Возмездие
Возмездие
Я почти уверен в том, что мои слова ни в коем из вас не встретят серьезного отклика. Может быть правильнее было бы не высказать суждение столь далекое от идей, которыми живет наш век. Однако, я не силах противостоять искушению и все-таки выскажу этот не современный взгляд. Я уверен, что в жизни существует возмездие не потому, что мне захотелось надеяться на отомщение, а как человек на самом себе испытавший неотвратимость судьбы, подводящей черту над свершившимся, какзалось бы случайными событиями. Но не буду больше говорить об этом. Перейду прямо к рассказу о трагическом проишествии, печальный след которого пал на всю мою жизнь. Пусть не обманет никого несколько привольное и слишком отступающее от салонных тем содержание моего рассказа. Впрочем, довольно предисловий. Мне было 26 лет, когда началась война, которую в непонятном ослеплении мы так лого называли . Мой дед и мой отец были военными и я с детства впитал в себя убеждение, что высшая степень человеческого благородства - это военная доблесть. Когда мобилизация оторвала меня от семьи, я ушел на фронт с глубоким чувством радостно выполняемого долга. Оно было так сильно, что моя жена была готова разделить эту горделивую радость. Мы были женаты 3 года. Спокойное и нежное чувство, может не слишком страстных, но любящих друг друга крепкой любовью здоровых людей, не имеющих связи на стороне, не успело еще остыть и разлука быстро стала тягостной для меня. Однако и вдали от жены на фронте я остался безупречно верен ей. Пожалуй это во многом можно объяснить тем, что рано женившись я не поддавался влиянию слишком легкомысленной жизни, которой жили мои однополчане.
Только в начале второго года войны мне удалось получить отпуск. Я вернулся из него в точно назначенный день, лишний раз укрепив за собой репутацию не только хорошего, но педантичного и аккуратного офицера. Мои успехи на службе умеряли до некоторой степени мою разлуку с женой, или, если говорить честнее, отсутствие женщин вообще. К весне 1916 года я был одним из адъютантов верховного главнокомандующего. За несколько дней до знаменитого наступления Брусилова я получил предписание спешно выехать в штаб западного фронта с важными документами. От своевременной доставки и сохранения тайны могла зависеть судьба всей компании. В мои руки была доверена участь массы людей. В то время начало сказываться на дорогах наступление, так скоро изменившего все, что нам казалось единственно возможным. Передвижение войск не могло нам дать вагон раньше следующего дня. Нельзя было думать о промедлении и я выехал обычным поездом с тем, чтобы в Гомеле пересесть на Киевский скорый, идущий в Вильно, где стоял штаб фронта. Отдельного купе в вагоне первого класса не оказалось. Проводник внес мой чемодан в ярко освещенное четырех местное купе, где находилась всего одна пассажирка. Я старался не смотреть на нее слишком навязчиво, но успел все-таки рассмотреть тонкое, как бы чем-то опечаленное лицо, глухо закрытый с высоким воротом костюм показался мне траурным. Мысль остаться с этой женщиной вдвоем почему-то смутила меня. Желая скрыть это неожиданное чувство я самым безразличным тоном спросил проводника:"Где здесь можно напиться кофе?"
- В Жлобине, через 2 часа, прикажите принести?
Он хотел поместить на верхнюю полку чемодан, в котором лежал пакет с приказом о наступлении. Я испуганно и так резко, и неожиданно схватил его за руку, что сделав неловкое движение, он внезапно углом чемодана ударил и разбил электрическую лампочку. Я увидел, как женщина вздрогнула от громкого звука, лопнувшего стекла. С бесконечным количеством извинений проводник постелил постель, зажег ночную лампочку и вышел. Мы остались вдвоем.
Еще полчаса назад, ожидая на перроне Гомельского вокзала прихода поезда, я мучительно хотел спать. Мне казалось величайшим блаженством вытянуть ноги и склонить голову на чистое полотно подушки. Теперь сон совершенно покинул меня. Я старался разглядеть в полумраке лицо женщины и чувствовал, что неожиданное ее присутствие воспринимается мною именно, как присутствие женщины. Как будто невидимый неотступный ток устанавливался между нами. Впрочем, я ощутил его лиш позже. Я хотел, но незнал, как мне с ней заговорить. В синем свете ночника едва белеющее лицо женщины казалось красивым и значительным и я невольно ждал того момента, когда она начнет раздеваться. Но она спокойно, будто не обращая внимания на меня, смотрела в окно, повернув тонкий профиль, казавшийся в мраке печальным.
