я, опустив глаза и осторожно рассматривая Наташину письку. — Неудачная была идея.
Наташа взяла меня за затылок обеими руками.
— Кто у нас самая красивая эгоистка в мире? — спросила она ласково.
Я поморгала немного, поулыбалась и сказала: «Не ты».
Наташа спокойно, без всякого нажима притянула к себе мою голову.
Ой.
Я почти всегда вздрагиваю всем телом, когда первый раз ощущаю вкус новой девчонки; это и ритуал, и уловка — дешевая и фальшивая до потаскушности, но я люблю льстить своим крутобедрым подругам. В тот самый первый и единственный раз это вышло непроизвольно. И Наташе понравилось, я сразу поняла