По следам Аполлинера
По следам Аполлинера
По следам Аполлинера.
12. Поездка в Москву - горничная
Дома я оказываюсь к вечеру. Швейцар, приветствуя меня, сообщает:
- Николай Иванович пришли-с и вскоре ушли-с, сказали в театр. А горничная ваша, Ульяна, должна быть дома. К ней только какой-то молодой человек пришёл, я его уже не раз видел, братом её называется.
Бегом, перескакивая через ступеньки, поднимаюсь на свой этаж и звоню. Ни ответа, ни привета. Звоню ещё и ещё. Наконец, слышу, как к входной двери приближаются шаги и горничная спрашивает:
- Кто там?
- Это я, Уля, открой!
- Ах, это вы, Саша, я сейчас… Простите, что замешкалась…
Дверь открывается, и я вижу нашу горничную с испуганным лицом, в растерянности одёргивающую на себе платье и передник.
- Ты не одна, что ли? – спрашиваю я её.
- Да, - односложно отвечает она.
- Разве у тебя есть брат?
- Есть, но не в Москве…
- А кто же тогда у тебя?
- Жених…
- Ах, вот как… тогда прости, что помешал вам…
- Да что вы, барин!.. Проходите к себе… Я сейчас вам что-нибудь на ужин приготовлю. Поди, проголодались?
- В каком-то смысле да, - весело соглашаюсь я и иду в свою комнату.
Уля пропускает меня и ныряет в свою каморку, где, очевидно, и находилась до моего прихода со своим женихом, а минут через десять стучит в дверь и приглашает в столовую.
- Так у тебя есть жених, - интересуюсь я, принимаясь за еду.
- Да как вам сказать… Вроде бы обещает жениться…
- И ты тогда уйдёшь от нас?
- Не думаю, что это произойдёт скоро…
- Почему?
- Его посчитали уклоняющимся от воинской службы. В газетах помещён их список… Он действительно работал у своего отца на мебельном складе конторщиком или приказчиком, а с началом войны пошёл на артиллерийский завод. Теперь его заберут в армию… Вот он и пришёл рассказать об этом…
- И привёл при этом в сильный беспорядок твоё платье, - не без ехидства замечаю я. – Он уже ушёл?
- Да, я сразу же отослала его.
- Он часто тебя навещает?
- Обычно мы с ним встречаемся по выходным и ходим в кинематограф. А здесь он бывает редко.
- Когда нас никого не бывает?
- Я всё собиралась сказать Лидии Сергеевне, но не успела…
- Ты меня прости, Уля, за это любопытство. За четыре дня, что я провёл на даче, со мной столько разного приключилось, что я теперь совсем другими глазами смотрю на каждую женскую особу, будь то моя маман или Катя… А вот теперь и на тебя тоже…
Горничная молчит, непонимающе глядя на меня. Замолкаю и я, не зная, как продолжить разговор в нужном направлении…
- Да садись ты рядом! – наконец, предлагаю я.
- Не положено, барин, - отвечает она, отклоняя протянувшуюся к ней мою руку.
- Ну хорошо, расскажи мне что-нибудь о себе!
- Да что рассказывать-то?
- Откуда родом, где родители и чем занимаются, как попала к нам?
- С Рязанщины я. Отец крестьянствовал, потом работал на фабрике в Зарайске. Я, как старшая, помогала матери в деревне с остальными детьми, а их она нарожала 8. Когда подросли два первых последыша, меня забрал к себе отец, устроилась горничной, затем переехала в Коломну, а оттуда – сюда…
И снова наступает тягостное молчание. Решаюсь прервать его таким вопросом:
- Ты разрешаешь своему жениху целовать тебя и делать другие вольности?
- Ну что вы, барин, как можно?
- Что значит «как можно?» - говорить об этом или делать?
- И то, и то…
- А если что-то одно? Допустим, не говорить, но делать?.. Ты же не откажешь мне, если я сейчас тебя попробую поцеловать?...
- Вы уже поели? – вместо ответа спрашивает она, берёт со стола тарелку и чашку и спешит на кухню.
