в сугробах, катались с горок вместе с весёлой ребятнёй, целовались в тёмных переулках и пили шампанское из горлышка бутылки. Уже возле самого дома я, пьяный и счастливый, взобрался на скамейку, чтобы крикнуть во всё горло, что мне плевать на всех и что я люблю парня, но в этот момент у меня земля ушла из-под ног. По роковой случайности моя пьяная бравада перед соседями окончилась трагично. Упав на сваленный у подъезда железный забор, я ощутил дикую боль в правом боку, после чего потерял сознание. Очнулся я на каталке в больнице, когда меня везли в рентгенокабинет, и первое, что увидел, было встревоженное лицо Андрея. Оказалось, что падая, я сломал себе три ребра и сильно ушиб голову. Врачи посчитали, что идти домой с такими травмами нельзя, забинтовали мне бока и, оформив карту пациента, с чистой совестью упекли в травматологию.

Я всегда знал, что жизнь несправедлива, но попасть в больницу в Новогоднюю ночь - это верх подлости! Хорошо, хоть врач попался понимающий и умелый. Сергею Алексеевичу было семьдесят шесть лет. Этот странный ветхий старичок на отделении был местной «легендой», и многие медсёстры частенько повторяли, что мне с ним очень повезло, при этом за глаза называя лучшего доктора клиники «дуриком».

То утро мне запомнилось на всю оставшуюся жизнь. Едва я проснулся, как в палату пришёл мой лечащий врач.
- Здравствуйте, Максим Викторович. Какое у нас сегодня самочувствие? - поинтересовался «дурик» как-то по-доброму, словно с самого утра записался в Деды Морозы и загодя начал учить роль. Только вот присел на край постели и улыбнулся как-то уж слишком сочувственно... или печально?
- Отлично, - соврал я и без энтузиазма улыбнулся в ответ.

Мы оба гримасничали друг перед другом, по обыкновению следуя традиционному утреннему ритуалу вежливости, но мне не было противно. К этому седому старичку с пушистыми бровями и широким лбом я испытывал только уважение и благодарность.
- Сергей Алексеевич, когда вы меня выпишите? Меня на работе ждут давно. Дома куча дел. У меня три неоконченных проекта.
- Ну-у, - протянул он и успокаивающе похлопал меня по кисти руки, - придется потерпеть ещё немного, милый мой... тем более что тут у нас с вами такие дела... Думаю, ваши проекты подождут.
- То есть как? Какие дела? - едва не взвыл я от обиды.

Две недели я валяюсь в этой старой двухместной палате с обшарпанными зелёными стенами, белым потолком, подтекающей ржавой раковиной, грязными окнами и соседом, который храпит по ночам так, что дребезжат стёкла. Ещё этот строгий постельный режим. У меня давно уже срослись все ребра: и сломанные, и даже те, которые были целы, - и теперь мне казалось, что Дуриков просто издевается надо мной. Я не могу больше валяться тут! Я хочу домой - к Андрею! Хочу видеть его, целовать в бледно-розовые губы, которые пахнут малиной и так похожи на раннюю осень. Андрюшка любит малиновую жвачку... всё малиновое: джемы, конфеты, чай и даже сушёные ягоды, которые продают в аптеке напротив. Малиной пропахла вся кухня, но мне нравится. Я хочу обнимать Андрея, говорить «спокойной ночи», смотреть, как он утром, растрепанный и сонный, шлёпает босыми ногами в ванную комнату, а после пьёт горячий чай, обжигаясь, по-детски морща нос. Я хочу быть с ним. Всегда и только с ним!
- Я прекрасно себя чувствую, Сергей Алексеевич. Я здоров.
- Чувствовать себя прекрасно и быть здоровым не одно и то же, Максим. Постарайтесь меня понять. Я не могу и не имею права отпустить вас, тем более что ваши результаты рентгена отнюдь не положительны.
- А что с моим рентгеном?

