сосредоточенное сейчас выражение лица — всё в нём восхищает. Облизнула, вдруг пересохшие, губы. Ну почему он остановился, тогда? Видимо я не сексуальная. Не сексуальная?! А как объяснить его горящий взгляд, дрожащее тело под моими губами? Как объяснить неровное дыхание, стоны и сожаление? Я же видела, чувствовала — ему было тяжело от меня оторваться! Может его возбуждение, просто реакция мужского организма на полураздетое женское тело рядом? Даже если оно принадлежит всего лишь маленькой глупенькой «дурынде».


— Мариш, — зовёт меня мама, отрывая от дурацких мыслей, — сходи к Боровым, тетя Валя обещала мне лекарство в аптеке купить.


Раньше, до того, когда всё переменилось, я была бы рада сбегать к соседям. Люблю Тетю Валю, она такая добрая, гостеприимная, и у них в доме всегда есть что-то вкусненькое. Буквально до позавчерашней ночи, я была бы рада сбегать к соседям, чтобы лишний раз полюбоваться Лёшкой и почувствовать опять то сладкое томление в груди и внизу живота, которое возникает каждый раз, когда его вижу. Сейчас ноги не слушаются, словно колодки на них надеты. Страшно посмотреть ему в глаза и понять — он уже забыл тот эпизод в летней кухне. Понять, что это имеет значение только для меня. Как назло, попала на обед. Как назло, Лёшка сидел прямо напротив входа и мой взгляд сразу же наткнулся на него. В груди, внизу живота не просто томление, там словно чертей поджаривают на сковородке. Он посмотрел лишь раз. Но этого хватило для того чтобы забыть зачем я собственно пришла к соседям. Стою застывшей статуей, чувствуя, как краска, горячей волной прилила к лицу. А перед глазами картинка — мы в летней кухне на тахте, и я целую, целую его, постепенно опускаясь вниз.


Наконец смогла разлепить, словно воском запечатанные губы.


— П-приятного ап-п-петита.


И чего я заикаюсь скажите пожалуйста. Барышня кисейная.


— Здравствуй Мариночка, — тетя Валя как всегда сама доброта, — Ты за лекарством пришла? Садись с нами пообедай.


— Н-нет не надо! — замахала я руками, — Я ела, и вот Лёшка говорит, что мне худеть надо.


Боровой, бедненький, даже поперхнулся, не ожидал такой наглости с моей стороны. А нечего, не хочу быть мямлей чуть-что заикающейся! И мне по фиг, что он всё забыл. Было бы что вспоминать! Даже язык показала.


— Лёш, ты что такое несёшь? Марина прекрасно выглядит. Взрослая совсем стала, красавица.


— Ага, взрослая, только ведёт себя, как ребёнок.


— А сам, можно подумать намного старше, Мариш, посмотри подрался где-то. Вон, как разукрасили.


Тётя Валя отвесила Лешке лёгкий подзатыльник. Он свирепо посмотрел на меня насупив брови, заставив тем самым встрепенуться мои совесть. Знала бы соседка, что подрался он из-за меня, точнее из-за моей глупости.


...


Все-таки я сделала, это! Мне хватило смелости обуть босоножки на высоченном каблуке, мне хватило смелости напялить на себя мини-юбку! Чтобы отрезать себе пути к отступлению, практически все приличные джинсы забросила в стиральную машинку и включила стирку. Вот! Словно сожгла «лягушачью шкурку». Странно, моя неуверенность и скованность исчезли. Я чувствую себя красивой, взрослой, сексуальной. Ну, Боровой, держись! Теперь, как говорится — никуда не денешься, влюбишься и женишься, всё равно ты будешь мой!


Первое, что я увидела, когда вошла в здание местного клуба, это стоящих в фойе, Борового и Людочку. Лёшка присел на небольшой подоконник, Людочка была между его широко разведённых ног. Она обвивала его шею руками, он держал её за попу близко прислоняя к себе. Они целовались. Глаза Борового были полузакрыты, на лице читалось, что-то очень напоминающее блаженство.


