бы обратить в шутку, но лицо ее было внимательно и почти торжественно. Хорошенькая девочка смотрит фильм про разведчика.
Доктор Зорге пошел на казнь. Встал и я.
- Куда ты, - услышал я ее голос.
- На казнь, - ответил я тихо и вышел з зала.
Тетрадь Наташи
- Пусти, я закричу.
- Кричи.
- Миша, пусти.
- Раздвинь ноги.
- Нет.
- Раздвинь.
- Мишка, я обижусь и уйду.
- А я не отдам тебе твой лифчик.
- Сам носить будешь, да?
- Смотрите, да она еще надсмехается.
- Мишка, убери лапу.
- Наташенька, девочка моя, люблю тебя.
- Ну, не надо.
- Тебе не нравится, когда я так делаю?
- Не нравится.
- Значит, ты меня совсем не уважаешь.
- Уважаю.
- Тогда почему?
- Ну, не кусай мне губы.
- А тут можно?
- Ой, мне щекотно.
- Значит, нравится, что молчишь?
- Ты с Лидкой тоже так?
- Далась тебе эта Лида, ты что, ревнуешь?
- Нет, просто хочу знать, что у вас было.
- Ничего, целовались и все.
- Врешь, было.
- Ну, немного было, что с того. Теперь все в прошлом.
- Немного - это как?
- Так.
- И все?
- И все. Наташа, давай, ты станешь моей девушкой.
- Это как?
- Ну, придешь ко мне.
- Куда "придешь"?
- Домой.
- К тебе?
- Ко мне.
- Зачем?
- Ну, побудем вместе, послушаем музыку.
- И все?
- Нет, не все.
- А что еще?
- Ну, поласкаемся. Не бойся. Я буду делать только то, что ты захочешь.
- Как сегодня?
- А что "сегодня"?
- Я просила тебя не расстегивать, а ты?
- Ну и что? Ты же не замерзла.
- Причем здесь замерзла? Верни изделие.
- Какое?
- Что, у тебя в кармане.
- Только в обмен на другое.
- Какое "другое"?
- Вот это.
- Ты чокнулся, что ли? Убери руку.
- Ну, раздвинь ноги, что ты их так сжимаешь.
- Миш, ну, не надо, ну, отпусти.
- Ну тебе ведь самой нравится, ну, не сжимай мою ладонь.
- Не дави так коленом, больно.
- Ну, пожалуйста.
- Ты с ума сошел, мамочка, что ты делаешь.
- Я только поглажу тебя.
- Мишка...
- Все, все, клянусь, больше пальцем не шевельну.
- Ты бессовестный, сейчас же убери оттуда руку.
- Ни за что.
- Больше не пойду с тобой?
- Пойдешь.
- Мишка, ты с ума сошел, вдруг кто-нибудь подойдт к беседке.
- Никто не подойдет.
- Миш не надо, пожалуйста.
- Наташенька, ну я чуть-чуть, ну можно?
- Мне щекотно.
- Теперь потрогай ты меня.
- Где?
- Вот здесь.
- Ты нахал.
- Ну, слегка, ну, пожалуйста.
- Ну, потрогала.
- Не так.
- А как?
- Всей ладонью. Сильнее. Тебе нравится?
- Кошмар.
- Что - "кошмар"?
- Какой он.
- Какой?
- Твердый.
- А знаешь, почему?
- Не знаю.
- Потому что я люблю тебя.
- У меня спина затекла так лежать, стол твердый.
- Давай, я лягу, а ты на меня.
- Давай.
- Садись верхом.
- Еще чего захотел. Слушай, а который час?
- Полдвенадцатого.
- Да меня убьют дома! Я в десять обещала вернуться.
- Ну, побудем еще.
- Да ты что, совсем что ли?
- Ну, побудем.
- Нужно бегом домой. Давай сюда, быстро.
- Что давать?
- Кончай придуриваться. Лифчик давай сюда.
- Ну на, ты прямо, как пожарник.
- Застегни.
- Повернись, а сама ты как застегиваешь?
- Не язви. Побежали, побежали.
- Ну подожди, дай хоть ширинку застегнуть.
- Ой, ужас, юбку помял, волосы растрепал.
- Давай поцелуемся.
- Ну, только разочек.
