– Я даже не понял, о чем она.
- А впрочем, неважно. Она меня простит. И тебя. А ну-ка... – выгнувшись, она потянула с себя блузку, обнажив два своих сладких манго. В глазах ее плясали черти. – Чего стоишь? Ты, летаргия, тень отца Гамлета!.. – и она нагнулась к моим штанам, ловко выпотрошив оттуда хуище с яйцами.
- Ооооо! Ууууу! Ну и таранчик! Куда там Тесаку! Мммм... – она ныла и улыбалась, предвкушая удовольствие, и тянула с меня футболку, и насаживалась животом мне на хуй, разбухший, как бревно...

Вокруг полыхал закат, желтый и дикий, будто мы были в джунглях; рядом ходили, смеялись, пели, жгли костры...
- Нас увидят, – стонал я.
- И классно! Обожаю, когда смотрят. Эй!.. – она махнула рукой какому-то парню. – Привет, Сэмми! Отпадный вечер!
- Ооо!.. – ответил Сэмми. – С новеньким? А со мной когда?
- Когда отрастишь вот такой хоботок, как у него, – Ви махнула ему моим членом, как дубиной, а я почувствовал, как проваливаюсь в кипяток. – А ну-ка, ну-ка...

Она усадила меня на складной стул, стоявший у фургона, и задрала юбку, под которой не было ничего, кроме голых бедер и розовой масляной пизды, распахнутой, как моллюск. Оседлав меня, Ви всосалась мне в рот своими плотными, пекучими губами, от которых хотелось выть, как от щекотки, и напялилась голой мякотью на мой хуище...
- Уиии... – корчилась она, жаля меня языком в губы и в нос. – Обойдешься без минета... Я тебя зверски хочу. Ты что, колдун? Уууу... ооо...
- А Тесак? – все-таки спросил я, утопая в ее пизде.
- Что Тесак? Он обожает, когда меня ебут. Обожает смотреть. Небось и щас смотрит.

В складках брезента, прикрывшего зад фургона, я видел голову Тесака, а потом и Китти, глазевших на нас, и лопался от неловкости, – но быстро забыл обо всем на свете и втянулся в бешеный ритм секса, первого публичного секса в моей жизни. Мне было весело, умопомрачительно жарко и вкусно. Меня будто выкупали в лакомстве, на которое я облизывался, как мальчишка на витрину, – и я барахтался в нем, как во взбитых сливках, перемазывался и хлюпал блаженной липкостью губ, выедавших меня, как нежные каннибалы.

Ви скакала, упираясь мне в плечи, трясла сиськами, подлетавшими до небес, насаживалась на меня с размаху и морщилась, когда вдавливалась в меня глубинным мясом:
- Так глубоко... еще никто... аааа!.. где такой дрын отрастил?.. – хрипела она, размазываясь пиздой по мне. Мы запутались в ее широкой юбке, свалились со стула, ушедшего глубоко в землю, и еблись на траве, истоптанной ногами и колесами. Трава пахла бензином, и волосы Ви, когда я зарывался в них, тоже пахли бензином. Я долбил Ви, толкая ее по земле, и вскоре загнал ее под фургон, и Ви выгнулась, корчась под моими толчками, и уперлась рукой в колесо... Она пищала, закатывая глаза, выгибала сиськи кверху и пускала пузыри, – но я уже не мог выдержать:
- Аааааааааааа... – Вкусность ее тела, тугого, молодого, жадного, как тысяча зверей, вскипела во мне, и в паху натянулась резина сладкой боли, набухла, разрослась до предела, до черной дыры в теле и в мозгах...
- Нууууу... – стонала Ви, забрызганная с ног до головы. – Ну ты и... Не мог уже?.. А ну давай... давай... – она стала раком и подставила мне свою пизду, и я теребил ее, мял и тискал, как липкого зверя, а Ви хрипела и бодала макушкой колесо.

Я не понимал, кончает она или нет, и вообще ничего не понимал: во мне разлилась бездонная пустота, горьковатая от звериного секса на людях, и я не знал, кто я, что делаю и что чувствую. Когда все кончилось, я услышал из фургона, где были Тесак и Китти, надрывный стон-мяуканье...

