мне заглушить только запихав свой член в её мокрый розовый ротик. Она, поперхнувшись, принялась сосать его и потихоньку успокоилась.

Я понимаю, что читатели осуждают меня за мои мысли и поступки. Право, для меня тоже есть мусорный бак, самый вонючий и ржавый, но как бы не презирал меня целомудренный читатель, единственным оправданием перед ним будет только то, что любовь моя к Лили была самым главным чувством моей жизни. Искренним, ничем не омрачённым чувством. Эта любовь отделила нас от всего мира, её глубина позволила нам свить собственный парадиз, который не разрушился даже после того, как в родном гнёздышке пролилась ядовитая ...кровь.
После трагедии, произошедшей у меня на квартире, нам с Лили пришлось не медля покинуть город и отправиться путешествовать куда глаза глядят. Денег было крайне мало и за границу скрыться мы не имели возможности. Пришлось лишь скромно довольствоваться номерами дешёвых гостиниц. Но каждый из номеров мог дать фору любым царским палатам, когда там находились мы, до беспамятства влюблённые друг в дружку.
В нашем спонтанном путешествии мы и не заметили, как кончилось лето и наступила осень. Деньги были уже на исходе, и без того худенькая Лили похудела ещё больше. Но цветок не вял, а пах всё ароматнее и с каждым днём становился всё притягательней и притягательней.
Ни дождь, ни снег не могли омрачить нашего счастья. Однажды в безлюдном парке, покрытом первой сединой, Лили отдалась мне прямо на скамье. Её голая попка поднималась и опускалась, скользя по твёрдому стволу дерева жизни, из ротика вырывалось тихое постанывание. Её каштановые волосы, в которые я закутал свое лицо, были холодными, но согревали меня больше, чем одежда. И было нам глубоко параллельно, что какой-нибудь редкий прохожий багровел при виде нас.
Помню отчётливо день, когда у меня в кармане осталось ровно столько, сколько можно было бы заплатить за шикарный номер в привокзальном отеле одного небольшого городка. Его мне очень настырно предлагали, я даже удивился отчего это вдруг... Ведомый странным предчувствием, я решил испытать судьбу и снял этот номер на ночь. Это была ночь на двадцать четвёртое сентября.
Данный нам номер от стен до потолка был облеплен зеркалами. Видно, количество всего зеркального, серебристого и золотистого и определяло, главным образом, его престижность. Я мысленно представил, как эти зеркала буду отражать наши нагие тела, танцующие в постели. Вместе вымывшись в широкой ванной, мы с Лили... Впрочем, это началось уже в самой ванной, когда я стал намыленной рукой массировать ей влагалище, такое мягкое, податливое, как тесто. Дочка от такой ласки, стоя на коленках, шире раздвинула ножки и взяла в ротик мой большой член. Ей всегда жутко нравилось это занятие.
Чем ближе было удовольствие, тем интенсивнее моя широкая ладонь мяла цветок под её попкой. Вторая моя рука пробралась к ягодицам и просунула два пальца в анус, отчего спинка Лили по-кошачьи выгнулась. И тут мне захотелось... Кожа вокруг анального отверстия натянулась как на барабане, Лили почувствовала внутри попы острую резь, вызванную толстым инородным предметом, который мышцы стремились отторгнуть. Но эта боль доставляла ей удовольствие, поскольку исходила от меня... Невероятными усилиями мне удалось запихать в попу весь свой толстый член. Он был так там зажат, что разбух ещё сильнее и не вынимался обратно. Лили заплакала. Но я, знавший этот плач, только сильнее насадил её и стал запихивать свою ладонь ей во влагалище. В ванную засочилась кровь, в стенах умножался истошный вопль дочери, а я всё глубже и глубже проникал в её детское маленькое тело. Вскоре я просунул кисть руки в её кровоточащую щель до конца, как в тряпичную куклу. Задний проход был тоже забит до предела. Дочка заизвивалась, как червяк на крючке, не переставая тонко голосить. Потом она повернулась ко мне лицом и мы стали отбирать друг у друга воздух до потери сознания. Свободной ладонью я сильно сжал плоскую, почти мальчишескую её грудь, и начал спускать...
Хватка моя ослабла, Лили потеряла сознание. Я включил ледяной душ и окатил сначала себя, потом её. От неожиданного холода она очнулась и дико уставилась на меня. Потом прыгнула мне на руки и крепко-крепко прижалась всем своим крошечным существом ко мне.
После ванной мы легли в постель, где предались ненасытным любовным ласкам. Сколько раз мы занимались любовью этой ночью! Теряя всякий рассудок, мы питались друг другом и нам не нужно было иной пищи (благо, что денег на неё уже и не оставалось в прямом смысле). Нежное влагалище Лили вновь обагрялось кровью, запятнавшей белоснежные - тёмно синие ночью - простыни. Я пил из всех щелей своей дочери её душу и спускал ей свою вместе со спермой во всевозможные щели. Мы наслаждались до абсолютного изнеможения, до полусмерти, до смерти, и кто бы мог знать, что эта ночь окажется для нас самой последней...
Наутро, когда каштановые волосы Лили застилали мои глаза, в номер беспардонно вломились пятеро хладнокровных истуканов в формах, сообщив, что я обвиняюсь в растлении несовершеннолетней дочери и в зверском убийстве своей тёщи. Вследствие чего мне грозит двадцать пять лет лишения свободы. Я спокойно и даже равнодушно внимал монотонной речи главного торжествовавшего истукана. Лили, прикрытая простынёй, вдруг спросила, какие у них есть доказательства, и тут тот же самый истукан бросил на неё, на мою Лили, пожирающий взгляд и ядовито сообщил, что помимо всего этой ночью прибавилось ещё одно... "видеозапись вашего ночного танго, сделанная скрытой камерой; она за зеркалом". Он отвёл то злосчастное зеркало в сторону, и ноги мои подкосились. Я не выдержал и ударил ногой изо всех своих сил этого ублюдка в спину. В том ударе смешалось всё... ненависть, обида, стыд, месть, любовь к Лили... Но пинок не получился и не причинил истукану практически никакого вреда. Зато когда он обернулся ко мне с удивлённой ухмылкой, его ухмылка размазалась красным месивом по звериной деревянной морде. Потом что-то бухнуло мне в спину и...
...Я очнулся в камере, не в силах вспомнить произошедшего. В глазах двоилось, голову разрывало на части. Мне потребовалось минут пятнадцать для того, чтобы прийти в себя и собрать мозаику перемешавшихся событий в более-менее стройную картинку. И я ничуть не удивился, когда сквозь блестящие холодные прутья увидел свою жену. Она смотрела на меня и грустно улыбалась. Рядом, на табурете, сидел охранник и позвякивал ключами. Его лицо показалось мне добродушным.
- Я им всё рассказала, - тонко начала Лили, - и про то, какой ты хороший, и про то, что я не могу ни дня без тебя, и всё-всё, - она всхлипнула. - И твой срок смягчили до десяти лет.
Я вплотную прижался к решётке и поймал губами губки своей девочки.
- Я просилась сидеть в камере вместе с тобой, но этого уже мне не позволили. Сказали только, что я могу приходить сюда раз в день. Где я буду жить, пока ещё не знаю. Хочу в нашу квартиру... Помнишь?
Я судорожно сглотнул и кивнул головой. Скорее всего, подумал я, мои родители станут опекунами Лилии.
- Всё кончено... - с тяжестью выдавил