Остановилась, как вкопанная.


«Нет..., ты всё равно не поймешь. « — всплывают в голове Лёшкины слова.


Конечно, куда мне понять! Как можно целовать, доводит до оргазма одну, а потом проделывать, что-то подобное с другой? Как можно, забыть так быстро то волшебство, ту красоту, которые была между нами?! «Дурында», глупая маленькая «дурында», одевшая мамино платье, возомнившая себя взрослой и почти красивой. Слёзы закипают в глазах... словно рухнула с небес на землю. Разбилась, разлеталась на тысячи пылающих болью, несбывшихся мечтаний, кусочков. Боровой открыл глаза, увидел, застывшую меня. Ноги словно приросли к полу. Нет бы — улыбнуться, как ни в чём не бывало, сделать вид, что мне всё равно. Стою истуканом не в силах отвести от него взгляда. Какой же он красивый... красивый... сукин сын! Наконец нашла в себе силы сдвинуться с места, оторвать свой взгляд, пытающийся прочитать хоть малейшую заинтересованность на его сволочном лице. Каблуки застучали по бетонному полу. В холле полно народа, а я веду себя так по-идиотски. Не нашла ничего лучшего, как резко развернуться и убежать. Показывая ему, и всем другим невольным наблюдателям, свои чувства и боль.

— Дурында! — сзади за плечи хватают, ЕГО руки, останавливая мой истеричный бег.


— Да иди ты... Боровой!


— Куда идти?


— В... К... чертям собачьим!... — хотелось сказать матом, но Лёшке не нравятся ругающиеся девушки. Хотя, теперь мне это до лампочки.


Пытаюсь освободиться.


— Чего тебе надо, Боровой? Отстань от меня!


К нам подбегает Людочка. С удивлением отмечаю, что на каблуках я почти одинакового роста с ней.


— Лёш, что ты постоянно возишься с ней! Детский сад штаны не лямке.


Боровой кривится словно ему неприятны её слова, а может она, или я, а скорее всего сама ситуация.


— Люд, извини, мне нужно поговорить с Мариной.


— Лёш, ты совсем сбрендил?! — несколько визгливо кричит Людочка.


Ничего в ней нет красивого, злобно констатирую я про себя.


— Люда, потом разберёмся, не устраивай истерик.


Мы уходим, уезжаем. И радость, любовь к нему, бурным потоком возвращаются и бушуют во мне. Того и гляди выплеснуться из берегов... Я опять обнимаю его спину, а ветер, нещадно треплет волосы за спиной, снова рёв мотора в ушах, и миг, окончание которого ждёшь с сожалением. Если бы можно было ехать так бесконечно. Нет, время течёт ужасающе быстро!


Ого! Лёшкина рука, когда мы остановились, случайно прошлась по моей не прикрытой одеждой, ноге. Жадно вдохнула воздух. Кипение, которое уже давно было во мне, когда Боровой поблизости, усилилось стократно. Лицо Лёшки выражает нетерпение прикоснуться, почувствовать тела друг друга. А может я плохой физиогномист?


— Лёш, — тяну я к нему руки.


— Пойдем в летнюю кухню, — голос ровный, но и в нём чудится мне, скрытое желание.


Ха-ха-ха. Да я последнее время есть не могла, потому что, садясь за стол постоянно смотрела на тахту, постоянно видела там наши сплетённые тела. Налетела на него в темноте, воспользовавшись ею, обвила его шею руками. Губы впились в Лёшкины губы. Он дрогнул и застонал. О, этот стон! Самое чудесное, что мне приходилось слышать. Поглотила его в себя, опьянела им! А пьяной можно творить всё что угодно, в том числе прижиматься близко-близко, тереться низом живота о него, натыкаясь на доказательство ответного возбуждения. Дух