В крике ее было такое звериное наслаждение и такая мука, что у меня потемнело в голове...
Ее насиловали еще долго; она кончила четыре или пять раз, исходя в криках и конвульсиях, а потом уже не реагировала ни на что, лежа пассивно, как тряпичная кукла. Наконец насильники устали. Девушке что-то крикнули; она не реагировала, и я подумал, что она потеряла сознание. Тогда ее грубо сдернули со стола - и она встала, шатаясь, как пьяная; бандиты поволокли ее к двери - и, прежде чем я успел отпрыгнуть от окна, дверь моей комнаты (или, точнее сказать, камеры) открылась - и девушку впихнули ко мне. Голая, окровавленная, вся в синяках, она стала, глядя перед собой мутными глазами, потом пошатнулась - и села прямо на грязный пол. Бандит показал мне на окно, что-то крикнул мне, заржал - и хлопнул дверью. Наверно, он сказал - "скоро то же самое будет и с тобой"...
Передо ...мной сидело измученное, полумертвое существо; только теперь я по-настоящему разглядел, какой удивительной красотой лучилось ее лицо и тело. Даже поруганная, оплеванная, избитая, униженная, обезумевшая от наркотиков, оргазмов, страха и боли, она была так прекрасна, что я едва не заревел.
Я знал, что изнасилованные девушки часто накладывают на себя руки; мысль о смерти этого необыкновенного создания так потрясла меня, что я вскочил, подбежал к ней, обнял ее, стал гладить, ласкать, целовать ее, - и говорить ей, что она прекрасна, что все будет хорошо, что все позади. Говорил я, конечно, по-русски, не надеясь ни на какое понимание; я был в трансе, в прострации, мной владело только одно желание - перелить в девушку хоть каплю тепла, хоть немного залечить страшное ее потрясение, чтобы она не наложила на себя руки. Мысль об ее самоубийстве (довольно нелепая, надо сказать, в наших обстоятельствах) не покидала меня, - и я, как безумный, страстно внушал девушке любовь к жизни на неизвестном ей языке, - и ласкал, ласкал ее, как не ласкал еще никого. Я облизывал ее, прижимал к себе, нежно целовал ей глаза, гладил по всему телу...
Вначале она не реагировала; но очень скоро я почувствовал ответный "ток" - слабый, но ощутимый. Она была удивлена, конечно, - но удивление сменялось благодарностью за ласку, и она стала отвечать мне: ловила мои руки, поглаживала меня, потом - прижалась поближе ко мне, еще ближе, еще, и наконец - уткнулась мне под мышку, как котенок, и бурно разревелась. Она ожила, вышла из своего полумертвого оцепенения, - и я почувствовал, что слезы лечат ее, что психика ее вне опасности...
Я не знаю, как описать то, что я чувствовал - все происходило на каком-то бессловесном уровне; между нами сразу возник контакт, который дал возможность понимать друг друга без слов. Она не понимала, конечно, того, что я говорил ей, - но интонация моей речи проникла в нее, и она, как я чувствовал, поняла меня. Она ревела - не так, как плачут взрослые женщины, а как маленькая девочка, которую обидели и побили, - тыкалась мне лицом в грудь, как котенок, и что-то говорила мне, по-испански, разумеется. Я не понимал ни слова, но чувствовал, что она оправдывается: дескать, я совсем не распутная... Я изо всех сил старался внушить ей, что понимаю ее и верю ей, - и она благодарно жалась ко мне. Она дрожала - и от потрясения, и от холода: в камере было сыро, а она была совершенно голая. Я снял с себя куртку, футболку - и одел на нее, оставшись сам в шортах и майке. Футболка моя прикрыла ее чуть ниже лобка...
Я кутал ее в свою куртку - и снова прижимал к себе, целуя в макушку, перебирая ее потрясающие локоны и поглаживая по голой попе, липкой от спермы и от выделений. Все это время член мой находился во взрывоопасном состоянии; изнасилование, несмотря ни на что, возбудило меня до дрожи, а близость обнаженной красавицы, которую я ласкал нежно, как никого и никогда раньше, довела меня "до кондиции" - и, сжав прильнувший ко мне комочек, уткнувшись в пушистые волосы, я только слегка помял свой член сквозь брюки - и он лопнул, разорвался горько-сладким фонтаном...
Минут десять или больше мы сидели молча, прижавшись друг к другу. Молчание, как часто бывает, обратило мое внимание на звуки, ранее незаметные.
И тут - произошло Чудо. Иначе я просто не могу это назвать... Я вдруг услышал шум проезжавшей машины, - и донесся он из-за угла, заставленного грязными ящиками. Камера наша находилась в подвале, - об этом говорило и отсутствие окон на улицу, и сырость, и то, что звук донесся как бы сверху... Внезапно во мне возникла неопределенная надежда, и я, отстранив девушку, встал и подошел к тому углу. Ничего особенного я там не увидел; и однако же - "для очистки совести" решил отодвинуть один из ящиков. И увидел... лестницу. Вертикальную лестницу вроде пожарной.
Я принялся отодвигать ящики, стараясь действовать быстро и бесшумно. Девушка перестала всхлипывать, что-то спросила, поднялась, подошла - и стала хвататься за ящики, больше путаясь и суетясь, чем помогая; скоро мы освободили угол от ящиков, и я смог залезть на лестницу.
Она упиралась в деревянный люк. Надежды не было никакой, - и все-таки я залез и попробовал поднять его... Люк поддался! Он был тяжелый, - но не был заперт! Я залез еще выше и, думая о том, что, конечно же, мы вылезем через него в такую же закрытую камеру, как наша, поднатужился - и отодвинул его. Затаив дыхание, я поднялся, высунул голову - и едва удержался от вскрика: комнату, куда я высунулся, освещал дневной свет, который лился из пролома в стене. Через него можно было выбраться наружу!
Я спрыгнул обратно, подсадил девушку, рассмотрев снизу ее окровавленную киску... и через минуту мы бежали по пустынной улице - подальше от проклятого места! Я не верил в то, что произошло: целым и невредимым выбраться из жуткого переплета, да еще и спасти Орхидею (так я назвал ее про себя) - это не укладывалось в голове.
Все время я крепко держал ее за руку. Она была босая, и бежать ей было трудно; кроме того, она страшно устала - и, когда мы остановились, Орхидея покачнулась и упала на меня. Я едва успел удержать ее. Моя футболка едва прикрывала ей интимные места, и пушистый лобок то и дело выглядывал из-под ее края; так, конечно, по городу нельзя было идти, - и я снял с нее куртку и повязал ее вокруг бедер девушки, стараясь прикрыть всю "срамоту". В таком виде Орхидея выглядела более-менее прилично, если не считать крови на лице и босых ног. Я вытер изнанкой куртки все пятна крови с ее лица, и мы пошли, куда глаза глядят.
Я уже давно понял, что заблудился, - и Орхидея тоже оглядывалась по сторонам растерянно, явно не зная, куда идти. Тогда я прибегнул к испытанному туристическому методу: прислушался - и пошел на гул машин. Метод оправдался: попетляв еще минут двадцать, мы вышли к транспортной артерии. Бандиты забрали у меня сумку с деньгами и фотокамерой, но немного денег у меня было в потайном кармане куртки - и вскоре я остановил такси.
...В гостинице возникла проблема, как провести Орхидею к себе в номер - бросить ее я, конечно, не мог. Но все прошло благополучно: я оставил ее в сторонке, пока ходил в "recepcion" за ключами, - а