- Простите, вы не знаете, где можно напиться кофе?- спросил я наконец, чувствуя всю неловкость этого вопроса. Она молчала и мне почудилось, что ее губы тронула улыбка. Внезапно, решившись, я пересел на ее диван. Она не отодвинулась, только слегка отстранила голову, как бы для того, чтобы лучше разглядеть меня. Тогда, осмелев и уже не пытаясь найти слов, я протянул руку и положил ее на подушку почти около талии дамы. Она резко пересела дальше и вышло так, что ее бедро крепко прижалось к моей руке. Кровь ударила мне в голову. Долго сдерживаемое желание заставило меня не рассуждать и не задумываясь над тем, что я делаю, обнять гибкую талию. Женщина отстранилась, уперлась мне в грудь руками и в слабом синем свете лицо ее бледнело настойчивым призывом. Не владея собой я стал покрывать это лицо поцелуями и она сразу ослабла и сникла. Склонясь над ней все еще не осмеливался прижаться губами к ее алеющему рту. Но против своей воли, совсем инстиктивно рука моя забиралась все выше и выше по туго натянутому чулку. Мои пальцы вздрагивали и в ответ им пробежала по неподвижному телу. Когда за смятыми поднятыми юбками над черным чулком показалась полоса белого тела, она блеснула ослепительней, чем если бы в купе вдруг загорелась, разбитая проводником, лампочка. И тут я наконец понял, что женщина отдается. Ее голова и туловище все также в бессилии лежали на подушках. Она закравала лицо обеими руками и была неподвижна настолько, что никакая дерзость не могла встретить тут отпор. Ноги беспомощно свесились к полу и нестерпимо резала взгляд белизна тела между чулком и легким батистом платья. Тело думало за меня. Тяжелая тугая кровь налила мои члены, стеснила дыхание и я чувствовал какими невыносимыми тисками мешает мне, закрытое на все пуговицы, военное платье. Как будто посторонее, независимое от моей воли тело с силой и упорством стальной пружины просится на свободу и незаметным движением я выпустил его на свободу, расстегнув пуговицы. Рука моя, уже без дрожи, быстро прошла расстояние, отделявшее полоску открытого тела от места более потаенного и пленительного. Мои пальцы чувствовали через тонкое белье гладкий, почти как у девушки живот, коснулись немного упругого холмика, которым он оканчивался. Я почувствовал, как через несколько минут утону, растворяясь в этом покорном совсем как спелое яблоко теле. И в эту минуту я заметил, что дверь в коридор не совсем прикрыта. Закрыть ее на замок было делом всего нескольких минут, но их хватило, чтобы освободить для гредущего наслаждения ту часть моего тела, которая была разительно
Я почти уверен в том, что мои слова ни в коем из вас не встретят серьезного отклика. Может быть правильнее было бы не высказать суждение столь далекое от идей, которыми живет наш век. Однако, я не силах противостоять искушению и все-таки выскажу этот не современный взгляд. Я уверен, что в жизни существует возмездие не потому, что мне захотелось надеяться на отомщение, а как человек на самом себе испытавший неотвратимость судьбы, подводящей черту над свершившимся, какзалось бы случайными событиями. Но не буду больше говорить об этом. Перейду прямо к рассказу о трагическом проишествии, печальный след которого пал на всю мою жизнь. Пусть не обманет никого несколько привольное и слишком отступающее от салонных тем содержание моего рассказа. Впрочем, довольно предисловий. Мне было 26 лет, когда началась война, которую в непонятном ослеплении мы так лого называли . Мой дед и мой отец были военными и я с детства впитал в себя убеждение, что высшая степень человеческого благородства - это военная доблесть. Когда мобилизация оторвала меня от семьи, я ушел на фронт с глубоким чувством радостно выполняемого долга. Оно было так сильно, что моя жена была готова разделить эту горделивую радость. Мы были женаты 3 года. Спокойное и нежное чувство, может не слишком страстных, но любящих друг друга крепкой любовью здоровых людей, не имеющих связи на стороне, не успело еще остыть и разлука быстро стала тягостной для меня. Однако и вдали от жены на фронте я остался безупречно верен ей. Пожалуй это во многом можно объяснить тем, что рано женившись я не поддавался влиянию слишком легкомысленной жизни, которой жили мои однополчане.
