дать волю мой другой длани. И вот уже оба её шикарных полушария стиснуты в моих ладонях. И я ощущаю под тонким батистом её ночной сорочки, как стремительно набухают и твердеют её бутоны. Когда мои губы дотягиваются до её шеи, она начинает крутить головой, затем вдруг резко переворачивается на правый бок, лицом ко мне, обнимает меня и яростно целует. При этом её груди настолько тесно прижались ко мне, так что мои ладони оказываются без дела. С левой рукой я ничего не мог поделать, - настолько она оказалась придавлена её телом. Но свободную правую я отправляю путешествовать от талии к коленке, хватаю края подола и тащу его вверх, насколько это возможно, после чего принимаюсь поглаживать обнажённую кожу бедра. И когда дотрагиваюсь до желанной расщелины, обнаруживаю, что она совсем мокра и раскрыта. Запускаю туда палец, затем другой, ощупью ищу и нахожу клитор. И только начинаю слегка потирать его, как она совершает ещё одно резкое движение всем телом, опрокидываясь на спину и как можно шире раздвигая задранные вверх колени.

Я ухитряюсь тут же поместить между ними свои колени и, ухватившись за свой хоботок, собираюсь, было, погрузить его в её пылающее жерло, как вдруг чувствую, как обе её ладони довольно сильно и настойчиво надавливают мне на темя, словно желая переместить мою голову (и губы) как можно нижи.

«Ага! – думаю я, - ей хочется, чтобы я прежде покрыл поцелуями её перси!»

Освободив на минутку-другую руку, я вместе с другой – свободной – с некоторым усилием стаскиваю с её плеч тесёмки ночнушки и, вытащив наружу шикарные мякоти, принимаюсь тискать их и покрывать поцелуями. Мои губы, язык и зубы вонзаются по очереди то в один, то в другой набухший до невозможности сосок. И я даже осмеливаюсь время от времени слегка прикусывать их, что каждый раз заставляет ей постанывать и охать. От удовольствия, как я понимаю.

Полагая, что этих предварительных ласк достаточно и что моя маман неплохо уже разогрета, я решаю вернуться к достижению своей главной цели и вновь просовываю одну из рук между нашими телами, чтобы направить своего упёршегося ей в ляжку упрямца туда, где ему давно, вроде бы, положено было быть.

И опять ощущаю давление её ладошек на моё темя.
- Пожалуйста, миленький! – вдруг довольно внятно шепчет маман. – Мне так понравилось… Ну, то, что было у нас тогда… под ветлой… Это было так восхитительно, что мне захотелось снова… Можно?

На сей раз до меня доходит, что же ей более всего желательно, и я моментально исполняю её просьбу: отползаю чуток на коленях, опуская на пятки таз и прикладываю к её промежью свои уста. Пробегаю губами по лохматке, и, обнаружив наполовину вывернутые срамные губы, принимаюсь лизать их. Охи и ахи усиливаются, таз заёрзал, а когда мой язык упирается в разбухший и затвердевший похотник и я его беру в зубы, ей уже становиться не в мочь сдерживать свои истошные стоны.

Они не прекращаются и тогда, когда я – не столько потому, что мой нос не очень-то приятно чувствовал себя в густых завитках на её лобке, но и для того чтобы прекратить эти ужасающие звуки, вырывающиеся из её уст, подаюсь сильно вперёд и накрываю их своим ртом, одновременно ухитрившись, снова просунув под себя руку, схватиться за свой дротик и ввести его в развороченную расщелину.
- Ах, ох! Миленький ты мой! – продолжает чуть ли не выкрикивать она.

И случается то, что только и могло произойти в этих обстоятельствах.
- Лида! – вдруг до носится до нас голос. – Что случилось?

Мы замираем, парализованные страхом.
- Лида! Что с тобой? – повторяет свой вопрос невольно разбуженный нами отчим.

И я чувствую, как его рука касается волос на моём затылке.

