упала на колени прямо в новых, чистых белых колготках, стала клясться, что безумно меня любит и в подтверждение этого тут же расстегнула молнию на моих джинсах, вытащила мгновенно набрякший и налившийся дурной кровью хуй, и стала с причмокиваниями и эротическими стонами торопливо сосать. Я расплылся в счастливой улыбке, расслабился, обмяк. Член мой поднялся ещё выше и упёрся в гортань во рту сосущей мамки. Она закашляла, изо рта у неё потекла слюна. Я в припадке бешеного удовольствия, не соображая от страсти, что делаю, набрал в рот побольше слюней и плюнул маме в бесстыжие, по-собачьи покорные, похотливые глазки. Мама зажмурилась и сладко застонала. Стала что-то нечленораздельно мямлить, с членом во рту. Разобрать, чего она хочет, было трудно. Я прислушался, на время перестав подмахивать маме и посылать стоящий затверделой палкой хуй в её горло.
– Ишо… Фофа! Плун ишо… хащу…

Я понял, что она просит, чтобы я плюнул ещё. Опять набрал в рот слюны, вытащил хуй из её рта, сделал знак, чтобы раскрыла пошире. Мама беспрекословно исполнила. Всё также стояла передо мной на коленях в чистой, выходной блузке и кофточке, – мокрых и липких – залитых под шеей своей и моей слюной, – с безобразно раззявленным, хорошо разработанным моим хуем, рабочим ртом. Я с наслаждением, словно в грязную урну, плюнул ей в рот, потом ещё раз и ещё. Мама буквальны взвыла от восторга, снова ухватила вспухшими от сосания губами мой мокрый, многократно облизанный ею хуй. Стала с бешеной скоростью сосать, стараясь поскорей довести меня до оргазма, чтобы напиться сдрочки. Я охнул от сильного кайфа и воткнул хуй в её рот по самые яички. Он вошёл в неё до основания, и я почувствовал, что проникаю залупой в мамино горло. Она на минуту задохнулась, дыша через нос, с трудом преодолевая рвотные позывы, дуясь лицом, как жопой, до помидорной красноты. Чтобы ещё сильнее себя стимулировать, я зажал пальцами мамин нос, совсем перекрывая доступ воздуха. Она замычала, как немой Герасим из рассказа Чехова «Му-му», задёргалась, вылупила на меня ничего не понимающие, вылезающие из орбит, безумные глаза. Рвотные позывы у неё усилились, мама машинально раскрыла рот ещё шире – из него потекло на её выходную одежду, но ей было уже всё равно. Она дёрнула с силой головой назад, затрясла ею. Мой вздыбленный, мокрый и склизкий от её слюней хуй наконец выскользнул из её горла. Мама, опустив голову книзу, громко закашляла. Я вынужден был бросить её нос и дать хорошенько отдышаться. Изо рта мамы хлынул целый поток слюны, из глаз полились слёзы, смывая чёрную тушь с ресниц. Мама минут пять кашляла, плакала и плевалась. Лицо её от натуги приняло бурачный оттенок.

Я похлопал маму ладонью по широкой спине, чтобы она скорее прокашлялась и продолжила сосать. Мне хотелось воткнуть залупу так же глубоко в её глотку и спустить прямо туда, не вынимая. Было интересно посмотреть, как мама воспримет это? И выдержит ли мои излияния, или снова начнёт кашлять, плакать и задыхаться.
Мама прокашлялась, стёрла с лица слюну и потёки туши, немного успокоилась. Виновато взглянула на меня с пола, снизу вверх:
– Сынок, прости, что прервала твоё удовольствие. Я больше не буду. Не обижайся, пожалуйста. Если сердишься – ударь меня по жопе ремнём. Больно!
«Это идея!» – подумал я. Тут же, с торчащим мокрым от слюны хуем приказал своей мамке-рабыне:
– Принеси ремень, сучка! Да поживее, я хочу в тебя кончить.
Мама вскочила и метнулась в комнату к шифоньеру.
– Какой ремень, Вова? – послышался её голос.
– Тот, что больнее бьётся, – ответил я, вспоминая, какие у меня в шифоньере висят ремни. – Давай кожаный, с металлическими заклёпками.
Мама прибежала с ремнём в руках.
– Не так, – огорчил я её очередной придиркой. – Вернись назад, стань на четвереньки и принеси мне ремень в зубах. Пошла, блядь! – я ткнул её двумя пальцами в глаза и непременно бы попал, если бы она вовремя не зажмурилась.

Дрожа от страха и нетерпения, мама приползла из зала в коридор на четвереньках, крепко зажав ремень зубами, как я велел. Беленькие, недавно купленные колготки на коленях порвались и были чёрные от грязи. Я удовлетворённо хмыкнул и приказал ей повернуться задом и спустить колготки и трусики. Мама сделала, и я воочию убедился, что привычка её неистребима: она была всё в такого же совдеповского фасона, некрасивых длинных хлопчато-бумажных трусах. Правда, беленьких, с кокетливыми узорчатыми завитушками по краям.
– Мама, я же сто раз тебе твердил: прекрати покупать это убожество, носи маленькие стринг-трусики, как у молодёжи, – укоризненно посетовал я, широко размахнулся и что есть силы врезал её ремнём с блескучими металлическими заклёпками по нежной, холёной попе. Мама взвизгнула от боли, закрутилась юлой на месте, вокруг своей оси, стала машинально тереть отбитое ремнём, вспухшее, багрово покрасневшее место. Я полоснул ремнём ещё пару раз, не разбирая, по ягодицам попадают удары или по маминым рукам. Мама, крутясь, как заведённая, на полу в моих ногах, визжала так, что слышно, вероятно, было не только в подъезде и у соседей, но и на улице. Жопа её покраснела, как тело сваренного рака, а там где кожу рвали металлические заклёпки, пунктиром просачивалась кровь.
Я полюбовался своей работой, от порки мамы возбудился ещё больше, хуй мой стоял вертикально, буквально прилипнув к животу, и при каждом движении моего тела, надувался и сладко ныл ещё сильнее. Он живо отзывался на каждый удар, чутко реагировал и наливался кровью до каменной твёрдости. Я, не в силах больше терпеть эту добровольную пытку, остановил избиение, приподнял чуть выше мамину красную от порки жопу и с криком воткнул хуй глубоко в её разгорячённую, мокрую, текущую, как у четвероногой суки, пизду. Горячая как огонь мякоть её влагалища тут же обволокла головку моего члена, как до этого – её рот, но только ещё нежнее и мягче. Я вогнал палку ещё глубже – мама дико закричала, я – тоже, с ней в унисон. Стал стегать её ремнём по спине, качнул – сильно и резко – член в её влагалище туда-обратно, и стал кончать. Это был воистину экстаз, а не ебля. Спуская, как будто через член вливая в маму собственную душу, я орал и что-то бормотал бессвязно и путано, продолжал хлестать маму по спине и голове ремнём, корчился. Мама мне энергично, с силой подмахивала большой мягкой жопой, выла, как умирающая волчица, повернув ко мне голову, умоляла ударить её заклёпками по лицу.

Я не стал уродовать мамино лицо, потому что ей предстояло ещё сегодня обслужить одиннадцать малолеток. Да и вообще, решил, что мама – ценный, выгодный и очень дорогой товар, а товар нужно беречь. Поэтому, вынув из пизды обмякший, капающий хуй, ударил маму по лицу не ремнём, а членом и пригрозил, что если она ещё раз попросит меня изуродовать её личико, – заставлю раздеться до гола и выйти средь бела дня во двор, чтобы все видели. Мама испугалась, а огласки она боялась, как огня, и больше не просила изуродовать ей заклёпками физиономию.
Вечером мы с мамой отправились на остановку, чтобы ехать в парк Электровозостроителей. Мама была как большая, взрослая школьница в