прочь – и, когда в потрохах натянулся мучительный ваккуум, он с хрипом всадил в Сьюзен молнию жгучей жидкости, сжав ее бедра мертвой хваткой, – и еще, еще, и еще, и еще, и еще...

Он пожирал ее членом, как голодающий, и смеялся от насыщения. И потом, когда они выхолостились до капли и оползли на пол – он смеялся, радуясь за Сью, кудрявую девочку, которая превратилась в бешеное тело, вывернутое наизнанку.
- Ну вот и все, Кудряшка, – хрипло шептал он ей, когда обрел голос, – вот и все. Я накачал тебя до ушей. Теперь у тебя полное пузо моих детей. Ты неминуемо залетишь. Скоро у них вырастут ручки, ножки, они начнут шевелиться в тебе, а у тебя будет большое симпатичное брюшко, как у бегемотихи... Уффф! Давай, что ли, упадем?

Он подтянулся к ней, втащил ее к себе – и они вдвоем плюхнулись в широкое кресло.
- Тряпочки долой... хочу тебя голенькую... Кажется, я уже знаю, какой выбор ты сделала. Я прав?
- Да, – улыбнулась Сью. – Но только я же тебя совсем не знаю...
- Ну так в чем проблема? Узнаешь! Вся жизнь впереди, времени хватит! Только не говори мне, что ты меня не любишь. Твоя кисочка очень даже меня любит. И вот они тоже... – Грегори добыл из черного бюстгальтера упругие груди Сью, и они заколыхались, раскатавшись сосками врозь.
- Не скажу, – улыбалась Сью.
- И я тебе не скажу, – скалился Грегори в ответ. – А вот ты расскажи мне, чего это тебе вздумалось в столь нежном возрасте играть в Робин Гуда?
- Ты посмотрел мои счета?
- Естественно. Наверное, у тебя что-то в детстве, в семье...
- Да. Мой отец был редкой дрянью. Собственно, он ею и остался, просто я вычеркнула его из себя и думаю о нем только в прошедшем времени. Он бросил мать беременной, и потом она умерла от туберкулеза. Ее можно было вылечить, но он забрал все деньги. Были суды, но как-то так получилось, что у нас ничего не осталось. Я не разбиралась в этом, я тогда была маленькая... Он был вполне себе богат, и сейчас процветает где-то здесь, в Нью-Йорке. Потом умерла моя сестра, заразившись от матери. Ей было восемь лет, и она умерла у меня на руках.

Я выросла в приюте св. Женевьевы. Это нищий приют в Луизиане, среди болот. У меня не было даже мобилки. Одежду мне дарили, и я сама стирала ее... Я сбежала оттуда в шестнадцать лет. Никто меня особо не искал. Я уже тогда была вполне себе ничего – ты не думай, я знаю себе цену, – и на меня липли, как на мед. Только потому, что я вынесла из детства какое-то жуткое отвращение к мужикам, я не пошла гулять по постелям. Зато побывала в нескольких женских... Ты не думай, я не лебси, мне это даже и не очень нравилось, и было довольно-таки противно, но тело требовало своего...

Потом я прочитала в сети про клофелинщиц, и у меня возникла эта идея. Все оказалось до крайности просто. Первую свою выручку – семьдесят три штуки, я прямо обалдела тогда, – я перечислила приюту св. Женевьевы, оставив себе пять штук на развод. Остальные, как ты знаешь, я перечисляла женским фондам, а в последнее время стала помогать больным девушкам, которым не хватало на лечение. Я убивала сразу двух зайцев: помогала девушкам и мстила богатеньким мужикам, думающим, что они боги. Я ловила их в крутых отелях. Мне для этого ничего не нужно было делать – только красиво одеться и как следует вымыть голову... Кстати, для меня было большой новостью, что я могу без отвращения вынести мужскую ласку. До сегодняшнего вечера я думала, что...
- До вчерашнего, Сью. До вчерашнего. Уже рассвет. Твоя первая брачная ночь подходит к концу.
- …И уж никогда не думала, конечно, что выйду замуж. Но, раз обещала, надо выполнять, – Сью улыбнулась, и ее глаза сверкнули знакомой хитринкой.
- О, это будет ооочень выгодный брак, Кудряшка. Во-первых, твой жених умеет молчать. Если его не злить, конечно. Во-вторых... твоему папаше крепко не повезло, что он осел в Нью-Йорке. По-моему, ему давно пора переехать из Манхэттена в Синг-Синг*. Уверен, что полосатая пижама пойдет ему не хуже костюма от Бриони, и за пару месяцев мы с ребятами состряпаем ему премиленькое дельце...