каменеющий фаллос, и Камилла застонала, сжав его стенками лона. В ней вдруг налилась, набухла сладкая капелька, расточилась на десятки, сотни щемящих струек щекотки...
- Опять сладко, - шепнула она, ворочаясь под Афранием. - Опять сладко, опять горит... Снова будет все? - вопрошала она, с ужасом глядя на него. Афраний нежно шевелился в ней и отвечал:
- Камилла... Моя Камилла... Я так люблю тебя, что готов вечно жить в твоей утробе. Я готов скакать на тебе день и ночь. Ты видишь?..
- Аааа... – Камилла выгибалась под ним, раскрывая ему лоно, - А скажи, Афраний... твой фаллос устает, потом отдыхает - и вновь готов осеменять меня?
- Да. Но только с другими женщинами он отдыхал полдня, а с тобой ему достаточно немного лишь прикорнуть - и он вновь полон сил.
- Почему так?
- Потому что... Он любит тебя, Камилла. Ты моя жена... Я готов залить тебя своим семенем, утопить в нем, как в море!
- Я снова чувствую твой фаллос. Он такой огромный, когда мы любимся, и потом такой маленький, смешной, как ослиный хвостик... Он наполняется семенем и поэтому такой огромный, да? А потом ты изливаешь в меня семя, и он снова опорожняется, да?
- Да...
- Я чувствую твое семя в себе. Я как полная амфора… Я видела раньше фаллос у отца. Когда мы мылись в банях... Он был маленький, а потом отец гладил меня и дергал фаллос рукой, и тот вырос, стал большим... но не таким, как у тебя. Когда я впервые увидела твой фаллос, я испугалась. Я знала, что он должен оплодотворить меня изнутри, и боялась, что он порвет меня, как клык кабана. И тогда, когда ты поднял меня... было больно, но это была особая боль! Сладостная, желанная... Странно: твой фаллос видел меня внутри, там, где я никогда не увижу себя. Только если разрезать пополам... А скажи мне, мой муж...
- Да?
- От каждого осеменения у меня будут новые дети?
- Ну что ты, Камилла! Ребенок родится только один, в крайнем случае два, и то через девять месяцев, - сколько бы семени я в тебя не влил.
- Значит, можно осеменяться сколько угодно?!
- Конечно! Столько, сколько нам захочется. Сколько позволит вожделение, и сколько у меня будет семени. А...
- ИЫЫЫЫЫЫЫЫЫ! - Камилла восторженно завизжала, обхватив Афрания руками и ногами и радуясь, что она сможет теперь поглощать это необыкновенное лакомство столько, сколько возжелает. Камилла, умная, образованная, знавшая всего Катулла наизусть, была самым настоящим ребенком - хоть и познала уже недетские радости и муки, и висела кровавой тушей в том страшном витке времени...

Некоторое время Афраний нежно ебал ее, глядя в ее агатовые глаза; затем вдруг поднялся, вынув фаллос из Камиллы, и сказал:
- Ты права, Камилла: твое лоно полно доверху, как амфора. Пора перейти к другому отверстию...
- К какому? - изумилась Камилла.

Вместо ответа Афраний нащупал ее анус и слегка проник в него кончиком пальца.
- Ооооуууу!.. Но ведь... я оттуда испражняюсь!
- Ну и что? А из лона ты мочишься... кстати, помочись, будь так добра!
- Зачем?!..
- Но ведь тебе хочется?
- Не могу... Мне стыдно, Афраний.
- Отчего же? Смотри: я совсем не стыжусь тебя. - И Афраний пустил на траву блестящую струйку. Камилла с суеверным ужасом смотрела, как из огромного фаллоса, обвисшего вниз, льется золотой поток. - Видишь? Теперь ты...

