на покупки приходится показывать пальцами.
Для надежности.
Но теперь очередь мужчины. Ему лет тридцать пять.
- Что Вам? - раздается рев из-за стеклянной стенки.
Мужчина опасливо озирается.
- Мне с усиками и с запахом жасмина, - тихо говорит он.
- Что? Говорите громче!
- С усиками и с запахом жасмина.
- С запахом чего? Бензина?
Господи, да что же она так орет?
- С запахом жасмина, - досадливо повторяет мужчина.
И мужик тоже странный.
Пропустил часть предложения и теперь страдает.
Ведь, и правда, не совсем ясно, чего он хочет.
Точнее, мне-то ясно, потому что я хочу того же.
- Говорите громко! Что Вы хотите? С какими еще усиками? - кричит тетка.
Мужчина покраснел, как рак.
Нет.
Вдруг я понимаю, что не смогу выдержать такую баталию.
И я робко отхожу в сторону.
Придется идти на свидание безоружным.
Так и скажу Кате: "Милая, я без оружия".
Нет, не так! Оружие есть. Нет противогаза.
Смеюсь своей шутке.
Я снова пытаюсь убить время.
Наконец, ужин. Все. Через десять минут выхожу.
Вперед, Казанова!
Я пролетаю расстояние, отделяющее пансионат от места
проживания моей возлюбленной так быстро, словно и нет
этих трех километров.
До семи еще семь минут. Вокруг никого. Жду. Никого.
Восемь минут восьмого. Сплошной символизм. Сплошной.
Ищу глазами Венеру. Вон она.
Уже хорошо видна. М-да...
Кажется, меня обманули.
Досадно.
- Ну, и где твоя Венера?
Я поворачиваю голову.
Катя пришла совсем не с той стороны, откуда я ее ожидал.
Подошла так тихонько, что я даже не услышал.
Одета она по-иному, не так, как днем.
На ней длинный, ниже колен, халатик.
Тоненький. Тесно облегает ее ладную девичью фигурку.
Итак, халатик.
И застежка на нем. Спереди, на всю длину.
Бог ты мой! Сколько же это пуговок мне придется одолеть?
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь...
- Бессовестный! - на лице Кати гнев и лукавство.
- Что такое? - невинным голосом спрашиваю я.
Видели ангелов на свадебных открытках?
У меня на лице сейчас такое же выражение.
- Как тебе не стыдно!
- Почему мне должно быть стыдно?
- Зачем ты считаешь мои пуговки?
Ну, ничего себе! Никак не ожидал такой прямоты.
- Не считаю... - бормочу я.
- Неправда! Считаешь!
- Ну...
- Что - "ну"! Бессовестный!
- Тебе будет жарко в таком длинном халате, - вдруг говорю я.
- Вечером не бывает жарко, - отвечает Катя.
- И как тебя отпустили? Сестричка не заложила?
- Заложила! Но мамочка мне доверяет. Пойдем?
- Пойдем! Куда?
- Куда-нибудь...
И мы идем "куда-нибудь".
Оказывается, "куда-нибудь" - это в трех шагах отсюда.
Потому что я сразу обнимаю Катю за плечи. Не могу не обнять.
Мы ...делаем еще несколько шагов (раз, два, три) и останавливаемся.
Во мне словно звенит какая-то совершенно незнакомая струна.
Я не узнаю этой музыки. Это Моцарт или Григ? Или Мендельсон?
Хотя Мендельсон коварен. Все знают, чем заканчивается его музыка-сон. Сначала вроде ля-ля, все так хорошо, а потом, откуда ни возьмись, та-та-тара-ра-ра и так далее, любимая музыка всех девушек. Свадебный марш называется.
Хотя, если вдуматься, я не имею ничего против марша Мендельсона. Только не сейчас. Не сейчас.
Сейчас в моей душе другая музыка.
Но я ли это?
Кто эта юная девушка, которую я осторожно притягиваю к себе? У нее красивое, доброе лицо, голубые глаза, русые волосы. Кто она? Студентка первого, нет, уже второго курса, философского факультета? Катя - будущий философ. Ее головка забита Бердяевым и Ильиным. Зачем? А я? Я уже на четвертом курсе и моя голова тоже забита всякими формулами.
Зачем?
Бердяев, Ильин, формулы - это нужно народному хозяйству?
Конечно, я должен, обязан показать Венеру.
Как же иначе.
Катя придет домой и проницательная сестренка спросит ее про Венеру.
А Катя ей и ответит, расскажет, какая она, Венера. Нас не проведешь!
Планета уже хорошо видна, но до захода солнца еще больше двух часов.
Я прижимаю Катю к себе.
Мы движемся к цели столь стремительно, что можно подумать, боимся, что опаздываем. Или, что кто-то из нас передумает. А ведь как хотелось раздеть девушку со смаком, не торопясь. Но что делать, если она так быстро расстегнула на мне рубашку? Что делать, если мои пальцы так ловко и расторопно справляются с пуговками на ее халатике?
Раз, два, три, четыре, пять... И... все.
И все?
Не может быть!
Их должно было быть восемь! Я помню! Я считал! Восемь!
Нет, не могу поверить! Остальные три пуговки Катя расстегнула сама.
Сама!
Я смотрю по сторонам. Очевидно, что нам нужно сесть. А еще лучше - лечь.
Но куда?
Трава-то, трава (травушка-муравушка зелененькая), но хочется, чтобы был хоть кусочек цивилизации.
- Плед здесь, рядом, - едва слышно шепчет Катя.
Она знает, чего я хочу! Она знает, чего мы оба хотим!
- Где, где? - словно пьяный спрашиваю я.
- Там, - Катя показывает рукой.
И я ныряю в куст, на который она показала.
О, радость! Плед, и правда, лежит в середине кустика.
Рояль в кустах!
Ну, Катя! Ну, плутовка! Я расправляю плед и взмахиваю им, словно флагом. Не могу поверить! Неужели? Неужели?
Я бережно усаживаю Катю на плед. Про себя невольно отмечаю, как нежно и как осторожно я это делаю. Откуда во мне такая нежность? Почему она так ярко проявляется именно сейчас, когда я усаживаю девушку на плед? Что заставляет меня быть таким нежным? Что? Что?
Ведь в жизни я немного грубоват. Резковат. А сейчас?
Катя послушно садится и ее халатик распахивается.
На ней белый, кружевной лифчик и такие же белоснежные трусики.
Крепкое, загорелое тело. Округлые бедра.
Мне кажется, что сейчас я сойду с ума.
Так хочется мне любви.
Обнимаю Катю. Мы целуемся.
Ну, что там планета Венера?
Видит ли она, что мы делаем?
Что мы делаем?
Мы снова целуемся. Жарко, страстно. Как днем.
Нет, иначе, чем днем. Еще жарче. Более страстно.
Потому что сердце мое стучит, как после стометровки.
Потому что руки меня не слушаются. Может, я вовсе и не хотел гладить ее спину. Нет, гладить-то хотел, но, может, я совсем не думал, что, когда мои пальцы наткнутся на застежку Катиного лифчика, то я почему-то начну его воровато расстегивать. Как бы незаметно. Как бы.
И что я заглушу слабый Катин протест...
Чем заглушу? А все тем же. Жарким поцелуем.
Что делать, если застежка ее лифчика расщелкнулась словно сама собой?
Что, что... Конечно, лифчик нужно снять с плеч.
И положить рядом. Он такой невесомый. Рядом. Рядом.
Впервые я вижу ее грудки. Небольшие, но крепенькие.
Совершенно незагорелые, ослепительно белые. Ее соски.
Они задорно торчат прямо на меня. Конечно, я кладу на них свои ладони. И думаю, как мудра природа, что дала женщинам только две груди. Столько же, сколько рук у мужчины. Чтобы я сейчас делал, если бы грудей было четыре, а не две?
Начал бы суетиться и мельтешить.
Сначала с первой и второй, потом с третьей и четвертой.
А потом с третьей и первой и немного с четвертой.
А когда со второй? Боже, какая чушь лезет в голову!
Да, но если бы было четыре, я бы совсем запутался.
А так - полная гармония.
Я не суечусь и не мельтешу.
(Глаголы какие-то нерусские!)
Я спокоен и уверен в себе. Почти спокоен. Почти уверен.
Левой ладонью я ласкаю правую сисочку моей подружки, а правой - левую. Девичьи соски почти мгновенно