острое чувство тела: я чувствовал, где и как нужно приласкать, почесать, погладить, чего хочет тетя Аня в данный момент, - её желания были токами, безмолвно перетекавшими из её тела в моё; то же самое чувствовала и она ко мне. Впоследствии - когда мы учились настоящему сексу - это нам очень помогло.
Наши отношения с противоположными полами были предметом недоумения наших знакомых и близких. Меня дразнили, что я "не дружу с девочками", - но они меня не интересовали. Меня оставляли равнодушным и таинственные разговоры о сексе, тайные просмотры журналов и открыток - я уже давно знал женское тело во всех его деталях и тайнах. В конце концов - от меня отстали…
Тетя Аня расцвела в небывалую, неописуемую красавицу: фигурка пухленькая, но не слишком - воздушная, с безупречным контуром талии и бедер; грудь - большая, упругая, удивительной красоты и трогательности; личико тонкое, прозрачное, с легкими веснушками; огромные голубые глаза, готовые удивляться и радоваться всему на свете, - с ресницами, светлыми и пушистыми, как одуванчики, - и золотисто-рыжие кудряшки, тонкие и блестящие, как паутина, отраставшие все длиннее и длиннее: когда мы познакомились, они были ниже плеч, но спустя 5 лет отросли почти по пояс. Я её поддразнивал: "в мелки кольца завитой, хвост струится золотой". Аничка была похожа на ренессансных мадонн… (она и сейчас на них похожа - в свои 47).
От ухажеров не было отбою. С некоторыми она встречалась и "ужинала", вводя меня в ревнивые подозрения; но я слишком безоглядно ей доверял, чтобы ревновать всерьез. Потом, при встрече, она мне подробно и насмешливо рассказывала о них. Её женское естество требовало выхода, и она находила его в невинном флирте; никаких поцелуев, не говоря об эротике, не было, - и я верил ей. Её забавлял доверчивый эгоизм парней, "озабоченных женским запахом", как она говорила. Ревность моя имела скорее игровой характер: она дразнила меня, я - её, делая вид, что совершенно не возбуждаюсь от её ласк. Но долго притворяться не получалось…
Её насыщенная эротическая жизнь со мной была её сладкой тайной, которой она гордилась (да и я тоже). Мои родители несколько раз говорили о том, что, мол, "как жаль: такая красавица - до сих пор не замужем"; я отмалчивался....
Мы были в курсе всех дел друг друга; за все это время у нас не было ни единой тайны, ни одной недомолвки друг перед другом. Случались небольшие ссоры и обиды, но ни одна из них не длилась дольше часа, после чего следовали примирения - с поцелуями и (если мы были одни) бурными ласками.
Аничка воспитывала меня - без принуждения, ласковыми советами и примером; никогда я не чувствовал раздражения или подавления; её превосходство "в жизни" казалось мне естественным, а моё самолюбие находило выход в "наших играх", где мы были полностью равноправны. Она делала со мной уроки, объясняла мне школьные предметы; эти уроки в обнимку - одно из самых нежных воспоминаний моего детства. Потом, когда я стал старше, инициатива незаметно, подспудно перешла ко мне, - и уже я советовал и помогал: тетя Аня часто бывала так беззаветно добра и альтруистична, что забывала о себе…
Наша любовь - единственный в истории пример, известный мне, когда жена собственноручно воспитала себе мужа - с рождения и до самой свадьбы. И это ничуть не повлияло на гармоничность семейных отношений.
5.
Конечно, наши отношения были видны, и взрослые относились снисходительно к этой странной дружбе мальчика со своей тетей.
Но потом, когда я стал взрослее, и мы вдвоем воспринимались уже ...не в качестве "тети с мальчиком", а "девушки с парнем" - начались разговоры...
Не буду передавать всех подробностей моей войны за тетю Аню. Со мной вначале "говорили" - сперва "доверительно" (пытливо заглядывая в глаза), затем "строго"… Потом подозрения стали усугубляться - кто-то подсмотрел наш поцелуй (а поцеловались мы впервые - по-настоящему, взасос, с язычками - когда мне было 13, а ей - 19. Инициатором была она), кто-то подслушал, как мы разговариваем наедине…
Тете Ане запретили встречаться со мной. Вначале пытались вести деликатную политику - но потом, когда наши протесты раскрыли все умолчания, - тогда в ход пошли репрессии. В жизни тети Ани наступили темные времена: её посчитали растлительницей малолетних, устроили "проработку" в комсомоле; у неё начались осложнения в институте (потом она все-таки восстановилась в нем - и окончила с отличием). Меня считали "несознательной жертвой" - несмотря на все мои протесты и поддержку тети Ани.
Потом тетю Аню увезли из Москвы. Связано это было якобы с работой её родителей…
Мы списывались "до востребования". Аня была в отчаянии; я, исполненный подросткового оптимизма, был уверен, что "наша возьмет". И не ошибся. Через пару месяцев семья тети Ани все-таки вернулась в Москву. Это было сделано опять же под прикрытием родительской работы, - но я знал, что тетя Аня все-таки растопила лед.
Это было, когда я учился в 11 классе. Мне было 17 лет, ей - 24. Она была удивительно красива, и как будто бы не взрослела: мы словно сравнялись с ней в возрасте. Кто видел нас - принимал за сверстников. Это было удивительно, и мы сами с удивлением и не без труда осваивали новые для себя роли.
Именно тогда тетя Аня пришла к моим родителям и твердо заявила, что хочет выйти за меня замуж.
Родители, увы, оказались не на высоте… Был грандиозный скандал. Я пытался защитить Аню, но отец рассвирепел и избил меня.
После этого я пошел в райком комсомола.
Эту идею мне подсказала книжка о композиторе Шумане и его романе с будущей женой Кларой: он добивался права жениться на ней в суде - и выиграл дело: суд постановил отцу Клары разрешить этот брак.
Отец не на шутку отлупил меня; всякие попытки матери отвести меня к врачу оборачивались скандалом: отец не хотел утечки информации. У меня были сломаны ребра; впоследствии обнаружилось и сотрясение мозга. Тем не менее я сбежал из дому - улучшил момент, когда никого не было, - и отправился прямо в райком. Идея была немыслимая, авантюрная - но я свято верил в свою правоту. Голова невыносимо болела - но я был исполнен воинственного героизма. Комсомол представлялся мне, советскому мальчишке, средоточием Справедливости…
Вера творит чудеса. Мне сказочно повезло: меня впустили без проволочек, а секретарем оказалась миловидная девушка лет 28. Вначале она приняла меня за алкоголика-дебошира, явившегося каяться в своих подвигах, - но по мере моего рассказа глаза её расширялись, - а я, видя её сочувствие, вдохновлялся все больше… изо всех сил стараясь ничего не досочинить. (Конечно, я утаил интимные детали, наш любовный стаж и многое другое, что не полагалось слышать никому).
Вначале она ещё пыталась сохранять позу официального недоверия - но я видел, что её переполняет негодование в адрес "обывателей" и "мещанства", ставших "на пути нашей любви" (так она выразилась потом). Я рассказал ей про побои отца; я ненавидел его в ту минуту и был готов опозорить его перед всем миром (впоследствии я горько раскаялся в этом).
Рая (так звали секретаря), повторив ещё раз двадцать - "вы ничего не выдумываете?",