И Камилла присела на корточки, посмотрела на Афрания, смущенно рассмеялась, натужилась - и исторгла из себя настоящий водопад. Пока она изливалась, Афраний гладил теплые складки ее лона, и Камилла подвывала от удовольствия, вытаращив глаза.
- Ооуух! Никогда не думала, что это так приятно... Я не отвратительна тебе?
- Ну что ты… Доверься мне, Камилла! Доверь мне свое тело, ведь оно теперь мое, ведь я муж твой! Развернись-ка на животик!
- Но зачем осеменять кишки? - спрашивала Камилла, ложась и подставляя Афранию свою попку.
- Затем, что это сладко и тебе и мне. Ага, ага, вот видишь!..

Он растопырил ей ягодицы и проник в ее анус пальцем, смочив его в соках ее лона, а другой рукой массировал нежную кожу между ягодиц. Камилла взвыла от нежданной сладости, острой, как боль.
- Вот видишь, я же говорил!
- Ыыыыы... О небо! Что же ты делаешь со мной, Афраний?
- Прочищаю тебе кишки, жена моя...
- О небо... Ыыыыы... Афраний!!!

Но Афраний безжалостно расширял ее анус, проникнув туда и вторым пальцем, придерживал ногами извивающуюся в траве Камиллу и приговаривал:
- Терпи, жена моя, терпи... Лоно твое уже познало, как мужской рог бодает - теперь пришла очередь и нежных твоих кишочек. Такое сношение считают постыдным, но между мужем и женой ничего не может быть постыдного, тем более, что слаще такой любви нет ничего...
- Уууууыыыыы... Правда? Еще слаще? Слаще, чем...
- Ты сейчас увидишь, Камилла. Расслабь свое тело, слейся с землей, отдайся мне...

Он не спеша ввел фаллос в сморщенное отверстие - и Камилла забилась под ним, колотя по земле ногами, руками и головой. Афраний придерживал ее руками, - "терпи, Камилла!" - и буравил ее все глубже, медленно зарываясь в горячий тугой чулок ее ануса.

Он еще не начал двигаться - а Камилла уже надсадно выла от смертной полноты, распиравшей ее до ушей, и причитала - "Афраний... Афраний... АФРАНИЙ!!!..", и вновь изливалась соками, стекавшими на траву из ее мокрого лона. Ее матка вновь дрожала в сладостном спазме, и Камилле казалось, что Афраний влез в нее целиком, надел ее на себя, как шкуру, и она заполнена им доверху, до самого горла, до макушки, и сейчас разорвется и лопнет от этой полноты на тысячи сладких клочков... "Афраний... Афраний..." - шептали ее пересохшие губы - и Камилла вилась червем, умирая от сладкой смерти в кишках и в утробе. Ее попка насаживалась на фаллос Афрания все яростнее; нежная Камилла выла зверем и казалась себе большой влажной дырой, растущей прямо из земли, из горькой травы, куда зарылось ее горящее личико...

...Они толклись и изнемогали неподалеку от дороги, не слыша цокота копыт.

Мимо них неслись трое солдат.

Это был дозор, посланный на их розыск. Солдаты скакали к вилле Грациана: префект, которому донесли о проделках Афрания в тот же день, был уверен, что Афраний прячется у старого друга.

Два солдата громко ругались, за руганью не замечая ничего вокруг. Третий, Туллий Вегеций, осматриваясь со скуки, вдруг заметил в траве ягодицы, напористо пульсирующие вверх-вниз.

Это мог быть кто угодно - но догадливый Вегеций сразу понял, кому принадлежат ягодицы и кого ебет их хозяин. Несколько мгновений в нем кипела мучительная борьба.

На одной чаше весов были награда, почет и длинный нос сослуживцам. То, что лежало на другой, было, однако, не менее весомо: Вегеций был известным распутником, а поверье гласило - всякого, кто нарушит чужую любовную игру и прогневит бога Приапа, настигнет бесплодие.

Суеверный, как и все солдаты, Вегеций ценил силу своих яиц более всего на свете - и потому прикусил язык.

Пульсирующие ягодицы остались позади, а Вегеций так и не решился раскрыть рот. Вдогонку его настиг отчаянный крик двух голосов, слившихся в терпкой октаве, и Вегеций забормотал хвалу Приапу.
- Кто кричал? – обернулся солдат, скачущий впереди.
- Козодой, - ответил Вегеций...

***

Три