Только в начале второго года войны мне удалось получить отпуск. Я вернулся из него в точно назначенный день, лишний раз укрепив за собой репутацию не только хорошего, но педантичного и аккуратного офицера. Мои успехи на службе умеряли до некоторой степени мою разлуку с женой, или, если говорить честнее, отсутствие женщин вообще. К весне 1916 года я был одним из адъютантов верховного главнокомандующего. За несколько дней до знаменитого наступления Брусилова я получил предписание спешно выехать в штаб западного фронта с важными документами. От своевременной доставки и сохранения тайны могла зависеть судьба всей компании. В мои руки была доверена участь массы людей. В то время начало сказываться на дорогах наступление, так скоро изменившего все, что нам казалось единственно возможным. Передвижение войск не могло нам дать вагон раньше следующего дня. Нельзя было думать о промедлении и я выехал обычным поездом с тем, чтобы в Гомеле пересесть на Киевский скорый, идущий в Вильно, где стоял штаб фронта. Отдельного купе в вагоне первого класса не оказалось. Проводник внес мой чемодан в ярко освещенное четырех местное купе, где находилась всего одна пассажирка. Я старался не смотреть на нее слишком навязчиво, но успел все-таки рассмотреть тонкое, как бы чем-то опечаленное лицо, глухо закрытый с высоким воротом костюм показался мне траурным. Мысль остаться с этой женщиной вдвоем почему-то смутила меня. Желая скрыть это неожиданное чувство я самым безразличным тоном спросил проводника:"Где здесь можно напиться кофе?"
- В Жлобине, через 2 часа, прикажите принести?
Он хотел поместить на верхнюю полку чемодан, в котором лежал пакет с приказом о наступлении. Я испуганно и так резко, и неожиданно схватил его за руку, что сделав неловкое движение, он внезапно углом чемодана ударил и разбил электрическую лампочку. Я увидел, как женщина вздрогнула от громкого звука, лопнувшего стекла. С бесконечным количеством извинений проводник постелил постель, зажег ночную лампочку и вышел. Мы остались вдвоем.
Еще полчаса назад, ожидая на перроне Гомельского вокзала прихода поезда, я мучительно хотел спать. Мне казалось величайшим блаженством вытянуть ноги и склонить голову на чистое полотно подушки. Теперь сон совершенно покинул меня. Я старался разглядеть в полумраке лицо женщины и чувствовал, что неожиданное ее присутствие воспринимается мною именно, как присутствие женщины. Как будто невидимый неотступный ток устанавливался между нами. Впрочем, я ощутил его лиш позже. Я хотел, но незнал, как мне с ней заговорить. В синем свете ночника едва белеющее лицо женщины казалось красивым и значительным и я невольно ждал того момента, когда она начнет раздеваться. Но она спокойно, будто не обращая внимания на меня, смотрела в окно, повернув тонкий профиль, казавшийся в мраке печальным.
- Простите, вы не знаете, где можно напиться кофе?- спросил я наконец, чувствуя всю неловкость этого вопроса. Она молчала и мне почудилось, что ее губы тронула улыбка. Внезапно, решившись, я пересел на ее диван. Она не отодвинулась, только слегка отстранила голову, как бы для того, чтобы лучше разглядеть меня. Тогда, осмелев и уже не пытаясь найти слов, я протянул руку и положил ее на подушку почти около талии дамы. Она резко пересела дальше и вышло так, что ее бедро крепко прижалось к моей руке. Кровь ударила мне в голову. Долго сдерживаемое желание заставило меня не рассуждать и не задумываясь над тем, что я делаю, обнять гибкую талию. Женщина отстранилась, уперлась мне в грудь руками и в слабом синем свете лицо ее бледнело настойчивым призывом. Не владея собой я стал покрывать это лицо поцелуями и она сразу ослабла и сникла. Склонясь над ней все еще не осмеливался прижаться губами к ее алеющему рту. Но против своей воли, совсем инстиктивно рука моя забиралась все выше и выше по туго натянутому чулку. Мои пальцы вздрагивали и в ответ им пробежала по неподвижному телу. Когда за смятыми поднятыми юбками над черным чулком показалась полоса белого тела, она блеснула ослепительней, чем если бы в купе вдруг загорелась, разбитая проводником, лампочка. И тут я наконец понял, что женщина отдается. Ее голова и туловище все также в бессилии лежали на подушках. Она закравала лицо обеими руками и была неподвижна настолько, что никакая дерзость не могла встретить тут отпор. Ноги беспомощно свесились к полу и нестерпимо резала взгляд белизна тела между чулком и легким батистом платья. Тело думало за меня. Тяжелая тугая кровь налила мои члены, стеснила дыхание и я чувствовал какими невыносимыми тисками мешает мне, закрытое на все пуговицы, военное платье. Как будто посторонее, независимое от моей воли тело с силой и упорством стальной пружины просится на свободу и незаметным движением я выпустил его на свободу, расстегнув пуговицы. Рука моя, уже без дрожи, быстро прошла расстояние, отделявшее полоску открытого тела от места более потаенного и пленительного. Мои пальцы чувствовали через тонкое белье гладкий, почти как у девушки живот, коснулись немного упругого холмика, которым он оканчивался. Я почувствовал, как через несколько минут утону, растворяясь в этом покорном совсем как спелое яблоко теле. И в эту минуту я заметил, что дверь в коридор не совсем прикрыта. Закрыть ее на замок было делом всего нескольких минут, но их хватило, чтобы освободить для гредущего наслаждения ту часть моего тела, которая была разительно