- Когда мы увидимся?
- А когда хочешь. Пошли. Пошли.
Тетрадь Игоря
Африкановна придумала небольшую казнь мне и моим пацанам. ...Никогда прежде детей такого возраста не заставляли работать на посудомоечной машине. Это была превилегия первого и второго отряда, но кто-то из мальчишек обидел ее сыночка, и эта мегера, вызвав меня к себе, заявила, что сегодня посуду первый отряд мыть не может, они ушли на соревнования, отстаивать нашу честь, а потому мне нужно разделить мальчишек на три бригады и целый день обслуживать посудомойку.
День прошел тяжко, пацаны быстро уставли, было жарко, душно, сыро. Я пахал, как вол. Но в семь часов, мы, наконец, освободились. Дулечки, шептал я себе, больше такого не будет, скажу об этом директору лагеря. Зина нас жалела, трижды она приходила к нам, один раз даже принесла килограмма три черешни.
Настал вечер, а с ним танцы, кино. Мы здесь уже вторую неделю, все перезнакомились. Появились личные интересы. Те шестеро, из первого отряда в кино всегда сидят рядом, парами, во время танцев тоже держатся обособленно.
Зину на танцах чаще другий приглашает старший физрук, ему лет двадцать семь.
А вчера произошло такое, что и не знаю, как описать...
После отбоя все залегли спать. Я тоже лег, Зина долго мостилась, но так и не легла.
- Чего ты не ложишься, - спросил я ее.
Я люблю тайком подсматривать, как она снимает платье, и, оставшись в трусиках и лифчике, ныряет под одеяло. Там она еще чего-то возится, потом вздыхает и затихает. Для меня волнителен именно этот короткий миг, когда она снимает платье, простое, отработанное движение, но каждый раз у меня встает.
В этот раз она легла, не снимая платья, поверх одеяла.
Сердце мое вдруг застучало чаще. Какое-то звериное чувство подсказало мне, что это не просто так. Сон мигом улетучился. Я напряженно смотрел на ее кровать. Прошло довольно много времени, и вдруг я услышал свист.
Дураков нет, это свистела не птица.
Зина села, затем встала и очень тихо вышла из палаты. По тому, как осторожно она это сделала, я понял, что она пошла на свидание.
Не знаю почему, но я подскочил, одел свои полукеды и прямо в одних трусах вышел из палаты. Ночь была облачной, а потому светлой. Было тихо и нигде никого. Я прошел в одну сторону, в другую, куда она могла деться?
Схожу в туалет и завалюсь спать, подумал я. Сказано, сделано.
Но, возвращаясь из туалета, я услышал какой-то отдаленный шепот.
Разговаривали на лагерном стадионе. И я пошел туда.
Стадион наш - это футбольное поле, с трех сторон просто скамейки, одна сторона (северная) - это трибуны. Где-то десять рядов. В центре место для речей и приветствий. Мозжечок такой. Там можно спрятаться, я это знал. И мне показалось, что именно оттуда, из мозжечка, слышится человеческая речь.
Я пересек футбольное поле и оказался непосредственно у мозжечка.
Я прислушался. Ни звука. И вдруг я услышал тихий сдавленный смех.
Сомнений не было. Кто-то был внутри мозжечка.
Я стал осторожно подниматься вверх по ступеням, но одна из них жутко скрипнула, и я замер. Так же осторожно я спустился обратно. Иди спать, шепнул мне внутренний голос, нет, не ходи, шептал кто-то более сильный и настойчивый, посмотри, что они делают, хрипел он страстным шепотом.
Я пошел вдоль трибун влево и увидел маленькую дверцу. Я знал ее назначение.
За ней был вход под трибуны, в прошлый свой приезд сюда, я часто лазил там с другими мальчишками. Я толкнул дверь, и она бесшумно открылась.
Тревожная, кромешная темнота манила меня к себе. И я нагнулся и вошел.
Тревога сдавила горло. Теперь нужно было идти вправо, к мозжечку, но я абсолютно ничего не видел. Я подождал, пока глаза не стали различать контуры подтрибунного пространства. Неясный, едва уловимый свет пробивался сквозь щели в полах и скамейках трибуны. Теперь я что-то видел. Но идти по земле было невозможно, я знал, что здесь огромное количество мусора - банки,