Я сильный! Давай! И беги домой, пока никого нет!
- Я не могу домой... Дома... Дома...

Она не могла говорить.
- Хорошо. - Я понял ее, и мне стало дурно. - Спустишься - и прячься в сарай. Вон в тот. Ясно? Ну, вперед! Пошла!

Девочка глянула на меня своими бездонными глазами, перелезла через окно и спустилась вниз. Она была легкой, как пушинка. Таким же образом спустились остальные - их оказалось семеро. Семь юных армяночек, красивых, как газели, перепуганных, выплакавших все слезы...

Когда спускалась последняя, я сказал ей:
- Передашь другим, чтобы сидели и не высовывались. И сама не высовывайся. Ждите меня, я скоро вернусь к вам. Главное - не высовывайтесь!

Спустив ее, я нащупал рукоятку маузера и побежал к громыхавшей двери. Она была готова поддаться.
- Подождите! Подождите! Я открою вам! Подождите! - крикнул я. Грохот прекратился, и я отодвинул засов.

В дверь ворвалась толпа диких обезьян, недавно бывших людьми:
- Где они? Где?
- Они обманули нас! Они сбежали! - кричал я, изображая крайнее возмущение. - Здесь есть другой ход! Ищите их! - И побежал наобум по коридору, надеясь выйти к предполагаемому ходу.

Обезьяны побежали за мной. Другой ход действительно был, и вывел он к запертой двери.
- Они еще и заперли за собой!.. Ломаем! Ломаем! Они не могли далеко убежать! - кричал я. Молодчики занялись дверью, а я потихоньку отошел в сторонку...

На улице, слава Богу, никого не было. Я подбежал к сараю:
- Все живы? Не высовывайтесь! Ждите меня, я скоро вернусь!

И побежал к школе. Оттуда уже выбегали молодчики, выбившие дверь. Приняв азартный вид, я крикнул:
- Там их нет! - и показал в сторону сарая. - Я добежал до конца улицы! Они там! Там! - орал я, показывая в противоположную сторону. Обезьяны побежали, куда я показал.

Убедившись, что все скрылись за поворотом, я снова подошел к сараю.

Девочки глядели на меня своими черными глазами. С ними надо было что-то делать.
- Где в городе вы могли бы укрыться? - спросил я. - Может быть, у кого-то дома?

Девочки переглянулись - и вдруг поднялся отчаянный плач.
- Нет у нас больше дома, нет ничего! Нет ни отцов, ни мам, ни сестер!.. - кричала мне одна из них, а я говорил им: "тише, тише, вас же услышат!.." Я стал закрывать им рты, и девочки умолкли, давясь беззвучным плачем. Сердце мое не выдержало: я обнял одну, потом другую, третью - сколько смог; и тут они с плачем ткнулись в меня, прижались, обступили все, обхватили, выплакивая в меня свое горе...

Наверно, этот момент все и решил. Я обнимал, гладил, успокаивал девочек, шептал им всякие глупости, пытаясь не раскиснуть и придумать, как же быть. Улица наводнилась людьми, и выходить до темноты было нельзя; да и ночью, думал я, наверняка будут бегать головорезы с факелами...

Обдумав все как следует, я встал и сказал девочкам:
- Мне нужно снова выйти. Я буду рядом. Сидите тихо, чтобы ни одна живая душа не засекла вас.

Дождавшись, когда улица опустеет, я выскочил из сарая. Пройдя несколько кварталов, я подозвал к себе портового босяка.
- Эй! Спроси в порту яхту "Леди Макбет", с английским флагом, и отнеси туда эту записку. Отдай ее боцману Грэггу - получишь от него золотой. Он даст тебе другую записку, ты принесешь ее мне вот сюда, вот на это место, и получишь два золотых. Понял? Повтори!.. Все верно. Пошел!