Реакция моей маман была молниеносной: она скидывает меня с себя, поворачивается к нему лицом и произносит:
- Ах, действительно, что это со мной? Кажется, что-то приснилось…
- Что-нибудь плохое? Ты, вроде бы, стонала…
- Нет, что ты! Напротив! Что-то очень-очень прелестное… Но спи-спи, завтра расскажу, если не забуду.

Осознав, что смертельная опасность миновала нас, я пробую, было, возобновить свою кровосмесительную забаву, но, обняв маман за плечи и прижавшись к её заду, неожиданно ощущаю что-то неладное со своим хоботком. Просовываю к нему руки и обнаруживаю, что вся его былая напряжённость и твердокаменность куда-то улетучилась и что в мой ладони что-то вроде мышиного хвостика.

Очевидно, то же самое ощутила и моя маман. Выждав пару-другую минут, она поворачивается ко мне, обнимает меня, нежно целует и шепчет на ухо:
- Кажется, он снова заснул… Пронесло… Но не будем больше гневить Бога… Тихонечко вставай и улепётывай отсюда… И чтобы через минуту тут твоего духа не было!
- Но мне же надо одеться…
- В коридоре сделаешь… Подожди за дверью, я вынесу…

30. 6 – и не тётя и не г-жа Жукова..

Ждать приходится прилично. Маман моя явно не спешит собрать мои пожитки и вернуть их мне. Наконец, она выходит в коридор. Мы, не сговариваясь, обнимаемся и целуемся, но теперь в наших ласках нет никакой страсти.
- Слава Богу, - говорит она, - что всё так обошлось. И как это только я отважилась пойти на такое! Сама себе удивляюсь… Тебе помочь одеться? Тут так темно, ничего не видно.
- Помоги. Где мои кальсоны!
- Вот они… Обопрись о меня и просовывай одну ногу, потом другую…

Я повинуюсь, и когда она, натягивая штанины мне на бёдра, словно невзначай, касается моих причиндалов, я чувствую, как их словно ласковая молния пронзила и они будто бы малость встрепенулись.
- Носки сам наденешь?
- Сам.
- И ботинки?
- Спасибо, справлюсь… А ты иди, а то замёрзнешь…
- Не замёрзну!.. Внутри меня такой пожар разгорелся!.. Не знаю, что и делать с собою… Вот сорочка, просовывай руки в рукава, я её подержу… Вот так!.. Теперь дай-ка обниму тебя, непутёвого, и поцелую.

И тут совсем рядом раздаётся:
- Это кто это в такое позднее время у меня под дверью обнимается и целуется?

По голосу сразу же становится понятно: это Татьяна Николаевна.
- Ах, вот это кто! – продолжает она, ощупывая нас. – Маман прощается с дитятей, называя его при этом непутёвым!
- А разве это не так? – возражает маман, поглаживая мне щёки.
- Кто ж сомневается! Только откуда и куда он, непутёвый, путь держит?
- Откуда, не ведаю, и куда путь держит, понятия не имею, - ведь он же у меня непутёвый! Попробуй, попытай его! А мне пора и в постель возвращаться.
- Пора, Лидочка, пора! – слышим мы вдруг голос из открывшейся двери её комнаты. – Что это вы тут за беседу устроили, в коридоре, да в такую поздноту?..
- Да вот, - берётся объяснить Татьяна Николаевна, - ваша драгоценная супруга пробует урезонить вашего Сашеньку, который вдруг превратился в лунатика. Наверно, плохо его лечили в больнице.
- Саша? Лунатик? Я чем-нибудь могу помочь?
- Да нет, ничего особенно страшного. Забирайте-ка лучше с собой Лидочку, а я попытаюсь докончить то, что она начала. Думаю, все будут довольны.

Беседа принимает интересный для меня оборот, и я молча жду, куда он обернётся.
- Слышишь, Лид, что предлагает Танечка? – продолжает мой отчим. – Пойдём, раз ничего страшного нет. Уже поздно, и всем спать пора.
- Иди-иди, - присоединяется