из девушек не решается пойти вслед за Самариной, и внезапно, повинуясь какому-то порыву, я одним глотком осушил оставшуюся половину кружки, шагнул в проем и направился в женскую душевую. Там было жарко, душно и пахло женщинами. В углу, в последней кабинке шумела вода. Я неслышно подошел вплотную и увидел Самарину. Она стояла под душем, зажмурив глаза, пустив воду на полную мощность, и запрокинув голову от удовольствия, медленно поворачивалась на одном месте.
- Так, - промычал я, останавливаясь в шаге от нее и плавно покачиваясь с пятки на носок в характерной манере.
Девушка открыла ...глаза. Увидев меня, она нисколько не удивилась и не сделала попытки прикрыть свою красоту, а только перестала вертеться и смело уставилась мне в глаза своими черными глазищами (Эти черные глазища! – пропел в голове Юра Шевчук), в самой глубине которых притаилась усмешка. Я удивился в очередной раз. Самарина вела себя так, как будто не было ничего странного в том, что незнакомый бородатый и патлатый фраер стоял перед ней в женской душевой в плавках, с пустой пивной кружкой в руке и разглядывал ее голую как музейную редкость.
- Что случилось? – наконец разлепила она свои прелестные губки.
- Я – корреспондент журнала «Ровесник», - брякнул я первое, что пришло в голо-ву, - Ты не находишь, что ты немного шокировала публику?
- Да ну их, - небрежно махнула она рукой, - зато я избавилась от ненужных вопро-сов. А ты, оказывается, смелый…
Она уже, конечно, поняла, какой я корреспондент.
- Это ты – смелая. Надо же до такого додуматься! И шла как по Бродвею…
- А чего мне стесняться? – она плавно повернулась передо мной, закинув руки за голову, - Разве я уродка?
Да-а, ты не уродка, - думал я, ощупывая взглядом ее тело. Во время нашего диалога я успел хорошенько рассмотреть ее. В раскосых глазах и чуть широких скулах проглядывало что-то азиатское, странно узкие для пловчихи плечи и широкие бедра придавали ей сходство с танцовщицей из гарема какого-нибудь султана, но под атласной кожей рук и ног угадывались сильные мышцы, но и это придавало ей определенный шарм.
- И как это она умудрилась приплыть первой? – мысленно удивился я, вспоминая, что у Катарины, несмотря на ее изящность, плечи пошире, чем у меня, а бицепсам позавидовал бы сам Лундгрен. Мое каменное сердце дрогнуло.
Не отдавая себе отчета, почти машинально я протянул руку и двумя пальцами нежно обхватил крупный коричневый сосок, украшавший левую грудь новой чемпионки. Девушка напряглась как струна и подалась ко мне всем телом. Глаза ее превратились в узкие щелки, а губы приоткрылись. Рук она не опустила, и ее открытые подмышечные впадины, покрытые густыми вьющимися волосами, смотрели на меня как дула револьверов; тугие струи воды, стекая вниз, шевелили волосинки, и казалось, они живут своею самостоятельною жизнью. Мои мозги под черепной коробкой поверну-лись поперек.
Левой рукой я обхватил Любу за талию (правая все еще сжимала ненужную кружку), а губами слегка коснулся ее ждущих губ. В ту же секунду меж белых зубов показался весьма длинный розовый язычок, и она мгновенно облизала мне все лицо, шею и перешла на плечи. Ее сильные пальцы уже стягивали с меня плавки. Сунув на полочку для мыла дурацкую кружку, я прижался к ней так, что она застонала, и вдавил ее в горячую стену кабинки. Я даже не замечал, что вода продолжала хлестать из душа как бешеная, причем, то была холодной как лед, то превращалась почти в кипяток. Самарина повернулась ко мне спиной, расставила ноги и чуть-чуть наклонилась вперед…
Бедрами я чувствовал ее упругие ягодицы, а ладонями ласкал ее груди, объем которых полностью не могли обхватить мои музыкальные пальцы.
- Соски, - простонала она, - мое самое слабое место… я даже когда плыву… чуть не теряю сознания… от наслаждения… от потоков воды… и плыву все быстрее и бы-стрее… ах!.. Дальнейшее было неразборчиво.
Действительно, ее соски, возбудившись, разбухли до чудовищных размеров, а груди налились упругой тяжестью.
Эх, люблю я это дело!
Вдруг душевая наполнилась шлепаньем босых ног, смехом, гомоном, и с трудом оглянувшись, я увидел, что все участницы чемпионата столпились у нас за спиной, и все происходящее их очень веселит.
- Люба, тебе помочь? – хохотнула неунывающая Корнакова и положила мне руки на плечи. Не успел я и моргнуть глазом, как вся стая наяд набросилась на нас, ничуть не стесняясь друг друга, выволокла нас из кабинки, и большой копошащейся массой мы повалились на пол.
Что тут началось! Визг, писк, крики, стоны – и все на фоне шумно падающей воды. Я мгновенно забыл про Самарину, и даже как ее зовут. До сих пор не понимаю, как я тогда остался в живых.
Короче, через час я буквально выполз из душевой – мокрый, красный как знамя победившего социализма, со следами поцелуев по всему телу, и побрел в раздевалку, забыв плавки. Кое-как одевшись, с трудом добрался я до нашей репетиционной и тяжело повалился на диван, ошалело мотая головой.
Мои музыканты уже были в сборе, они сидели за небольшим квадратным столом и дымили как фраера. Маэстро сосредоточенно расчерчивал «пулю» для преферанса, а Нарикий тасовал карточную колоду.
- Где ты ходишь, собака бешеная? – закричал он, - Мы уже вторую бутылку джина приканчиваем! И запустил в меня мандарином.
Вот и спрячь тут что-нибудь, - подумал я и шваркнул в него подвернувшуюся под руку барабанную палочку. Нарикий ловко увернулся и успокоил меня, сказав, что пока кончается только первый флакон.
- Ну, тогда насыпай, - просипел я, подставляя стакан. И залпом его опрокинул, а Маэстро ловко вставил мне в пасть зажженную сигарету. В голове немного прояснилось. Сквам, который всем преферансам предпочитал бутерброды с икрой, сидел в углу с полным стаканом за синтезатором и подбирал какую-то мелодию. Глянув на меня, он только усмехнулся.
- Самарина-то, а? – спросил Нарикий, запустив пальцы в густую черную бороду, - Ничего девочка?
На миг в моем затуманенном мозгу возникло видение: стройное загорелое тело, восточные раскосые глаза и черные разбухшие соски на идеальной груди. Я только махнул рукой и рухнул на свободное кресло.
- Одно слово, чемпионка! – засмеялся Маэстро, откупоривая второй пузырь.
- Сдавай! – сказал Нарикий, бросая мне карты…
Эх, люблю я это дело!
Москва. Кузнецкий Мост.