потом на нас никто не обратил внимания. Видно, турист, ведущий в номер сомнительного вида девочку – это обычная картина для местных гостиниц.
Когда входная дверь захлопнулась и мы оказались в номере, я вдруг осознал, что все позади... глубоко вздохнул - и крепко обнял Орхидею. Она тоже вздохнула, обняла меня, забормотала что-то - и повисла на мне без сил.
Я, хоть и сам был разбитый, как после битья, изловчился - взял ее на руки и отнес к постели. Она говорила мне что-то - язык ее заплетался, взгляд снова помутнел; у меня, как на грех, не было ни капли спиртного и ни крошки еды. Я включил воду, чтобы наполнить ванну, вошел снова к Орхидее - и увидел, что она спит.
Проспала она четырнадцать часов. За это время я успел накупить еды, женской одежды ("на глаз") некоторых лекарств, которые могли понадобиться ей, - просидеть около нее несколько часов и, наконец, заснуть рядом. Сидя возле нее, я легонько поглаживал ее по руке и волосам; на личике ее заиграла улыбка - и она прижалась ко мне, обхватив меня руками... Я подумал о том, что ей снятся хорошие сны, и что это удивительно. Вскоре заснул и я.
Я не буду подробно пересказывать, как она проснулась: увидела себя - полуголую, грязную и липкую, - все вспомнила, заплакала... как я ее утешал; как она звонила своим родным, не могла дозвониться - и снова плакала; как мы общались, не понимая ни слова - и удивительным образом находили общий язык...
Голос у нее был хриплый, низкий, как почти у всех латинок, а глаза - удивительно чистые, наивные и отчаянные; тело ее было в самом расцвете зрелости, - и я никак не мог сообразить, сколько ей лет. Наконец я решил, что ей лет 25 - с более юными годами ее низкий ...голос и роскошная грудь никак не вязались в моем сознании, хоть я и знал, что на юге женщины созревают быстрее.
От ее плача и всего вместе мне стало казаться, что ситуация безвыходна; я взял себя в руки - и заставил свой мозг осознать, что мы оба живы, почти невредимы, и что это - Чудо, и все остальное совершенно неважно... и что сейчас главное - вымыть ее и накормить.
Я заставил ее поесть и выпить, заново наполнил ванну - и позвал Орхидею мыться. Мне пришлось привести ее за талию - она не сопротивлялась, доверяя мне, но не понимала, чего я хочу. Заведя ее в ванну, я показал ей чистую одежду, купленную для нее, показал мочалку, мыло - и собрался было выходить. Я не чувствовал себя вправе глазеть на ее наготу ТЕПЕРЬ; кроме того, я боялся травмировать ее психику... но она придержала меня и что-то сказала. Голос ее был просительный, недоуменный, - и я понял, что она сказала "ты куда?" или "не уходи"...
Внутри у меня защекотало. Орхидея, оглянувшись на меня, сняла с пояса куртку, потом - стянула мою футболку, оставшись совершенно голой - такой, какой она была в момент нашего знакомства. Тут я понял, как был глуп - нагота теперь была естественным атрибутом нашего знакомства, символом ее доверия ко мне; я погладил Орхидею по голове и плечам, - и помог ей забраться в ванну.
...Я мыл ее час или два, с невероятным наслаждением вымывая каждую клеточку ее умопомрачительного тела. Груди ее были большие, не меньше четвертого размера, но изящные, тугие, с темными точеными сосочками; они были пухлыми и нежными, как тельца ангелочков на старинных картинах. Бедра – покатые, крутые, перетекавшие в талию так изящно, что изгиб ее фигуры казался колдовством. Лобок и киска ее не знали бритвы: там рос такой густой и темный пух, что ее гениталии выделялись крупным черным пятном; я привык считать такие заросли неряшливостью, но в «джунглях» Орхидеи была такая стихийная, первобытная красота и женственность, что я просто не мог представить ее с выбритой киской. Кроме того, сама киска ее была темной, почти лиловой. Орхидея сидела в хлопьях пены, вытягивая мне руки и ноги; потом - я поднял ее, заставил раздвинуть ножки - и тщательно вымывал ей попку, киску, внутреннюю поверхность бедер... Я мыл ее нежно, стараясь очистить эти поруганные уголки от реальной и воображаемой грязи, "вылечить" их, - и она чувствовала это, смущенно и благодарно говоря мне что-то.
Оба мы болтали не переставая, каждый на своем языке, - пытались разъяснить друг другу значения слов, смеялись, когда не понимали друг друга... Разумеется, член мой стоял таким колом, что я просто не знал, куда деваться. Я понимал, что предлагать Орхидее секс после всего, что произошло – гадко, отвратительно: она может на всю жизнь запомнить, что все мужчины - грубые самцы, и ничего больше. Кроме того, и киска, и попка ее потрескались и воспалились. Ей было больно даже, когда я мыл ее нежнейней губкой; что уж говорить про секс! Поэтому я решил уединиться в туалете.
Ситуация, однако, обернулась совершенно неожиданно: Орхидея вдруг взяла меня за член, торчащий под шортами, как кран, - посмотрела на меня и спросила что-то. Я не понял ее; она улыбнулась - и потянула с меня плавки. Я, ошарашенный, не сопротивлялся, конечно - и, когда остался голый, Орхидея посмотрела на меня, что-то сказала, как бы оправдываясь, - нагнулась и поцеловала мне член. Нежно-нежно - как ребенка.
Она была явно неопытна; скорей всего, это был первый в ее жизни минет (не считая вчерашнего насилия). Она не столько сосала член, сколько целовала его - по-детски нежно и скользяще; она увлеклась, обхватила пальцами мои яйца, взяла все "хозяйство" в горсть и игралась с ним, пылко целуя и вылизывая все сверху донизу.
Этот "неправильный минет" был волшебнее всех "правильных", вместе взятых. Я стоял, подставляясь ей, - а она выгнулась голая, вся в мыльной пене, мокрая, теплая, блестящая, - и вылизывала мне самое чувствительное место на моем теле, вкладывая в ласки всю свою благодарность. Она гладила мне яйца, попу - и мне казалось, что у меня между ног расцветает сказочная орхидея, наливается, набухает невыносимой сладостью...
Когда пришло время того, что нельзя описать, я забрызгал ей все лицо и волосы: она не взяла член в рот, когда он плевался спермой, а только лизала его, фыркала и смеялась, с интересом наблюдая за моим оргазмом. Такая неопытность вдруг умилила меня до крайности, и я расцеловал милое забрызганное личико, - и потом долго, с наслаждением мыл ей голову, перебирая мыльные пряди, зарываясь в них, массируя ей кожу на голове... Долгожданный оргазм переполнил меня истомой; не боясь уже ничего, я залез голышом к ней в ванну. Она засмеялась от радости - и мы терлись, лизались и ласкались, как маленькие дети. Если б мне раньше сказали, что возможна такая близость без знания языка - я б рассмеялся в ответ. Мы обращались друг к другу без стеснения, каждый на своем языке, - и каким-то чудом понимали друг друга. Не всегда с первого раза - но тем не менее...
В истоме ласк, горячей воды, пара и мыльных хлопьев пролетело Бог знает сколько времени. Наконец мы вытерли друг дружку, я отвел Орхидею на кровать, уложил ее, заставил раздвинуть ножки - и тщательно вымазал лечебным кремом ее писю и анус. Она морщилась и кряхтела - ей было больно; не в силах удержаться, я поцеловал розовый бутончик - нежно, чтоб не причинить боли, - и обцеловал