Ви, судя по всему, была так же измучена, как и я. Не помню, что мы делали после секса, о чем говорили, как простились; помню только, что я дополз к себе, вытянулся в своем спальном мешке – и провалился в лиловую пропасть без дна, звеневшую цикадами и комарами...

***

Наутро мы здоровались иначе: Ви заурчала, увидев меня, а я вовремя понял, в чем дело, и чмокнул ее в губы, моментально излизавшие мне пол-лица. Тут же была и Китти: поймав ее набыченный взгляд, я нагнулся к ней и тоже чмокнул в ротик. Китти ответила, благодарно вымазав меня слюнями. Ее губки и язык были совсем другими на вкус, чем у Ви: терпкими с кислинкой, как болотная ягода.

День прошел дико и головокружительно: солнце, дурман трав, ветра и воды, песни под гитару и табла*, всевозможные затеи в индейском, индийском, кельтском и каком угодно духе, обилие женских тел, оголенных для разрисовывания, для купания, для любви и просто так... Нагота здесь была не то что бы нормой, а скорее модным костюмом, на который решались не все, но многие. Я никогда еще не видел столько голых сисек всех размеров, форм и возрастов, и голова у меня шла кругом. Несколько хорошеньких девушек, разрисованных до ушей, бродили с голой пиздой и млели от того, что это можно. Пару раз я видел секс – и не мог себя заставить пройти мимо, и пялился, как идиот, на бесстыдные молодые тела, барахтавшиеся в траве и в воде.
_________________________________
*Табла – индийские деревянные барабаны. – прим. авт.

Купание здесь было особым делом, пожалуй, главным после любви и творчества. Круглые сутки мелкая, заросшая кувшинками речушка Миу пестрела мокрыми телами – в юбках, в платьях, обтягивавших бедра и сиськи, и совсем без всего. Решив, что я ничего не теряю, я тоже стянул трусы – и пожалел об этом, когда мой дрын вытянулся, как коряга. Вивиэн и Китти не было, и я, потолкавшись среди голых сисек, вылез на берег. Купание в ледяной Миу было адски приятно, но отобрало все силы, и я дополз к своему пикапу, как улитка, и тут же завалился дрыхнуть.

Вечером Ви усадила меня на складной стул, и мы снова еблись на виду у всех. Она для этого случая разделась догола, и я подыхал от вкусноты и вседозволенности, проебывая ей влажную, вкусную пизду до самого сердца.

Я мусолил и смаковал Ви, голую и молодую, гибкую, как пантера, лизал ей лицо, трепал сиськи, которые становились тем туже и тверже, чем больше я трепал их, рылся в ее русалочьих волосах, мял ее всю, как живую голую куклу... Ви мычала, морщилась – и вдруг вскочила с меня, хлюпнув пиздой:
- Ааууу... Что-то сегодня больновато, видно, мэ подошли... Точно! – она ткнула в кончик моего хуя, вымазанный в крови.

Прежде чем я успел что-то сообразить, она крикнула – Киттииии!.. Ничего, сейчас найдем зама, – сказала она мне, подминая сиськи руками. Из-за фургона вышла Китти, и Ви сказала ей, будто говорила самую обыкновенную вещь на свете: – Сестричка, у меня мэ, мне больно. А ну-ка... глянь, какой боец! Он достанет тебе до маточки, тебе будет офигезно, как в раю, и ты лопнешь от кайфа. Не думай, Мэйсон, она хоть и зелень, но вкусненькая, не хуже меня. Только осторожно, не порви ей ничего, она ведь совсем котенок...

Ви отошла, и не думая отворачиваться, а усатая Китти стала около меня. Щеки ее горели.

Я был в шоке и не знал, что делать и говорить. Китти с ужасом смотрела мне между ног: ей было и стыдно, и страшно, и очень хотелось попробовать, и еще ужасно хотелось, видно, быть взрослой и вкусной, как Ви. Оглянувшись на нее, Китти стала раздеваться: