мы в шестом хихикали над Давидом Микеланджело. А если так, то то, что сделали мы с Игорем, это тоже естественно и не безобразно. Почему же я все это описываю? Мы все так условились. Потом, я не описываю все подряд. Но от кое-чего я удержаться не могу. Я не могу не рассказать, как мне было приятно. Да, мне было приятно.
Все, что он делал.
И высшая минута... Как это сказать? Чтоб не подорвать устои? Я начиталась журналов и знаю, как называется то, что я испытала. Первый настоящий оргазм. Именно так. Причем это было у нас одновременно. Говорят, это бывает крайне редко. Но мои чувства слились с его. Я не вру, я почувствовала, да и он мне шепнул, что с ним происходит. И я ощутила.
Я ощутила... Я ощутила... Я ощутила...
Нежный толчок его семени. Один, второй, третий.
Вот, что я ощутила.
И моя невыносимо сладкая любовная судорога.
Кажется, я потеряла сознание.
А теперь четвертуйте меня. Но я ни от чего не откажусь. Ни от одного слова.
Я люблю его.
Так и запишите в приговоре.
Утром следующего дня я смотрела на него со странным чувством собственницы.
Мой, мой, стучало в висках, и мне было жарко от этой простой мысли.
Что будет дальше? Обычная жизнь, предугадать которую почти невозможно. Все ближе новогодние праздники и все ближе время, когда, согласно нашему договору, мы должны собрать наши записи, наши тетради и начать читать их коллективно.
Ха-ха-ха! Уж чего не будет, так это коллективных чтений. В этом я уверена. А вообще надо посоветоваться с Игорем. Мне так нравится с ним разговаривать. Я не говорю про остальное.... А просто - поговорить. Так классно, что он у меня есть. Мой мальчик. Никому не отдам. Никому, никому.
Мы долго гуляли по морозу, я простыла и я заболела. Игорь пришел ко мне, принес то, что наши сейчас проходят в классе. Я кашляю, а он отморозил уши. Они у него стали такими смешными, как лопушки. Нет, сказал он по какому-то поводу и покачал головой, а я стала смеяться, потому что его уши качались, словно у слона.
- Ну как, серебряная точность определила, какой тебе оказывать почет?
- Определила. Почет ниже тридцати семи с половиной не падает.
- А я без температуры, но с ушами.
- Вижу.
- Про "вижу" анекдот есть классный, рассказать?
- Расскажи.
- На нудистком пляже. Хриплый от страсти мужской голос:
"Девушка Вы мне нравитесь".
"Я уже вижу".
- Ты бессовестный, - я рассмеялась.
- А что я такого рассказал? Анекдот, как анекдот.
- Лучше расскажи, как там без меня?
- Готовим пьесу на Новый год. "Майская ночь или утопленница".
- Да, ну? Это столько работы.
- Вот все и пашем день и ночь. И тебе роль есть. Я вытребовал.
- Какая? Я же ничего не успею выучить.
- Маленькая. Ничего учить не надо. Ты будешь императрица. Всего три слова.
- Что - "господа, кушать подано"?
- Ну, ты даешь. Ты императрица, причем тут "кушать"? Ты повелеваешь.
- Повелеваю? Ну, тогда ладно.
- Платье готовь.
- Ничего себе, где же я возьму?
- Найдешь, найдешь, гардероб, вон какой большой.
- Ладно, что-нибудь скумекаем. Слушай, а как там Светка?
- Не знаю. Все покрыто тайной. Я думаю, что на каникулах будет делать аборт.
- Ты, надеюсь, никому не сказал?
- Нет, никому. Только Коляну, Толяну и Ваське.
- Боже! Как ты мог? Какому еще Ваське?
- Ну, трактористу из совхоза, - он хихикнул.
- Какому еще трактористу? Да ты надо мной издеваешься! - наконец, поняла я.
- А что, и пошутить нельзя?
- Хороши шутки. Это ужасно. Бедная девочка. Игорь...
- Что?
- Мы должны предохраняться, чтоб у нас такого не случилось. Купи себе.
- Не себе, а нам.
- Хорошо, нам. Купи.
- Не бойся. Я уже купил. Они в кармашке. А мама нас не услышит?
- Ну не сейчас же, ты что c ума сошел? И потом, я больная.
- А я подумал, что ты хочешь сейчас. От всех болезней хорошо. Грелка во весь
рост называется.
- Игорь, ты порося. Как ты можешь мне такое говорить?
- А что?
- Ничто. Порося.
- Не сердись. Люблю тебя.
Мы немного помолчали.
- Слушай, а так быть с нашими тетрадями? - спросила я и увидела, что он
сразу понял, о чем идет речь.
Он покраснел.
- Ты думаешь, все так и писали? - он криво улыбнулся.
- Даже, если не все, все равно, что делать? Ни о какой коллективной читке не
не может быть и речи.
- Ты права. Давай поступим проще. Тетради пускай все сдадут, ты их перевяжи веревочкой, и когда мы пойдем по чердаку, то ты, словно нечаянно, урони их в проем между корпусами. Там ширина сантиметров двадцать, глубина метров шесть, достать нельзя никакими способами. Я слышал, такие дырки вычищаются раз в двадцать лет специальными бригадами мусорщиков. А если потомки найдут и прочитают, то нам это уже ничем не грозит.
- Хорошая идея. Давай так и сделаем. Только я не знаю, где эта дырка, могу в полумраке потерять не там, где нужно.
- Дашь их мне, чтоб я нес, я и уроню.
Мы еще пошептались, и он ушел. Теперь мне было спокойно, вопрос, мучивший меня две последних недели отпал так легко и просто. Игорь - умница. Вот, чем отличается мужской ум от женского - умением мгновенно найти верное решение. Где-то я читала "ум - это скорость". Сегодняшний случай - хорошая иллюстрация.
Я чувствую, что засыпаю.
Еще пара фраз.
А если через много лет наши тетради кто-то найдет? Скажем, лет так эдак через двадцать, как говорит Игорь. Мне тогда будет... Сколько мне будет? Ого, тридцать шесть. У меня, видимо, будет муж, семья, дети. Как я отреагирую на свои девичьи записи? Если мне их кто-то прочитает или я услышу их, например, упаси боже, по радио?
Что я тогда сделаю?
Я улыбнусь своему прошлому.
К о н е ц

Послесловие издателя
Вот и все. Признаюсь, я полюбил моих подростков. Мне не хотелось с ними расставаться, и я, набравшись смелости, пошел в школу, зашел к директрисе и долго пытался объяснить ей, кто я такой и что мне нужно.
- Зачем вам классные журналы такой давности?
- В то время здесь учились дети моих знакомых.
- Нет, я не могу, я не имею права. Какие фамилии Вас интересуют?
Я назвал.
- Нет, я таких не помню. Значит, это было еще до меня. До того, как я стала
директором.
Я пошел в адресный стол и там меня ждало разочарование. Все мои подростки уехали, кто учиться, кто в армию. Но никто из них не вернулся назад. Получалось, что шесть тетрадей - это единственная память, оставшаяся от моих героев. Стало как-то жутковато. Вспомнился Игорь и его рассуждения о том, что нам грозит вымирание. Это утвердило меня в мысли предать записи гласности.
И все-таки я нашел человека, который знал авторов моей повести. Это была их учительница русского языка. Она утверждала, что помнит всех своих учеников.
- Ольга Васильевна, так Вы их всех помните?
- Всех поименно.
- Вот повесть, написанная по их дневникам, не поможете ли отредактировать?
- Конечно, помогу. Как не помочь?
Она читала повесть три дня. Когда я пришел к ней, она стала сокрушаться.
- Ужас. Ужас.
- Что, так плохо?
- Мне так и не удалось научить ...их правильно выделять при письме прямую речь.
Тут я понял, что она, видимо, слегка тронулась рассудком. Она совершенно не восприняла смысл написанного, зато тщательно выверила грамматику и синтаксис.