изменился: стал дрожать и сутулиться, взгляд его стал вялым, жесты - неуклюжими, будто он двигался в искаженном пространстве. Единственное, что занимало его - мифы Древней Греции, которые он принялся внимательно изучать по возвращении домой. Его преследовала странная мысль, и не мысль даже, а тень мысли, догадка, которую он не решался додумать до конца.

Это было смешно и, кроме смеха, пахло бредом на нервной почве, в чем Георгий прекрасно отдавал себе отчет. Но тень догадки, засев в нем, бередила душу, и он понемногу поддавался ей, оправдываясь перед самим собой: «если там мы играли в ту игру - отчего не поиграть здесь в эту?» «Я просто изучаю древние мифы», говорил он себе, – «в конце концов, когда-то это было признаком культуры. Отчего бы мне не стать культурнее?», убеждал он себя - и продолжал искать то, что боялся додумать до конца.

И однажды нашел.

Это было так явно, так безусловно-очевидно, что хитрить уже было нельзя.

Георгий не сразу принял то, что нашел. Ему снова чудилось зябкое дыхание берегового ветра, и снова хотелось закутаться в накидку. Он зажмурился, глубоко вздохнул, открыл глаза - и перечитал три абзаца, найденные в старой книжке:

«...Кого только не разили стрелы коварнаго Эрота! Во время оно черноокая Киссе, одна из ста дочерей морского старца Нерея и океаниды Дориды, полюбила сатира Горгоса, живущаго в прибрежной скале. Под забавною внешностию сатира узрела она трепетное, верное сердце. Недолго длилось их счастие: семь дней грозный старец Нерей пребывал в неведении, а на восьмой прогневался лютым гневом и заточил нежную Киссе в глубоких пучинах Океана, заковав ея в золотыя кандалы.

Вспенилось винноцветное море, покрылось небо грозовыми тучами: натура и все ея стихии возрыдали с прекрасною Киссе, лившей слезы в горьком заточении. Понял Горгос знаки натуры, великою скорбию преисполнился и устремился в изгнание, желая исцелить раны, нанесенныя Эротом.

Однажды в странствиях своих явился он к жертвеннику Борея и воззвал к быстрокрылому богу: «О Борей, парящий всюду, вольный, могучий бог! Известно ли тебе, где прекрасная Киссе?» Сжалился бог севернаго ветра и явился ему, и сказал: «Горе тебе, о сатир! Киссе томится в пучинах Океана, куда не попасть ни мне, ни тебе». «Можно ли умилостивить Нерея?». «Можно. Но для того ты должен пройти испытания». «Какия же?». «Вначале ты должен принести ему в жертву все, что имеешь». «Хей»! вскричал сатир и устре...»

Это были «Древнiя Греческiя Сказанiя, изложенныя Архилохомъ Скифскимъ и перезсказанныя Русскаму Читателю для просвещенiя Души и забавы Ума Епифанiемъ Болховитиновымъ, СПб, в Вольной Типографiи Вейбрехта, 1818 года». Далее было аккуратно оборвано: из развязки древней легенды кто-то скрутил козью ножку.

«И устре», повторял Георгий, глядя в одну точку. «Все, что имеешь, значит?»

Перед ним стоял выбор между логикой и безумием. В безумии, однако, была своя логика, и она казалась Георгию убедительней логики обычной. Поэтому никакого выбора у Георгия, по сути, не было.

В тот же день Георгий обналичил все свои счета. Затем он разместил в сети объявления – и в считанные дни распродал все ценные вещи. При нем осталась пустая квартира с ноутбуком и всяким мотлохом, не подлежащим продаже, и дорожная сумка, набитая одеждой и купюрами.

В решающий день он ощутил озноб, заливавший его стремительно, как холодная вода. Ему стало страшно, и он решил напиться в стельку. Георгий никогда не напивался, но сегодня ему нужно было только перебраться на ту сторону Морской набережной, пройти к берегу и сбросить сумку в Финский залив. Для этого требовался какой-то минимум трезвости; Георгий не боялся растратить его, и к ночи огни фонарей плясали в его глазах лихими светлячками.

«Сатиру полагается быть пьяным», думал он, не замечая, что горланит эту фразу на потеху публике. Мутный омут, в который он летел, спустив тормоза, был уже близко, и Георгий азартно радовался черноте, ждущей его. „Прими мою жертву, прему-у-у-удрый старец”, горланил он нараспев; «все, что имею!», орал он на всю набережную, - «все, все, ВСЕЕЕЕ!!! – хрипел он, швяряя сумку в волны - и, не удержав равновесие, полетел туда вслед за ней.

Последнее, что он помнил – зигзаг фонарей, отпечатавшийся на сетчатке, как на фото с плохой выдержкой.

...Очнулся он невесть где. Его колотил озноб, жестокий, как отбойный молоток. За стеной слышалась чья-то перебранка. „Откуда я знал, что у него малярия?” - разобрал Геогрий. И еще: „Почему в этом ебанутом вытрезвителе, блядь, нет хотя бы медсестры?..”

...Второй раз он очнулся уже в больнице, которую сразу же опознал: антураж постсоветской палаты нельзя было спутать ни с чем. В палате никого не было. Рядом с ним на полу лежала его сумка. Задрожав, Георгий нагнулся к ней...

Все ее содержимое было на месте: влажная, свалявшаяся одежда и кулек с купюрами, почти не намокший. Только с одной стороны сквозь маленькую дырку просочилась вода, и на бумаге, в которую была обернута пачка, Григорий увидел кляксу расплывшихся чернил. В ее завихрениях угадывался профиль бородатого старика.

„Старец Нерей приложил печать”, горько думал Георгий.

Ему было лучше: пьянь выветрилась, озноба не было, и он видел всю историю последних своих дней ясно, без миражей и тумана. Колоссальный идиотизм ее не будил в нем ни стыда, ни злости: его мозг напоминал белый лист бумаги, чистый и холодный, и все в нем было ясно и стерильно, как в больничной палате.

***

С той же стерильностью внутри он покинул больницу и отправился домой, в пустую квартиру.

Когда были сделаны все скучные дела и нужно было чем-то занять себя, Георгий сел за ноутбук. Он не знал, что ему интересно, и поэтому автоматически отправил последний поисковый запрос - „Киссэ”.

Неделю назад он страстно искал все, что могло быть связано с этим словом, и Яндекс выдавал ему лишь „кисс ми бэби”...

Но теперь...

Георгий вздрогнул. На экране первой же строкой красовалась ссылка, которой раньше не было: ДНЕВНИК КИССЭ.

Это был ЖЖ. Георгий поежился; помедлив какое-то время, он кликнул по ссылке и застыл, глядя в монитор.

Открылась страница, оформленная в ложногреческом стиле. Не веря своим глазам, Георгий читал:

„Меня все время достают, почему я сменила ник и вообще имидж. „Катюш, ну расскажиииии!” А я крепилась-крепилась, потому что ну должны же быть у человека какие-то интимные вещи, не все же вываливать в сеть... Но меня саму так подмывало, что я решила, такскзть, оголиться публично. Нате, смотрите на здоровье! Все, что здесь вывалено - святая правда. Вернее, так: не вся правда вывалена, потому что... потому что!

В общем, так. Мои френды знают, что я отдыхала в Греции. Мы ездили с папуликом, и папулик устроил мне там настоящую золотую клетку. То нельзя, это нельзя, и не отойди от него. Он, видно, считает, что женщина в семнадцать лет - нечто вроде волка, которого корми-не корми, а он все в лес глядит. Прикиньте, люди: я в Греции, в настоящей живой Греции... тут под забором, может быть, Дионис валялся, и Орфей песни горланил... а меня держат в этом дебильном отеле!!! Ну, то есть он, конечно,