Я поднимаюсь и следую за ней. Она стоит у раковины и моет посуду. Подхожу к ней сзади, беру за мощный торс, говоря:
- Да погоди ты, Уля, успеешь этим заняться…
И, просунув обе руки ей подмышки, обхватываю ладонями груди.
- Нет, нет, - возражает испуганно она. - Нельзя так… посуда же грязная!..
Но не противится, когда я закрываю кран с водой и усаживаюсь вместе с ней на стоящей рядом кушетке.
- Ох, барин, ну разве можно? – произносит она, делая не очень энергичные попытки увернуться от моих объятий и поцелуев.
Я нагибаюсь, чтобы схватить подол её юбки, но в этот момент она так резко меня отталкивает, что я, потеряв равновесие, оказываюсь на полу у её ног. Не успеваю я сообразить, как реагировать на эту неожиданную контратаку, как вижу её, с исказившимся от страха лицом, на коленях рядом со мной.
- Ох, барин! – всхлипывает она. – Что же я, дура эдакая, наделала?.. Вы, поди, сильно ушиблись?.. Простите меня!..
И, склонившись надо мной, начинает меня целовать. Сразу оценив преимущества сложившейся ситуации, я тем не менее не могу сообразить, как ей воспользоваться. И, не найдя ничего лучшего, чуть завывая (как бы от боли), на четвереньках начинаю двигаться из кухни в коридор. А затем в ванную. Она, причитая, следует за мною, но у входа останавливается перед запертой мною изнутри дверью.
- Сашок! Санечка! Что с вами? – слышу я её взволнованный голос.
Я открываю кран с водой, разоблачаясь и отвечаю:
- Не знаю… Болит!..
- Что болит?.. Откройте дверь!.. Дайте я взгляну…
Обдав всего себя, уже обнажённого, водой из-под крана, я открываю дверь, беру в обе ладошки свой хоботок и говорю:
- Кажется, пипка… Взгляни!..
Всё ещё полная испуга и не подозревая подвоха, Уля устремляется ко мне и, наклонившись, берёт этот самый предмет из моих рук в свои… Эффект был потрясающий: находившийся до того в полутвёрдом состоянии, он моментально вскакивает, увеличивается в объёме и твердеет. Горничная остолбевает, а я, не выдержав, дико смеюсь.
- Да ну вас! – в сердцах говорит она, отдёргивает руки и устремляется вон.
- Куда ж ты? – кричу я, устремляясь за ней.
Вбежав на кухню, она кидается на кушетку и, обхватив лицо ладонями, причитает:
- Да что же это такое?.. Как был маленьким безобразником, так им и остался!.. Ни стыда ни совести!..
- Но у меня действительно болит! – настаиваю я, пытаясь опять всучить ей свою вещичку. – Потрогай… Разве это нормально, что так вспухла?..
- Идите к себе и ложитесь под одеяло… Я сейчас приду к вам…
- И посмотришь?
- Быстрее, вам говорят…
Я бегу в свою комнату, разбираю постель и укладываюсь на спину.
- Накрылись? – слышу я её голос в коридоре. – Если нет, я не войду к вам.
Приходится выполнить это условия, но как только она берёт стул, придвигает его ко мне и садится, откидываю одеяло и, указывая ей на свой торчащий вверх стручок, произношу:
- Вот!...
- Что «вот»? – переспрашивает она.
Но не противится, когда я беру её пальцы и возлагаю их на предмет нашего разговора.
- Я не умру, Уля? – с деланной тревогой задаю я ей вопрос.
Теперь наступает её черёд громко и весело смеяться.
- От этого ещё никто не умирал, поверьте мне, - успокаивает она меня, не только не отстраняя своих пальцев от моего хоботка, но и слегка поглаживая его.
- А почему же он тогда так разбух?
- Спросите у Жоры, он в этих делах разбирается…
- Но его же нет, а мне интересно… Скажи, а когда я совсем был маленьким, ты помогала моей мамуле мыть меня?
- Конечно…
- И, значит, видела уже меня голого?
- Ещё бы, но тогда у вас ничего такого увидеть нельзя было тут!
