беспокойства в груди. – Туго тебе с ним придется.
- Думаю, он добра мне желает. Вот только расстарался что-то в своих амбициях, хоть из дома беги.
Гио помолчал. Потом задрал ногу на ногу, придал телу удобное положение. Ему до боли в животе вдруг захотелось, чтоб Малик оказался сейчас рядом, в этой распаренной до самых пружин кровати. Казалось, какой-то злой рок мешает их телам, наконец, воссоединиться, сплестись в один живой узел счастья.
- Я тебе кое-что скажу, и ты снова начнешь сердиться…
- Тогда не говори, - Малик нарочито зевнул. – Все тебе неймется…
- Да уж, святоша, - Гио раздражено повысил голос, - порой мне кажется, что ты и не любишь меня совсем.
- Брось эти девчачьи разговоры, - Малик придал тону суровости. – Может, мне нужно время, чтобы решиться. Об этом ты не подумал?
- Время, чтобы решиться! Сам говоришь, как девчонка! – парировал Гио, чувствуя, как поднимается его настроение. Он любил выводить Малика из равновесия. – Так с чего начнем? Букет полевых цветов? Ужин в «Трех столах»? Могу я пригласить тебя этим вечером?
- Если ты не заткнешься, я положу трубку!
- Думаю, родители не станут возражать, если я доставлю тебя домой к девяти?
- Угомонись, дуралей!
Гио ухмыльнулся во весь рот:
- Ладно, дам принцессе еще пару лет на раздумья!
Малик задержал дыханье. Пару лет? Значит, у Гио долгосрочные планы? А он с утра до вечера корит себя тем, что его отказ от плотских радостей, приведет их к окончательному разрыву. Испытав, прилив благодарности, он шепчет в трубку то, чего бы не позволил себе на ясную голову:
- Слышишь, трепач, я люблю тебя…

На том конце провода его друг поперхнулся очередной колкостью. Вот уж чего Гио не ожидал услышать в ближайшее время! Сам он нередко заверял Малика в своих глубоких чувствах, делая это полувсерьез, в игривой манере. Признаться от чистого сердца ему не хватало уверенности. Его приятель терпеть не мог слащавых словоизлияний. Очевидно, он еще не свыкся со своим выбором. Ведь все вокруг было ориентировано на осуждение подобных связей. Не удивительно, что ему, не уживающемуся со своей досадной неправильностью, мысли о такой любви казались крамольными. И вдруг, на тебе!.. Его шаловливое сердце так запульсировало, что он и слова обронить не мог. Кто бы мог подумать, что самая банальная фраза на свете еще не утратила своей пьянящей силы. Оторвав трубку от уха, он поднес ее к влажной груди, усыпанной тысячью лунных росинок. Гулкий, ритмичный шаг его взволнованного сердца проник в чуткую мембрану и потек по ночным проводам, упрятанным в спящую землю. Малик с первого такта понял, что за музыка раздается в рецепторе его телефона. Ему сразу захотелось плакать. Господи, он всегда презирал плачущих мужчин! Сглотнув ком в горле, он щелчком пальцев нажал отбой.

*****
А. вернулся из поездки хмурым и раздражительным. За обедом, унылое оцепенение которого нарушал лишь лязг столовых приборов, он не проронил ни слова; когда же разливали чай, грубо обрезал сестру, попытавшуюся было узнать причину его плохого настроения. Прежде не случалось, чтобы он повышал голос на мать, потому Гио, чувствуя, как на его шее натягивается поводок буйного бычка, тут же выложил ему свои претензии:
- Нам все равно, что там у тебя случилось, но орать в доме моего отца даже не думай.
А. от неожиданности сделал большой глоток и ошпарил губы. Мать лишь покачала головой: ей, в принципе, было все равно, лишь бы никто не поднимал шума.
- Я, кажется, не орал, - едва сдерживая рвущийся наружу гнев, проговорил дядя. – Что до твоего отца, то единственной его реакцией на мое появление в вашем доме должна бы быть благодарность. Я пекусь о его бестолковом щенке, как о собственном ребенке. Ты считаешь, что это такое уж большое счастье?
- А. прав, - прошелестела над самым ухом Гио мать. – Он сильно устает в последнее время. Тебе этого не понять, потому что ты еще ни дня не работал.
Гио пододвинул к себе миску с соусом. Окуная в горячую томатную жижу кукурузные лепешки, он тщательно перемалывал их зубами, не спуская с дяди ядовитого взгляда. Это была удобная тактика: его рот молчал, но протест продолжал висеть в воздухе.
А., помешивая ложкой давно остывший чай, с бьющимся сердцем наблюдал за наглым лицом племянника. Когда женщина удалилась за чем-то на кухню, он позволил запретным мыслям течь вольно. Парень сидел перед ним, дерзко раскидав ноги, чего раньше себе не позволял. Рубашка, расстегнутая до ямки солнечного сплетения, обнажала гладкую грудь цвета темного меда, взопревшую от горячей еды. Капельки пота выступали на ней, вбирая в себя тусклый свет электрических ламп. А. перевел бесстыдный взгляд на лицо юноши. Густые черные ресницы, слипшиеся от паров сладкого чая, бросали стрельчатые тени на нежные золотистые скулы, бунтарский розовый рот был слегка открыт, припухшая верхняя губа влажно поблескивала.
Кровь зашумела в голове А., едва ожила в его памяти неприличная картинка из прошлого: этот самый рот, сладостно сомкнувшийся вокруг его каменного корня, сочащего вхолостую ценное мужское семя. Незаметно сведя колени, он попытался скрыть стихийно возникшую эрекцию.

Вскоре думы о сорвавшейся сделке и коварстве подкупленного чиновника вытеснили в его мозгу праздные плотские фантазии, и он, не глядя в сторону племянника, быстро допил чай.
- Я прошу прощения, что сорвался, - обратился А. к сестре, когда она, повязав голову косынкой, собирала со стола. – Этот боров Олмириани не пропускает санитарную справку, тянет время…
Начался скучный взрослый разговор, и Гио, нарочито громыхнув стулом, встал из-за стола и направился в свою комнату. А. становился невыносимым. Но странное дело, где-то глубоко, в светонепроницаемых уголках души, эта деспотичная заботливость старшего родственника приносила юноше сладостное удовлетворение. Сам того не понимая, он жаждал занимать в мыслях и действиях А. главное место. Иногда, выполняя очередное распоряжение, отданное А. негромким твердым голосом, он испытывал дразнящее покалывание внизу живота. Спонтанные воспоминания давних дней, вернее, одной жаркой ночи в горах, периодически всплывали в его буйной голове, прерывая дыхание и наполняя кровью непослушное мужское естество. По утрам, замывая на простыне следы мучительных сновидений, он яростно клял себя за порочность. Образ Малика, еще более чистый и уверенный после таких вот ночных фантазий, являлся ему в качестве сурового наказания. Гио с отвращением разглядывал свою смазливую смуглую мордочку в ванном зеркале. Будь проклята природа, наделившая его необузданным темпераментом! Малик – вот настоящий человек! Его эмоции всегда под контролем разума, его доброта и искренняя душевная привязанность превалируют над животной похотью. Да, Малик был стоиком! Сколько раз Гио видел, как тоненькая нить его сопротивления почти разрывалась под давлением естественных физиологических желаний, но всегда какая-то неведомая внутренняя воля успевала перехватить её и повязать морским узлом. Порой, чтобы утешить задетое самолюбие, Гио убеждал себя, что никакая это не сила, а самая обыкновенная трусость, малодушие. Малик так носится