Колька, уже одетый, сидит в кресле, и Гоблин Никандрович, тоже одетый, разливает по чашкам горячий душистый чай... за то время, что Гоблин трахал Кольку, лучи заходящего солнца стали совсем багровыми - и комната, как ёмкость вином, наполнена предвечерним багровеющим сумраком; муха, которую Колька хотел убить, исчезла - то ли, застыдившись совершаемого на её глазах "богомерзкого акта", муха забилась куда-то в щель, то ли, предчувствуя возможный конец своей жизни, бесшумно слиняла в другую комнату... во всяком случае, убивать Кольке никого не пришлось - мухи, когда он, уже одевшись, подошел к окну, на подоконнике не было.
- Холодно будет завтра... ветрено, - говорит Гоблин Никандрович, отхлёбывая чай. Он смотрит на Кольку исподлобья, но взгляд его ничего не выражает - взгляд у Гоблина Никандровича нейтральный: спокойный, умиротворённый.
- Почему? - спрашивает Колька, размешивая в чашке сахар.
- А закат... солнце на закате - вон какое! - отзывается Гоблин Никандрович.
Какое-то время они молчат - пьют душистый чай, шумно отхлёбывая его из чашек; говорить им не о чем... да и о чём говорить - при такой разнице в возрасте? Главное - сделано... почему - главное? А потому что Гоблин - после того, как это случилось в первый раз - зовёт Кольку с одной-единственной целью... и хотя лично Кольке зад подставлять - в жопу давать - какого-то особого кайфа не доставляет, Колька приходит всегда... и - трахает его Гоблин Никандрович, ебёт, натягивает не хуже Лёхи... любит он это делать... явно любит! Сам любит, а сам...
- Я спросить вас хотел... - Колька, поставив чашку на стол, откидывается в кресле, и хотя в Колькиной интонации нет ничего особенного - звучит Колькин голос обычно, то есть совершенно спокойно, Гоблин Никандрович невольно напрягается. - Ну, про это... - поясняет Колька, глядя Гоблину Никандровичу в глаза, - про то, что мы делаем...
- А что мы делаем? - Гоблин, держа свою чашку в руках, вопросительно смотрит Кольке в глаза.
- Ну, это... - Колька, запнувшись, невольно улыбается. - Как голубые... про это хочу спросить...
- Ну! Спрашивай, - отзывается Гоблин; Колька не замечает, как взгляд Гоблина Никандровича неуловимо меняется - в один миг из нейтрального взгляд Гоблина становится напряженно внимательным, даже пристальным.
- Мы это делает... это самое... - Колька, думая, как лучше сформулировать вопрос, на миг умолкает и, чтоб заполнить образовавшуюся паузу, снова невольно улыбается, всё так же спокойно глядя в глаза Гоблину Никандровичу. - Делаем, как голубые... а вы сами... вы ж сами говорили, что голубые - это извращенцы... и поп говорил...
- Какой поп? - не давая Кольке договорить, Гоблин Никандрович смотрит на Кольку явно неодобрительно; голос Гоблина звучит подчеркнуто сухо, но Колька по-прежнему то ли всего этого не замечает, то ли неудовольствию Гоблина не придаёт должного значения.
- Ну, этот - на митинге... помните? Когда мы бастовали против голубых, поп этот говорил...
- Николай! Не поп, а отец Амброзий, - снова перебивая Кольку, строго поправляет Гоблин Никандрович. - И он помогает нам - помогает нашему движению...
- Вот! - перебивая Гоблина, с несвойственной ему живостью отзывается - восклицает - Колька. - Я же про это... про это я говорю - про наше движение... на словах мы - боремся, а сами... а сами мы - как они! Ну, то есть, как голубые... вот я про что говорю - про что вас спрашиваю!
Колька молод, даже юн - прагматично лицемерить он ещё не умеет, и потому ему, Кольке, действительно интересно, как всё это совмещается-объясняется в голове Гоблина Никандровича, - сидя в кресле, Колька смотрит на Гоблина без подвоха, без какой-либо иронии - смотрит открыто, и во взгляде Колькином выражается одно лишь любопытство... любопытство, и ничего более.
Собственно, такой - или какой-то другой, но в этом же роде - вопрос Гоблин Никандрович, с видимым удовольствием систематически трахающий Кольку, от Кольки ожидал... ведь в самом деле: получалась вопиющая нестыковка между хлёсткими, бескомпромиссно звучащими словами-лозунгами, которые он, Гоблин Никандрович, публично провозглашал-говорил, делая это в присутствии того же Кольки, и теми сладостными, регулярно совершаемыми совокуплениями, которым он, зазывая Кольку в гости, с Колькой тайно предавался... нестыковка была явная, даже вопиющая! И нестыковку эту теперь нужно было Кольке объяснять, - Колька, только что оттраханный в зад, ждёт от него, от Гоблина, ответа... и хотя такой - или примерно такой - вопрос Гоблин Никандрович от Кольки ожидал, всё равно вопрос этот застал Гоблина врасплох, - глядя на Кольку, спокойно сидящего напротив, Гоблин Никандрович, активист движения "За моральное возрождение", лихорадочно думает - соображает, как ему, Кольке, ответить, и не просто ответить, а ответить так, чтоб и овцы были целы, и волки - ...сыты... вот ведь проблема! Озадачил Колька...
Они сидят друг против друга - два публичных борца с голубыми, два гомофоба, втайне предающиеся "богомерзким актам", и в комнате, где они сидят - где старший с успехом, с молодым упоением регулярно трахает младшего - неуловимо сгущаются сумерки... "много таких вещей, которые умножают суету: что же для человека лучше?" - вопрошал мудрый Екклесиаст, - они, Гоблин Никандрович и Колька, сидят друг против друга, не зажигая света, и - за плечами одного десятилетия прожитой жизни, а в глазах другого застыл вопрос... Когда всё это случилось впервые - когда Колька, без лишних слов сняв с себя штаны, впервые подставил Гоблину зад и Гоблин, ошалевший от внезапно свалившегося на него счастья, с небывалым наслаждением отодрал Кольку в очко, точно так же сгущались в сумерки; было воскресенье, и до обеда они в числе прочих "здоровых сил" принимали участие в акции, направленной "против голубизации нашей жизни", или, как только что сказал Колька, "бастовали против голубых", а после обеда... после обеда всё это случилось, и - когда Гоблин, проводив трахнутого Кольку, закрыл за ним дверь, он, активист движения "За моральное возрождение", вгорячах было решил, что, невольно поддавшись чувствам и таким образом потеряв всякий контроль, он совершил - опрометчиво совершил! - непоправимое... секс был тот же - молодой, упоительно сладостный, как и сорок лет назад, когда Гоблин, будучи младшим сержантом, трахал "товарища младшего лейтенанта", но теперь у Гоблина была р е п у т а ц и я, и эта репутация - репутация борца с голубыми, с содомитами и с "прочими извращенцами" - не только не допускала подобного секса, но была с таким сексом принципиально несовместима, и всё это нужно было как-то устаканивать, утрясать... душой Гоблин Никандрович, с упоением трахнувший парня, воспарил, - душа его ликовала, но - у медали этой была обратная сторона: репутация Гоблина Никандровича оказалась под угрозой... и вот ведь что было странно: воспарив душой, Гоблин Никандрович, думая о Кольке, о той лёгкости, с какой Колька подставил ему зад, вспоминал уже не "товарища младшего лейтенанта", а вспоминал он молодёжного секретаря, в пионерском лагере "пытавшегося изнасиловать пионера"... черт знает что!