Дуриков вздохнул и положил руки на колени. Он серьёзно посмотрел на меня и ровно сказал:
- У вас опухоль в желудке... Рак...

Меня как обухом по голове огрело. Я поначалу даже не понял, что он только что сказал, а потому решил уточнить:
- Рак?
- Да. Четвёртой стадии.
- Это очень серьёзно? Может, вылечить там или вырезать как-то? - я немного запаниковал, отчего-то испытывая страх за собственное будущее. Жизнь вдруг показалась короткой и какой-то неправильной по большей части.
- Мне жаль, Максим, но боюсь, что лечение не будет достаточно эффективным, - доктор тщательно подбирал слова. - Такие диагнозы требуют подтверждения, дополнительных обследований, терпения. Постарайтесь не нервничать, успокоится, и...
- Сколько мне осталось? - само собой вырвалось у меня. - Год? Два? Пять?
- Три месяца...

Я закрыл лицо ладонями и попытался проснуться - не вышло. Глотая подступающий к горлу ком, я смотрел в потолок, пытаясь найти хоть какой-нибудь выход, хоть что-нибудь, что поможет мне пережить весь этот кошмар, но безуспешно. Мои мысли постепенно обращались к Андрею. Как я скажу ему? Как он будет без меня? Его же никто никогда не будет любить так сильно, так нежно, так... как я! Никто и никогда не будет ему готовить чай в постель, кутать в махровое полотенце после душа, рассказывать выдуманные истории о нас. Так умею только я, но... Получается, что я бросаю его? Я не могу! Не должен! Не хочу этого делать! Я ХОЧУ ЖИТЬ! Мне есть ради кого бороться за этот кусок земного существования - пусть он всего лишь бремя, но с тех пор, как я встретил Андрея, моя жизнь стала радостной, наполненной особым смыслом. И как теперь?
- Мне жаль, Максим Викторович, - хрипловатый голос Дурикова вернул меня в отвратительную реальность.
- Можно что-нибудь сделать?
- Мы можем попытаться провести курс химиотерапии, но эта процедура достаточно агрессивная - тяжело переносится. Гарантировать я вам, естественно, ничего не смогу.
- Я слышал, что после неё волосы выпадают и зубы, - я почему-то тихо засмеялся, представив себя безволосой, едва передвигающей ноги ходячей мумией. Неужели желание жить доведет меня до «фараоновых извращений»?
- Давайте не будем забегать вперёд, - похоже, что Сергей Алексеевич начинал заговаривать мне зубы: то ли с целью успокоить, то ли избегая прямых ответов на поставленные мною вопросы.

Чего уж там! Я, по мнению нашего «дурика», принял всё это достаточно мужественно, но, к сожалению, весь масштаб катастрофы был понятен только мне. Я никак не мог представить себя лежащим в гробу под двумя метрами промёрзлой земли, с памятной эпитафией на гранитном надгробии, которое в качестве прощального подарка закажет в мастерской дорогой сердцу коллектив: «Здесь покоится талантливый, прекрасный человек, ушедший из жизни слишком рано. Максим, дорогой, мы всегда будем помнить о тебе. Скорбим. Любим», или так: «Ушёл из жизни раньше срока - и свет померк на небесах, и выпала тебе дорога по жизни вовсе не в цветах. Но ты был сильным и упрямым, умел любить, ценить друзей. Ты был на свете лучшим самым инициатором идей». Боже, как пошло! Догадывайся из них хоть кто-нибудь, что я гей, такого бы точно не написали. А Андрей, мой Андрюшка, мой любимый - он будет стоять в стороне, прячась за спинами соседей, сослуживцев и дальних родственников и не сможет подойти ближе, в последний раз обнять меня, расплакаться навзрыд, целуя холодные губы. Ведь нельзя. Засмеют. Будут призирать. Жизни не дадут потом. Несправедливо! Ведь он единственный, кто будет тосковать