в котором слышатся и мука, и наслаждение, произносит:
- О боже! Что это со мной? И как можно?
Бормоча это, она продолжает двигать попкой, и движения эти становятся всё более и более интенсивными. Мне же всё это порядком приедается, рот и нос тонут в курчавостях, произрастающих в её промежности и на лобке, отдельные волоски забиваются в ноздри и становится трудно дышать. Больше не в силах этого вынести, я, убрав язык, поднимаю голову, и вижу, что она, крепко закрыв глаза, томно выговаривает:
- Всё это, конечно, ¬очень дурно… Но что делать? Так продолжаться больше не может… Я уже не в силах! Иди ко мне!
И притягивает меня на себя, а когда я взбираюсь на неё, устремляет свои руки под мой живот, хватает мой член и судорожным движением направляет его в своё уже хорошо смазанное и наполненное моей слюной устье. Причём, несмотря на эту маслянистость и влажность, довольно узкое и потому весьма тесно охватившее мой кончик. На каждый мой качок бонна отвечает удивительно пылко и горячо.
- Ещё, ещё! – шепчет она, встречая своим тяжело дышащим ртом мой язык. – Бога ради, быстрее!
Не удивительно, что при таком чрезмерном возбуждении нам удаётся сделать всего нескольких быстрых движений - дай Бог, полу¬дюжины толчков и выгибаний, - как мы оба кончаем, почти одновременно. Я выпускаю в неё такую струю, что, наверное, во мне в тот момент больше не оставалось ни капли, даже несмотря на то, что бонна пытается выжать из меня ещё хоть немного. Кажется, у меня нет даже ...сил извлечь свой член. Я так и продолжаю лежать на её небольших, но упругих грудях, безразличный и инертный.
- А как насчёт ещё одного разика? – бормочет бонна, играя с моими волосами, но по-прежнему не открывая глаз.- Ты даже представить себе не можешь, дорогой Егорушка, чем это для меня было!…
Думаю, если бы в этот момент вошёл её муж, с которым она вроде бы делилась своими впечатлениями, она всё равно не смогла расплести объятия, - в столь блаженной истоме она пребывала. Что же касается меня, то я мысленно поздравлял себя с победой, завоеванной благодаря моей непревзойденной сметливости, и внутренне готовился к тому напряжённому моменту, когда она узрит, наконец, кто возлежит на ней. Между тем всё обходится без излишнего драматизма.
- Кто вы? Как посмели?
Вот какие первые два вопросы слышу я из её уст. Затем следуют другие:
- Это ты, Саша?.. Ну да, так и есть… И как только такое пришло тебе в голову, господин гимназист?
Произнося эти слова и сопровождая их неодобрительным покачиванием головой, госпожа Ладынина тем не менее не выпускает меня из своих объятий и продолжает удерживать ногами, сомкнутыми на моих ягодицах.
- Чего молчишь-то? Говори, оправдывайся!.
- Дорогая Юлия Андреевна, - ответствую я, - в тот момент, когда я вас увидел, я по¬чувствовал, что, даже если мне придется прибегнуть к насилию, я во что бы то ни стало должен овладеть вами, хотя бы это стоило мне сво¬боды или самой жизни.
- Ничего себе! От земли два вершка, а туда же!
- Как видите!
- Вот именно… Сама виновата. Раньше следовало догадаться... Но дело зашло уже слишком далеко, и исправить положение невозможно. Ты доволен?
И, сказав это, краснеет, хотя та откровенная поза, в которой она продолжает находится, мало к тому располагает.
Тут наше внимание привлекает какой-то едва слышный шорох за дверью, и бонна, быстро накрыв меня простыней, громко спрашивает:
- Кто там?
Ответа не последовало, и мы переводим дух.