Произнося последнее слово, она слега трясёт
По следам Аполлинера.
12. Поездка в Москву - горничная
Дома я оказываюсь к вечеру. Швейцар, приветствуя меня, сообщает:
- Николай Иванович пришли-с и вскоре ушли-с, сказали в театр. А горничная ваша, Ульяна, должна быть дома. К ней только какой-то молодой человек пришёл, я его уже не раз видел, братом её называется.
Бегом, перескакивая через ступеньки, поднимаюсь на свой этаж и звоню. Ни ответа, ни привета. Звоню ещё и ещё. Наконец, слышу, как к входной двери приближаются шаги и горничная спрашивает:
- Кто там?
- Это я, Уля, открой!
- Ах, это вы, Саша, я сейчас… Простите, что замешкалась…
Дверь открывается, и я вижу нашу горничную с испуганным лицом, в растерянности одёргивающую на себе платье и передник.
- Ты не одна, что ли? – спрашиваю я её.
- Да, - односложно отвечает она.
- Разве у тебя есть брат?
- Есть, но не в Москве…
- А кто же тогда у тебя?
- Жених…
- Ах, вот как… тогда прости, что помешал вам…
- Да что вы, барин!.. Проходите к себе… Я сейчас вам что-нибудь на ужин приготовлю. Поди, проголодались?
- В каком-то смысле да, - весело соглашаюсь я и иду в свою комнату.
Уля пропускает меня и ныряет в свою каморку, где, очевидно, и находилась до моего прихода со своим женихом, а минут через десять стучит в дверь и приглашает в столовую.
- Так у тебя есть жених, - интересуюсь я, принимаясь за еду.
- Да как вам сказать… Вроде бы обещает жениться…
- И ты тогда уйдёшь от нас?
- Не думаю, что это произойдёт скоро…
- Почему?
- Его посчитали уклоняющимся от воинской службы. В газетах помещён их список… Он действительно работал у своего отца на мебельном складе конторщиком или приказчиком, а с началом войны пошёл на артиллерийский завод. Теперь его заберут в армию… Вот он и пришёл рассказать об этом…
- И привёл при этом в сильный беспорядок твоё платье, - не без ехидства замечаю я. – Он уже ушёл?
- Да, я сразу же отослала его.
- Он часто тебя навещает?
- Обычно мы с ним встречаемся по выходным и ходим в кинематограф. А здесь он бывает редко.
- Когда нас никого не бывает?
- Я всё собиралась сказать Лидии Сергеевне, но не успела…
- Ты меня прости, Уля, за это любопытство. За четыре дня, что я провёл на даче, со мной столько разного приключилось, что я теперь совсем другими глазами смотрю на каждую женскую особу, будь то моя маман или Катя… А вот теперь и на тебя тоже…
Горничная молчит, непонимающе глядя на меня. Замолкаю и я, не зная, как продолжить разговор в нужном направлении…
- Да садись ты рядом! – наконец, предлагаю я.
- Не положено, барин, - отвечает она, отклоняя протянувшуюся к ней мою руку.
- Ну хорошо, расскажи мне что-нибудь о себе!
- Да что рассказывать-то?
- Откуда родом, где родители и чем занимаются, как попала к нам?
- С Рязанщины я. Отец крестьянствовал, потом работал на фабрике в Зарайске. Я, как старшая, помогала матери в деревне с остальными детьми, а их она нарожала 8. Когда подросли два первых последыша, меня забрал к себе отец, устроилась горничной, затем переехала в Коломну, а оттуда – сюда…
И снова наступает тягостное молчание. Решаюсь прервать его таким вопросом:
- Ты разрешаешь своему жениху целовать тебя и делать другие вольности?
- Ну что вы, барин, как можно?
- Что значит «как можно?» - говорить об этом или делать?
- И то, и то…
- А если что-то одно? Допустим, не говорить, но делать?.. Ты же не откажешь мне, если я сейчас тебя попробую поцеловать?...
- Вы уже поели? – вместо ответа спрашивает она, берёт со стола тарелку и чашку и спешит на кухню.
Я поднимаюсь и следую за ней. Она стоит у раковины и моет посуду. Подхожу к ней сзади, беру за мощный торс, говоря:
- Да погоди ты, Уля, успеешь этим заняться…
И, просунув обе руки ей подмышки, обхватываю ладонями груди.
- Нет, нет, - возражает испуганно она. - Нельзя так… посуда же грязная!..
Но не противится, когда я закрываю кран с водой и усаживаюсь вместе с ней на стоящей рядом кушетке.
- Ох, барин, ну разве можно? – произносит она, делая не очень энергичные попытки увернуться от моих объятий и поцелуев.
Я нагибаюсь, чтобы схватить подол её юбки, но в этот момент она так резко меня отталкивает, что я, потеряв равновесие, оказываюсь на полу у её ног. Не успеваю я сообразить, как реагировать на эту неожиданную контратаку, как вижу её, с исказившимся от страха лицом, на коленях рядом со мной.
- Ох, барин! – всхлипывает она. – Что же я, дура эдакая, наделала?.. Вы, поди, сильно ушиблись?.. Простите меня!..
И, склонившись надо мной, начинает меня целовать. Сразу оценив преимущества сложившейся ситуации, я тем не менее не могу сообразить, как ей воспользоваться. И, не найдя ничего лучшего, чуть завывая (как бы от боли), на четвереньках начинаю двигаться из кухни в коридор. А затем в ванную. Она, причитая, следует за мною, но у входа останавливается перед запертой мною изнутри дверью.
- Сашок! Санечка! Что с вами? – слышу я её взволнованный голос.
Я открываю кран с водой, разоблачаясь и отвечаю:
- Не знаю… Болит!..
- Что болит?.. Откройте дверь!.. Дайте я взгляну…
Обдав всего себя, уже обнажённого, водой из-под крана, я открываю дверь, беру в обе ладошки свой хоботок и говорю:
- Кажется, пипка… Взгляни!..
Всё ещё полная испуга и не подозревая подвоха, Уля устремляется ко мне и, наклонившись, берёт этот самый предмет из моих рук в свои… Эффект был потрясающий: находившийся до того в полутвёрдом состоянии, он моментально вскакивает, увеличивается в объёме и твердеет. Горничная остолбевает, а я, не выдержав, дико смеюсь.
- Да ну вас! – в сердцах говорит она, отдёргивает руки и устремляется вон.
- Куда ж ты? – кричу я, устремляясь за ней.
Вбежав на кухню, она кидается на кушетку и, обхватив лицо ладонями, причитает:
- Да что же это такое?.. Как был маленьким безобразником, так им и остался!.. Ни стыда ни совести!..
- Но у меня действительно болит! – настаиваю я, пытаясь опять всучить ей свою вещичку. – Потрогай… Разве это нормально, что так вспухла?..
- Идите к себе и ложитесь под одеяло… Я сейчас приду к вам…
- И посмотришь?
- Быстрее, вам говорят…
Я бегу в свою комнату, разбираю постель и укладываюсь на спину.
- Накрылись? – слышу я её голос в коридоре. – Если нет, я не войду к вам.
Приходится выполнить это условия, но как только она берёт стул, придвигает его ко мне и садится, откидываю одеяло и, указывая ей на свой торчащий вверх стручок, произношу:
- Вот!...
- Что «вот»? – переспрашивает она.
Но не противится, когда я беру её пальцы и возлагаю их на предмет нашего разговора.
- Я не умру, Уля? – с деланной тревогой задаю я ей вопрос.
Теперь наступает её черёд громко и весело смеяться.
- От этого ещё никто не умирал, поверьте мне, - успокаивает она меня, не только не отстраняя своих пальцев от моего хоботка, но и слегка поглаживая его.
- А почему же он тогда так разбух?
- Спросите у Жоры, он в этих делах разбирается…
- Но его же нет, а мне интересно… Скажи, а когда я совсем был маленьким, ты помогала моей мамуле мыть меня?
- Конечно…
- И, значит, видела уже меня голого?
- Ещё бы, но тогда у вас ничего такого увидеть нельзя было тут!
Произнося последнее слово, она слега трясёт
0 / 47