меня: кормить, развлекать, и отвести утром в понедельник - в школу.
Она приехала, когда родители отбывали, и я с томительным холодком внутри ждал уединения с ней. Предыдущей ночью я долго думал о том, повторится ли "наша игра": с одной стороны, я уже считал себя большим, а с другой - мне ужасно, ужасно хотелось вновь окунуться в этот океан ласк... Я глядел на тетю Аню - и читал на её лице смущение и замешательство.
Наконец мы остались одни. Она взяла меня за обе руки; чувствовалась неловкость, рожденная долгой невозможностью остаться наедине. Мы говорили о чем-то; она спрашивала - я отвечал, с горечью чувствуя, как наша интимность отходит куда-то …
Наконец я не выдержал и прервал "светскую беседу":
- Теть Ань, а мы поиграем опять? Как раньше?..
- Конечно, поиграем, Максик. А во что? - спросила тетя Аня, медленно розовея.
- Ну… в НАШУ ИГРУ…
Я боялся, что тетя Аня сделает вид, будто не поймет, о какой игре идет речь, и комок обиды уже шевелился в моем сердце, - когда вдруг тетя Аня повернулась ко мне, порывисто обняла и прижала к себе.
- Максинька, солнышко мое, мой зайчик маленький… - опять тысячи ласкательных сыпались с её языка. Лед неловкости был растоплен, и я опять был счастлив.
…Было холодно, и мы оба были тепло одеты. Очень скоро я потянул - робко, неуверенно, - с неё свитер. Тетя Аня замерла, посмотрела на меня… и тихонько прошептала:
- Максик, ты хочешь, как тогда? Чтобы мы голенькими лежали в кроватке, да?
Я чувствовал, что наливаюсь краской, и только кивнул головой.
Тетя Аня сказала:
- Я думала об этом, Максик. Каждый день. (Я изошел восторгом и благодарностью, крепко прижавшись к тете Ане). И… я подумала, что это, наверное, нехорошо. Ты же ведь еще не знаешь многого. То, что мы делали с тобой, мы не должны делать. Так нельзя.
Я удивленно слушал, внутренне протестуя против того, что "так нельзя", но не умея возразить. Кроме того, тема была настолько интимной, что я стеснялся говорить.
Ничего не отвечая, я нежно поцеловал тетю Аню - несколько раз, и особенно нежно - в губки, - и вновь ...потянул с неё свитер.
Тетя Аня вздохнула и, решившись, сняла его. Затем… она поколебалась немного, и - преодолев какой-то рубеж, стала раздевать меня. Раздевая, она ласкала и целовала обнажаемые места, а я пищал и стонал от удовольствия. Дойдя до трусов, она, поколебавшись, сняла их; чувствуя движение ткани по обнажающейся писе, я ощутил в ней знакомое тепло.
Тетя Аня стала нежно целовать мне член и яички, дуть на них, вылизывать меня между ног, - я был на грани ТОГО САМОГО.
Я лежал голый перед ней - одетой, - и это наполняло меня особым чувством беспомощности, отданности любимому существу. Наверно, во мне пробудились смутные воспоминания о том, как тетя Аня пеленала меня в глубоком детстве…
Скоро она разделась и сама - догола, как и прежде, - и мы юркнули под одеяло. Я был счастлив так, как только это возможно. Мы возились и ласкались, утоляя голод друг по другу - тетя Аня целовалась, неистово впиваясь в меня, кусая меня губами, мяла и тискала меня, - и я растворялся в тети-Аниной нежности, как в теплом океане.
Наконец я почувствовал, что должен рассказать ей ВСЕ. Прижавшись к ней и играя её сисей - я видел, как это ей нравится, как она постанывает от прикосновений к сосочку, - я рассказал ей о своей тоске по ней, о том, как перессорился с приятелями, о тоске по "вот такой игре"… и, наконец - рассказал про "нашу лужу" и про то, что я там делал…
После этого у нас с тетей Аней состоялся Разговор. Она усадила меня перед собой, обняла руками и ногами - и, целуя время от времени в макушку и ухо, рассказала про то, как появляются дети.
Она почти не запиналась и не смущалась. Наверное, это был самый любящий и доверительный Разговор в мире. Мы оба были голые, и она все показала мне наглядно; я ложился на неё и тыкал отвердевшим членом в её писю. Я не стеснялся ни капельки: инерция отчуждения прошла, и каждый миллимитр тети-Аниного тела был родным для меня.
Она показала и рассказала мне абсолютно ВСЕ - и я все понял. Во всяком случае, тогда мне так казалось. Я был очень горд оттого, что "уже созрел", да ещё и так рано.
И - меня сразу обеспокоила одна деталь. Я понял - мужчина вставляет свою писю в женскую, и тогда женщина "становится женщиной" и может иметь детей; как только я это понял - посмотрел в глаза тете Ане и спросил прямо, делал ли с ней такое какой-нибудь мужчина.
Тетя Аня покраснела, улыбнулась, и - чистосердечно ответила мне "нет, я девушка". Потом - посерьезнела и сказала: "вот тот… (она назвала имя Ухажера) - помнишь? - вот он хотел... Но я убежала". Тут она стала смеяться, вспомнив о возмездии, постигнувшем Ухажера, - и я смеялся вместе с ней, успокоенный и счастливый.
Потом мне, естественно, захотелось сделать тетю Аню женщиной. Но она объяснила мне, что до свадьбы этого делать нельзя, потому что будут дети, а детям нужны женатые папа с мамой. О предохранении она тогда ничего не говорила… У меня были приятели без папы и без мамы, я вспомнил их тоску - и удовлетворился объяснением. Но тут же задал следующий вопрос:
- А у нас будет свадьба? Мы будем, как мои папа и мама? И у нас будут дети?
Тетя Аня не ответила - промолчала, - и я стал пристально вглядываться в неё. Мысль о том, что она будет голой для чужого мужчины, вставляющего в неё свою писю вместо меня, ужасала меня. А что, если…
Я тихо спросил:
- У тебя, наверно, есть свой мужчина?
Тут тетя Аня вздрогнула, посмотрела на меня - её глаза были влажными, - и вдруг порывисто обняла меня, стиснула крепко и зашептала:
- Нет, нет, Максинька, нету у меня мужчины, нету и не будет никогда. Меня третируют, что я ни на кого… У меня есть только ты, я только тебя люблю, тебя одного, Максик, дура я эдакая… Что же делать, Максик? Ты же ещё такой маленький? (Я не обиделся, потому что это было сказано так нежно, как только возможно) - Как же нам быть? Как же быть, Максик, глупенький мой?
Тут я проявил мужскую смекалку:
- Наверно, придется ждать, пока я вырасту. А потом - поженимся.
Так и вышло.
4.
Вы не поверите, - но мысль о свадьбе и сознательное стремление к ней владели мной с 9 лет.
Когда я сейчас думаю о нашей детской любви, о том, как мы несли её в целости и сохранности 9 лет - до свадьбы - и, переплавив в новое - взрослое - чувство, несли и далее - в "сегодня", сохранив его детскую чистоту, - я в который раз удивляюсь этому удивительному факту. Обычно детская любовь отмирает, уступая место иному чувству, иным влюбленностям, - но у нас оно сменило детскую любовь подспудно, незаметно. "У нас" - я говорю так, ибо мне кажется, что тетя Аня любила тогда меня так же, как и я её; но она была взрослой девушкой, зрелой для любви, притягательной для мужских глаз (Аничка чудо как хороша, и я ещё опишу её), - и отдала всю свою любовь маленькому мальчику, чья макушка равнялась с её плечами. Почему так было? - чем больше я об этом думаю, тем меньше это понимаю, - и тем лучше знаю, что все было так, как надо.
Может быть, все дело - в тете Ане, в её удивительной способности любить и отдавать свою любовь. Вначале она относилась