- А теперь послушай меня, пострел, - говорит госпожа Ладынина, глядя на меня лучащи¬мися глазами. – Хоть я и сознаю, что оба мы совер¬шили большой грех, тем не менее чувствую, что моё наслаждение стоило того. Ты, дорогуша, и представить не можешь, как я безумно счастлива. Однако, пока нашу тайну не раскрыли, поспеши-ка луч¬ше к себе!
И, страстно поцеловав меня в губы, настояла, чтобы я ушел.
Едва я покидаю её комнату и выхожу из главного дома, закрыв за собой двери, как тут же за¬стываю в удивлении и страхе, ибо обнаруживаю, что дверь моей комнатки приотворена, хотя сам был уверен, что закрыл её. На цыпочках, с дро¬жью в коленках я медленно вхожу к себе и вижу Гавриила, стоящего у прикроватной тумбочки с бледным лицом и всем своим видом выражавшего задумчи¬вость и растерянность.
- Привет, - говорю я. - Что, чёрт возьми, тебя сюда привело?
- Я вернулся, - поясняет он, - чтобы взять нож, который выложил и оставил на кухне.
- И что же?
- Поздравляю…
- Так ты признаёшь, что проиграл пари? - победным тоном спрашиваю я.
-Да, - мрачно соглашается он. - Но понять этого не могу. И это бесит меня. Ну чем ты лучше меня? На два года меньше и на голову короче. Да и инструмент мой подлиннее. Ну разве что личико у тебя посмазливее. В остальном же ты не имеешь передо мной никаких преимуществ. И тем не менее без труда покоряешь женщину, которую знаешь без году неделю, тогда как я два долгих года прилагал все усилия, чтобы добить¬ся этой цели, - и не добился ничего.
- Но ты лишь видел, как я выходил от неё. Откуда тебе известно, что я выиграл?
- Откуда известно? Я просто заглянул в твою комнату, чтобы по¬смотреть, спишь ты или нет, и, не увидев тебя, стал осматриваться. Заглянул в главный дом. Тут и заметил, что дверь в спальню госпожи Ладыниной приоткрыта. А услышав, как вы оба стонете и стараетесь, не удержался и заглянул внутрь. Ну и зрелище мне открылось! Я увидел, как эта неприступная красавица с готовностью отвечает на каждый твой удар и как твой маленький член выходит наружу, а потом снова в неё вонза¬ется. При виде этого я чуть было не сошёл с ума. Скажи Бога ради, как тебе это удалось? Ведь это какое-то чудо!
Не удовлетворив его любопытства и оставив в недоумении, я заворачиваюсь в одеяло, потому как утро было прохладным, и за-сыпаю.
Гавриил же отправляется догонять остальных грибников, и, судя по его настроению, видел он грибы не так уж зорко, что для них было не так уж и плохо. И когда несколько часов спустя все возвращаются и принимаются перебирать собранную добычу, он выделялся среди всех, весело восседавших за столом, как чело¬век, жестоко страдающий мигренью.
Все складывается как нельзя лучше для меня и дальше. Днём приносят телеграмму, адресованную господину Ладынину, от его старого прияте¬ля по университету. Тот извещал, что будет в Москве проездом, и, пользуясь этой возможностью, хотел бы встретиться. По этому случаю, отобедав пораньше обычного, господин Ладынин прощается с нами до следующего дня.
У бонны был прекрасный вокал, а поскольку к госпоже Самариной заглянули два её приятеля, тоже не обделённые музыкальным талан¬том, то был устроен маленький концерт. Вечер получился весьма и весьма приятным. Где-то около десяти часов, сидя подле бонны (дети только что легли спать, и она присоединилась к нам) у рояля и переворачивая ей ноты, я не упускаю возможности шепнуть ей на ушко:
- Мне прийти к вам сегодня, или вы сами навестите бедного гимназиста?
- Второе, - отвечает она, покраснев до корней волос, посколь-ку ещё, очевидно, не научилась обуздывать укоры совести.
Однако как истинная женщина она тут же чисто по-женски тихо добавляет: