Дашку к себе ближе, неожиданно мягко приказала. – Да смелее, что ты, как девица на выданье! Чай, не один мужик тебя трепал, красаву такую! – Дашка сглотнула, отрицательно мотнула головой, неуверенно сжала коричневый сосок меж пальцев. – Еще, еще, крути его! Вот так! – пальцы барыни безжалостно смяли пуговку нежного соска, вывернули его с такой силой, что Дашка взвизгнула, заохала, дернулась было назад, но лишь усилила этим свои страдания.
- Ай, барыня ж, оторвете! – со слезной мольбой Дашка извивалась под жестокой лаской, не рискуя отпрыгивать, боясь увечья. А Аглая, все более увлекаясь, завладела и вторым соском, заставив Дашку завизжать в полный голос. Боль Дашкиного крика отзывалась наливающейся тяжестью в груди и барыни, отдавала в пах, толкала на новые безумства. И хотелось, чтобы громче звучал визг мучаемой девки, и (где, казалось бы, связь?) неслышным эхом отзывались те струны ее души, о существовании которых она до сегодняшнего дня и не подозревала. Струны души эфемерны и невидимы, а вот соски ныли вполне ощутимо и волнительно.
- Руку себе меж ног запусти! - не позволяя Дашке скучать или расслабляться, командовала, глядя прямо в лицо кривившейся от боли девке. - Да целы, целы твои сиськи! - ало усмехалась, уже чуть более нежно растирая подушечками пальцев огнем горящие камешки Дашкиных сосков. - Ну-ка, как тебя мужик последний раз ласкал?
- Ай, ах, барыня... - переводила дух Дашка, - какое там ласкал, насильничал, боров! Ох, Аглаюшка Матвевна, ох, гореть мне в аду за такое баловство! - и, зажмурившись, решительно развела пальцами густо поросшие волосками срамные губы.

Аглая, увлекаясь представлением, ущипнула, словно отрывая от плоти шматок смуглой кожи, торчащую грудь - Дашка придушенно пискнула - и принялась азартно командовать.
- Гладь теперь! Старательней! Шире разводи срам свой! - открывающаяся взгляду розовая плоть, нежнейшая, словно смоченный росой лепесток дивного цветка, была необычней самых смелых фантазий. Дашка елозила пальцами в расщелинке, слезливо сопя, а Аглае нестерпимо захотелось почувствовать нежность гладких стеночек на своих пальцах...горячими волнами запульсировала кровь в самом низу ее живота.

А Дашка, позабыв, что минутами назад стыдливо краснела и конфузилась, все более увлеченно предавалась собственным ласкам. Взгляд, правда, прятала под ресницами - стеснялась, наверное, глупышка. Аглая, пользуясь моментом, ухватила девку за соски и рывком, как дойную корову, – Дашка заорала – дернула к кровати, повалила на смятое одеяло.
- Ай, барыня, как королевна почиваете… - успела шепнуть девка, ощущая спиной тонкую дорогую ткань постельного белья. И на этом разговоры закончились. Язык угрожающих жестов и многозначительных взглядов зачастую сильнее и понятливее слов. Широко раздвинуты Дашкины ноги, любознательная Аглая, движимая естественным любопытством, рассматривает открывающуюся картинку: набухшие скользкие срамные губы широко расходятся в стороны, словно створки раковины, прячущие…конечно, жемчужинку. И как интересно варьируются в своей тональности звуки, извлекаемые простым натиранием этого норовящего выскользнуть их пальцев мокрого шарика плоти!

Гладить – Дашка чаще дышит, потеребить – начинает сдавленно повизгивать, сжать и перекатывать меж пальцами – извивается, запрокидывая голову. Еще и еще, заставляя девку ерзать задницей по простыням, чувствуя частые удары собственного сердца в намокающей жарким промежности. Дергать, ввинчивать в податливую мякоть лона, натирать подушечкой пальца – до тех пор, пока, марионеткой подчиняясь невидимым ниточкам, не задергается Дашка, не задрожит бедрами, с протяжным стоном не забьется волной в быстрых коротких конвульсиях.

Внезапный, словно бы над самым ухом, вопль петуха заставил Аглаю вздрогнуть и проснуться – с ощущением сладко тянущей, ноющей истомы по всему телу. В комнате кроме нее никого не было.