Босяк помчался прочь, а я стал покупать еду для девочек. В записке я писал Грэггу, чтобы он явился к одиннадцати вечера в сарай, одевшись турком, принес театрального грима, моток веревки и четыре пистолета, а также просил выдать босяку золотой и подтвердить получение. План дороги прилагался. Вскоре босяк вернулся, принес записку от Грэгга - "Все понял. Грэгг" - получил свою награду, и я пошел к сараю.

Полдня прошло в оплакиваниях погибших родителей, в судорожных объятиях, с которыми жались ко мне семеро дрожащих тел, и в покаянных рыданиях Гоар, девочки, полоснувшей меня ножом. Перевязав мне рану, она хотела порезать себе руку в знак раскаяния, но я успел выхватить у нее нож. Когда явился Грэгг, удивленный и перепуганный, я объяснил свой план - сначала девочкам, потом Грэггу, не знавшему по-турецки.

Я густо вымазал каждое заплаканное личико черным гримом, намалевал девочкам алые клоунские губы - и нежные газели превратились в уродливых пугал. Выстроив их гуськом, я обмотал им руки веревкой - некрепко, для виду, чтобы они могли в любой момент освободиться, - передний конец дал Грэггу, задний взял сам. Четырем девочкам я сунул в карманы по пистолету, наказав палить только по моей команде. Выбежав на улицу, я осмотрелся - вроде никого, - и мы вывели кавалькаду "пленниц".

Как только нам встречались люди, я гнусно хохотал, обзывал девочек армянскими свиньями и картинно пинал их. Обман удался: турки тыкали в них пальцами, никто ничего не заподозрил, и мы завели "пленниц" на яхту.

Когда мы отчалили от мола и отдали якорь в тридцати футах от него - я понял, наконец, что девочки спасены. Уффф!..

Теперь осталась самая малость: придумать, что с ними делать.

Я отправил на шлюпке двух матросов закупать для них продукты, а сам пошел в кают-компанию, где сидели обессиленные, перепуганные армянские красавицы - с угольно-черными лицами и кровавыми улыбками.

***

Их звали Гоар, Нарэ, Шушик, Заруи, Гаянэ, Каринэ и снова Гаянэ. Одну Гаянэ, которая все время напевала, я прозвал Гаянэ-Пташкой, а другую, у которой волосы вились мелкими спиральками – Гаянэ-Кудряшкой. Они были очень красивы... впрочем, об их красоте потом. Очень красивы - и очень похожи друг на друга. Так, во всяком случае, мне казалось вначале. Смыв с них грим, я написал им тушью их имена на каждом лбу. Красиво написал, с завитушками - им понравилось. Несколько дней надписи продержались, а потом, когда смылись окончательно, я уже помнил, как зовут каждую девочку.

Первые дни они томились в скорбном оцепенении. Ничего не ели, не говорили, - и только я был для них отдушиной.

Как только я заходил к ним - почти всегда они бросались ко мне, тыкались мне в грудь и плакали. Они как-то сразу, мгновенно прониклись доверием ко мне, перестали хоть сколько-нибудь меня стесняться, ласкались ко мне, сами требовали ласк... Я стал для них родным существом, единственным во всем белом свете.

Мои планы относительно них быстро менялись. Вначале я думал высадить их в Греции, предварительно найдя для них работу; потом как-то само собой уяснилось, что я везу их в Англию, где буду лично заниматься их судьбой.

Прошло несколько дней... Зацелованный, утопленный в девичьем доверии, как в сиропе, я уже знал, что не смогу расстаться с ними. Мои недолгие колебания завершились, наконец, радикальным решением: девочки будут жить у меня. Я оформлю опекунство, дам им наилучшее образование, выдам замуж за хороших людей... Родственников у меня почти не было, на общественное мнение я плевал с Биг Бэна, репутация моя и так была вконец испорчена - терять было нечего. И на вопросы девочек - "куда мы плывем?" - я уверенно отвечал им, что мы плывем в страну Англию, где они будут жить и учиться в большом богатом доме. Я объяснил им, что на родине им не выжить; да