по мне, даже когда пройдёт время и растает снег, когда могильный холм сровняется и земля осядет - её надо будет иногда подсыпать. Андрей будет помнить меня всегда, потому что он один любит меня по-настоящему. Он похож на жаркое пламя в океане жалких свечей - он как никто достоин проводить меня в последний путь.
- Давайте не будем, - уже безразлично согласился я.
- Вот и славно. Поживем, как говорится, подумаем о соответствующем лечении. А пока отдыхайте, Максим, набирайтесь сил.

Дуриков вздохнул и, поднявшись с постели, вышел в коридор. На смену ему сразу же прибежала процедурная медсестра и с приветливой улыбкой добавила к моим синякам на ягодицах ещё один. Конечно, этот вопрос в свете последней новости казался таким пустяковым, что я бы позволил истыкать уколами себя с ног до головы.

До вечера я провалялся в постели с отвратительным настроением и философскими мыслями о той же смерти и её месте в жизни каждого человека. Ещё вчера мне казалось, что её вообще нет. Я злился на себя за свою слабость, но знал, что я имею на это право. Как ни банально, а умирающему можно похандрить, пока никто не видит. Я решил ничего не говорить Андрею - далось мне это решение тяжело. Кто бы знал, как тяжело! Может быть, по отношению к Андрюшке это было нечестно, но я не хотел, чтобы он страдал, а может, просто боялся видеть его мучения. Глупо, успеет ещё - настрадается, а пока пусть всё идет, как идет. Сделаю вид, что всё в полном порядке. Несколько часов после обеда я потратил на репетицию хорошего настроения нормального выздоравливающего человека, но ежечасно задавался вопросом: а получится ли у меня притворяться, что всё отлично?

Получилось. Андрюшка пришёл после работы, притащил кило апельсинов, сок «Моя семья», пачку печенья, маленький телевизор и немного настоящего светлого тепла в мою травянисто-зелёную келью. Он ввалился в двери с чёрным пакетом, в накинутом поверх тёмно-синей новой ветровки белом медицинском халате и с таким счастливым выражением лица, что меня внутренне передернуло.
- Привет выздоравливающим! - Андрюшка плотно прикрыл за собой дверь, швырнув пакет на постель, прижал меня всем телом к стене у раковины и впился в мои губы таким поцелуем соскучившегося любовника, что я едва не выронил чашку, которую только что собирался помыть. От Андрея пахло осенним дождём и всё той же малиной.

Тысячу раз порадовавшись, что моего соседа по палате выписали вчера днем, я ответил на поцелуй в контрасте - слишком нежно.
- Боже, как же я соскучился, - наконец отстранившись, заявил мой мальчик, по-хозяйски начиная вытаскивать принесённые им вещи и продукты и суетливо распихивать по моей тумбочке. Столько энергии, столько жизни в простых обыденных движениях, а я элементарно присел на постель и выдавил улыбку.

***

Возвращение домой было как праздник. Дуриков не хотел выпускать меня из больницы, и Андрей начал подозревать неладное.
- Почему они тебя до сих пор не выписали? - обнимая меня в тёмном углу больничного гардероба, как-то поинтересовался он, а я в ответ промолчал и, притворившись, что меня интересует в данный момент совсем другое, напористо поцеловал Горина в губы.

На следующий день я пришёл в ординаторскую и заявил, что не уйду из кабинета без выписки. Дуриков убеждал меня остаться под наблюдением врачей, но я наотрез отказался, сказав, что уйду без больничного листа и моё увольнение будет на его совести. Конечно, как лечащий врач, он не мог допустить, чтобы мои последние дни жизни превратились в чёрте что, и написал выписку.

Я был рад. Рад вернуться домой, видеть Андрея каждый день, обнимать каждую ночь, просыпаться вместе. Я в корне пересмотрел своё отношение к жизни. Нет, я не стал ходить в церковь - моих прегрешений перед Богом было не замолить, я просто наслаждался каждым днём, каждым моментом! Уговорил начальника дать мне отпуск, у Андрея был отпуск по графику. Прихватив Олега, мы поехали в Санкт-Петербург и провели там волшебные две недели. Андрей был в Питере впервые, и для него поездка стала настоящим подарком. Я же, напротив, бывал в северной столице часто, давно и безнадёжно любил этот город. Сырой и старый, с огромными проспектами, площадями, божественно красивыми дворцами, парками - сказочный и роскошный мегаполис. Но мне нравился другой Петербург - город времён Пушкина и Лермонтова: вымощенные камнем улицы, глухие сумеречные дворы, холодные стальные воды Невы.

В Петербурге Крушинин нашёл себе нового приятеля, и манерный смазливый блондин Эрик стал на время нашим гидом. Впрочем, мы с Гориным почти не видели ни Крушинина, ни Эрика: конфетно-букетный период у них прошёл за сутки, а потом начался медовый месяц. Вытащить эту парочку из постели было делом бесполезным и требующим много нервов. В результате Олег остался в Питере ещё на шестнадцать дней, после чего они с Эриком закономерно расстались.

Апрель выдался в этом году холодным, неприветливым и пасмурным. Меня частенько мучили боли в животе и спине, бессонница, но я по-прежнему скрывал от Андрея свою страшную болезнь. Дуриков настоял, чтобы я снова лёг в больницу на пару недель - обследоваться. Горину мы сказали, что у меня обострение гастрита. Результатов я не узнал. Спросив у Сергея Алексеевича о моём состоянии, я получил в ответ только тяжёлый вздох.

Двадцать седьмого марта праздновали День рождения Андрея. Была пятница. На торжество пришли Олег, Алексей, мои родители и мать Горина - мы познакомились, и к концу вечера настороженная, хмурая Мария Викторовна относилась ко мне с большой симпатией. Нам с Андреем удалось то, что я считал невозможным: доказать серьёзность наших чувств. Я был счастлив за своего ангела: геям обычно очень сложно найти общий язык с родителями, а часто - просто невероятно. А вот Крушинин с Алексеем совсем не разговаривали, будто были едва знакомы. Рыжик собрался домой раньше всех и, извинившись перед Андреем, ушёл.
- Что он тут делал? - спросил Олег у меня, улучив удобный момент - я как раз направился на кухню за праздничным тортом.
- Он мне такой же друг, как и ты, Олежка, так что перестань хмуриться и не порть моему ангелу праздник. Твои проблемы, Крушинин, это твоё дело.

Он сунул руки в карманы, опёрся спиной о дверной косяк и тяжело вздохнул:
- Ты со всеми моими бывшими любовниками дружить будешь?

От такой похабной ухмылки у меня возникло желание врезать Крушинину, но руки марать неохота было.
- Ты с ним спал, Олег. Ты, а не я. Хочешь сорвать на мне злость? - я криво улыбнулся. - Не выйдет. Моё отношение к Рыжику ты знаешь и, кстати, мне плевать: нравится тебе это или нет.
- Почему ты не сказал, что он здесь будет?
- А что, ты бы не пришёл?
- Нет.
- Вот так просто, да? Жаль мне тебя, Олег. Ты совсем уже совесть потерял.
- Ты не понимаешь, Макс.
- Куда мне. Рыжик тебя любил, а ты - дурак.

Олег только открыл рот, чтобы ответить, но тут на кухню заглянул Андрей.
- Вот вы где! Идемте пить чай - остыл уже весь.

Мы с Олегом обменялись многозначительными взглядами, и Крушинин улыбнулся:
- Конечно, идём, малыш. Прости, что мы тут задержались. Максу нельзя торты доверять: