ревизию перед зеркалом: поджимала рукой груди, втягивала живот, и без того натянутый, как струна, умопомрачительно выгибала талию, оттопыривая голое дразнящее бедро...

Вдруг звенящая тишина скомкалась: в окне появился Он, лощеный тип, в которого так заразительно-искренне влюбилась Она в первой картине. Его играл сам Маэстро Брокенберг. У него был странно тонкий, петушиный голос – при высоком росте и демонической внешности.

Рыжая Бестия вскрикнула, прикрывшись покрывалом, а у меня в груди поселилась зудящая игла. Я вдруг забыл, что все это театр, все понарошку - и кипел, как Отелло, глядя, как незваный гость наступает на голую, пристыженную Майю, и покрывало сползает с нее, открывая грудь, такую нежную и славную, что хотелось кричать…

Я чувствовал бешенство. Он уже облизывал ей грудь, - а мне казалось, что он слюнявит мне сердце, дорвавшись до самого запретного и интимного. Моей воли едва хватало на то, чтобы усидеть в зале и не выбежать на сцену. Маэстро Брокенберг играл превосходно, и я ненавидел его за это, потому что верил в полную реальность происходящего.

Вскоре клубок розового и черного (Брокенберг остался в трико) скрылся за полупрозрачным занавесом, спустившимся с кулис. Снова зажгли свет, снова гремели апплодисменты - но я сидел, не хлопая. В голове у меня звучал исступленно-восторженный вопль Майи, и перед глазами плавала черная голова, впившаяся в ее грудь.

...Я не помню, как я досмотрел пьесу до конца. Кончилась она, разумеется, плохо, и комок в горле, и так набухший до предела, готов был лопнуть от монолога умирающей Майи. Я держался из последних сил. Когда она по окончанию вышла на поклоны, одетая, живая и невредимая, я испытал самое настоящее облегчение, глядя на ее блестящие глаза и щеки, раскрасневшиеся от успеха.

Зал сходил с ума, но у меня не было сил ни хлопать, ни кричать. Я дождался, пока публика скучковалась в группы, и незаметно юркнул за кулисы.

Не знаю, на что я надеялся. Я был уверен, что меня сейчас увидят и выгонят, - но все равно пробирался по коридору, отворачиваясь от актеров. Где Майя, я не знал - и, естественно, не мог ни у кого спросить.

Но мне каким-то чудом повезло: меня не только никто не остановил - но и, проходя мимо артистической, я вдруг услышал голос Майи. Она кричала:
- ...Хорошо, я отдам! Я принесу! Только оставьте меня в покое! Пожалуйста!

Недолго думая, я дернул дверь, которая легко открылась, - и увидел Майю, напуганную и заплаканную. Она держала мобилку и кричала в нее:
- Я отдам! Пожалуйста!..

Увидев меня, она запнулась и оцепенела.

С минуту мы стояли, молча глядя друг на друга. Из трубки слышался чей-то каркающий голос.

Я не знаю, как это произошло, но через секунду я стоял вплотную к ней - и снимал с нее халат, которым она прикрылась для выхода на поклоны. Она не сопротивлялась, глядя на меня. Телефон упал на пол, и голос какое-то время скрежетал внизу...

Я обнимал ее, прижимая гибкое тело к себе. Я не соображал ничего; возбуждение, накопленное во время спектакля, прорвалось наружу, и я сходил с ума от любви и жалости к Майе, - или к Рыжей Бестии, - или к обеим сразу... Мои руки скользили по ее обжигающей коже, мяли груди, обслюнявленные проклятым маэстро, вплетались ей в волосы, рыжие, как пламя...
- Дверь... Закрой дверь! - шепнула Майя.

Я непонимающе уставился на нее, затем рывком подскочил к двери и захлопнул щеколду.

"Она не против!" – кричало у меня внутри. Майя смотрела на меня исподлобья и улыбалась удивленно-виноватой улыбкой. Вдруг я понял, как чертовски она возбуждена...

Мы целовались с такой силой, что в глазах плясали искры. Никогда еще мне не было так жутко и упоительно. Как-то незаметно я тоже оказался голым - и ее кожа обжигала меня, и казалось, что Майя бьется током... Ее груди, крепенькие, зрелые, царапали меня сосками, и я сосал их, как карапуз, высасывая из сосков всю горькую сладость Майи, возбужденной, пахнущей театром - а она выла и впивалась ногтями мне в спину. Я замучил ей грудь до хрипа, до утробных воплей, смывая следы Брокенберга - а рукой залез ей между ног, проник в липкий горячий уголок и купал руку в густой патоке, обтекавшей ее дырочку, как медовые струи.

Потом я смотрел на Майю сверху вниз - а Майя висела у меня на шее, терлась об меня сосками и подпрыгивала от нетерпения. Она хотела меня так, что готова была запрыгнуть на торчащий член и одеться на него, как на ножны. "Каково это - играть голышом эротическую сцену под носом у десятков людей?" - думал я, холодея от того, что светилось в безумных глазах Майи. Мы были друг для друга героями эротических фантазий; а это означало, что сейчас можно все. ВСЕ...

Спустя минуту дрожащая Майя стояла раком, а я вталкивался в ее влагалище. Она мычала, и я прикрывал ей рот рукой. Я хотел быть нежным, но не мог - зверь вышиб из меня всю нежность, и я чувствовал, что моей любовнице хотелось того же: чтобы я пожирал ее, как добычу.
- Тише, девочка, тише... Услышат. Какая ты вкусная. Ты сладкая, ты сочная… Я хочу тебя до смерти, и я тебя убью. Ты сейчас умрешь, я разорву тебя на клочки, на маленькие сладкие клочки, - шептал я, не соображая, что говорю, и Майя хрипела мне в ответ. Я уже был в ней всем своим огромным стволом, и Майя дергалась на нем, как бабочка на булавке. Она опускала голову все ниже, пока не уперлась макушкой в стол, устелив его рыжими волнами волос.

Отпустив ее лицо, я залез кончиком пальца ей в анус - и долбил Майю сразу в две дырочки, умирая от желания и от смертных стонов моей добычи, кусавшей себе руку. Нас было слышно, наверное, во всем театре - но было уже плевать на все, и я подвывал Майе, мычавшей подо мной. Мы толклись все резче и быстрей, и член уже набухал смертной сладостью…

Но тут раскрылась дверь.

Как это могло быть - не знаю: я запер ее на щеколду. Но она раскрылась. И в нее вошел Маэстро Брокенберг, бледный, как стена.
- Прекратите! – взвизгнул он.

Майя дернулась, попыталась соскользнуть с меня...
- Майя! Что ты наделала, глупая девчонка? ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА?! - Майя силилась что-то сказать, но голос не слушался ее. Она встала, пошатываясь, на ноги, и вместе с ней встал и я.

Ситуация была идиотской, и я не знал, как быть.
- Послушайте… - сказал я. - Вы что, вообще?.. Как так можно…
- ВОН! – пискнул Брокенберг.
- Что? По-моему, это вам надо отсюда...
- ВОН!!! Убирайся вон!!!

Брокенберг театрально вытянул трясущуюся руку, указывая мне на дверь.
- Рома! Уходи, пожалуйста! - взмолилась Майя. - Уходи! Я потом объясню. Уходи. Пожалуйста!!!

Я посмотрел на нее: голая, красная, как помидор, Майя умоляюще смотрела на меня. Грудь ее вздымалась высоко, как после гонки.
- ...Рома! Хорошо?.. Мы встретимся. Завтра утром я дома, я буду ждать тебя... Ладно? Хорошо? Пожалуйста…

Я открыл рот, желая что-то сказать, - но перехватил отчаянный взгляд Майи и осекся. Брокенберг молча стоял и ждал.

***

...Не помню, как я оделся и вышел. Член, ноющий от возбуждения, торчал и упорно не желал заправляться в трусы и брюки; к тому же он был весь в кровищи. "Месячные? или..." - думал я, выходя прочь.

Никогда еще я не чувствовал