По следам Аполлинера. 28 - маман

28. Маман.
А на следующей недели, во вторник 9-го августа, меня отпустили из больницы. Мне-то лично казалось, что тамошние врачи были готовы сделать это гораздо раньше, но регулярно навещавший меня Константин Константинович Ульман был категорически против. Наверно, не без влияния своей супруги. Он же и приехал за мной.
Встречали меня все обитатели имения, как хозяева, так и постояльцы, как мужчины (я уже знал, что мои отчим и его брат пребывают в отпуске), так и дамы. Девочки проявляли нарочитую скромность, обойдясь без объятий и поцелуев и ограничиваясь демонстративными книксами. И первой новостью, которой огорошила меня маман, провожая в мою терраску, была такая:
- Как ты знаешь, в твоей комнате мы с Таней разместили своих горничных. Так вот, теперь мы их переместили в комнату Пети, а Петю подселили к тебе. Может быть, тебе это покажется неудобным, но другого выхода у нас не было.
- Спасибо, тебе, мамочка, за заботу! – не выдерживаю я. – Уж лучше бы снова меня отправила в Расторгуево. Там, во всяком случае, обо мне лучше заботились и проявляли больше внимания.
- Ты имеешь в виду Елизавету Львовну? Так она здесь, только вот сегодня что-то задержало её в Подольске. Вечером наверняка появится с мужем.
- С мужем, говоришь? Только этого мне и не хватало!.. Не за кем приволочиться… А за девицами своими, я знаю, вы установили настоящий полицейский надзор, так что мне к ним не подступиться. Придётся тебе побольше, чем раньше, уделить мне внимания. Тебе это будет легче всех делать… Даже на глазах твоего мужа.
Мы входим в мою терраску, я кидаю куда-то свои вещи, сажусь на свою постель, усаживаю рядом маман, обнимаю и целую её и продолжаю:
- Ведь ты мне мать, не правда ли, и можешь позволить себе приласкать своего блудного сына…
- Что ты несёшь, несносный! – удивлённо восклицает она, уклоняясь от моих объятий и поцелуев.
- А что нам остаётся делать, дорогая! – продолжаю я, не переставая ластиться к ней. – Я же знаю: существует некий дамский заговор – не дать мне возможности испортить ваших драгоценных девочек. Причём, не брезгуя ничем, даже собственной непогрешимостью!..
- Откуда ты это взял, дорогой? – ещё более удивляется маман, по прежнему увёртываясь от моих проявлений нежности.
- Слышал, слышал я, что говорила тебе и Марии Александровне тётя Таня… Но сама она сейчас при муже, поговори с ней, чтобы она как-нибудь исхитрилась возместить мне то, что, вроде бы, готова хоть тут же дать мне её старшая дочь, а глядя на неё – и младшая…
- Что ты такое говоришь?
- Говорю то, что вижу.
- А мая Катя? – с явной уже тревогой интересуется моя маман.
- Твоя Катя ещё чересчур маленькая для этого, хотя кое-что уже успела повидать и на пожарный случай может сгодится…
- Да как у тебя язык поворачивается говорить такое?
- Говорю то, о чём ты сама уже тревожишься. Иначе не участвовала бы в этом заговоре. Раз Катя тебе так дорога, то придётся пожертвовать собой…
- Как ты смеешь? – восклицает она, вскакивая и вырываясь из моих объятий. – Ты совсем с ума сошёл!.. Ведь я твоя мать!..
Я тоже встаю, продолжая держать её за руки.
- Вот именно! Мать!.. Разве ты и тётя Таня были мне чужими, когда, купая меня в детстве, иной раз не только целовали и гладили щёчки, но и позволяли себе другие ласки?
- Но ведь ты же тогда был маленьким?
- Ну и что? И сейчас не очень-то большой. Помню, с каким удовольствием всего месяц с небольшим назад обнимал и целовал тебя здесь, на лестнице…
- То была непростительная слабость с моей стороны…
- Почему непростительная?
- Больше этого не должно повториться!.. Всё, хватит об этом! Пойдём обедать… Нас, наверно, заждались…
Мы выходим, спускаемся вниз и направляемся в столовую. Продолжая держать её за руку, я снова хватаюсь за утерянную, было, нить разговора:.
- Не зарекайся, мамочка! Да, наверно, ты бы предпочла, чтобы на твоём месте оказалась тётя Таня. Так, повторяю, поговори с ней… Вы же с ней подруги… Хотя лично я предпочёл бы тебя… Ты мне больше всех нравишься!..
- Но ты, кажется, пользуешься не только моей и Таниной любовью…
- Да, если исключить девочек, ещё остаётся госпожа Ульман… Все утверждают, что она мне сильно симпатизирует. Но насколько я успел убедиться, толку от её симпатий нет никакого.
В отличие от тебя и тёти Тани она, мне кажется, обладает огромнейшим недостатком – слепой верностью своему супругу, хотя и не уверен, что всё ещё любит его. К тому же не забывай, что она находится под жёстким присмотром своей старшей дочери Лики, которая почему-то ненавидит меня и делает всё, чтобы охладить отношение своей матери ко мне.
- Но она скоро выходит замуж. Тебе известно?
- Что от этого переменится? Ничего… Так что, хочешь не хочешь, а придётся тебе быть потеплее со мною…
- Помолчи, дорогой! – просит она, запечатывая ладонью мои уста при входе в столовую.
И садится на стул за обеденным столом между мужем и дочкой. Я ищу глазами свободное место, она мне указывает на него, но передумав, просит перейти туда Катю, уступив мне своё.
Тема общего разговора за столом – предстоящее Государственное совещание в Москве.
- Созвано оно как совещательное. Но в связи с новой отсрочкой выборов в Учредительное Собрание не провозгласит ли оно себя законодательным, постановления которого обязательны для Временного правительства?
- Не мешало бы. Ведь недаром же Павел Рябушинский обозвал это правительство видимостью власти, шайкой политических шарлатанов…
- Да, да! Ссылаясь на то, что те лица, которые управляют государством, должны буржуазно мыслить и буржуазно действовать, он выразил сожаление, что оказывается «нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа, членов разных комитетов и советов, чтобы они опомнились».
- Ну, знаете ли… Торгово-промышленники говорят много слов о грозящей России катастрофе, но сами всё время остаются торгово-промышленниками, а не гражданами. Не скорбь по поводу тяжёлого положения родины, а злорадство по поводу ошибок Временного правительства, нескрываемая вражда к последнему были основными настроениями их съезда.
- Утверждают, что Керенский запретил приезжать Корнилову в Москву… Боится его. И по делом. Генерал предоставил правительству докладную записку с предложениями, которые он хотел бы огласить на этом совещании. Она всполошила премьера, не без ведома которого копия записки оказалась в распоряжении ряда газет и была ими в выдержках опубликована, вызвав панику в кругах «революционной демократии». Советские «Известия» начали систематическую травлю генерала. А между тем министры этой записки не получили!
Прислуживала за столом наша горничная Ульяна. Когда она в очередной раз подходит к нам, маман спрашивает меня, положив свою руку мне на коленку:
- Как ты её находишь? Не правда ли, она похорошела здесь на воздухе?
- Спроси лучше Николай Ивановича! – парирую я её вопрос, тоже кладя свою руку ей на бедро. – Видишь, как он оглаживает её задницу… Думает, никто не видит.
- Уж не ревнуешь ли ты его к ней? – спрашивает весело маман, перекладывая свою руку на мою.
- Если и