минут заснул и я. Снилось мне что-то очень хорошое, теплое, интимное; там были я и Настя, но в каком контексте - я не запомнил.
***
Проснулись мы одновременно. Открыв глаза, я не увидел ничего: на дворе была ночь. Настя по-прежнему была у меня на руках, гибкая, полуобнаженная, - и от ее близости, от того, что она осталась рядом, мне было хорошо...
По ее дыханию я понял, что она тоже проснулась; она вздохнула - и вдруг, осознав, что сидит на мне, вздрогнула, ахнула, дернулась... Я обнял ее крепче, погладил и сказал:
- Насть, не бойся, - это я, Мишка. Ты у меня дома. Мы просто заснули с тобой, и проспали до ночи.
- Миша? Ты? - Голос у Насти был неуверенный, удивленный, и я понял: она ничего не помнит и не понимает. Настя высвободила руки, провела ими по телу, вскрикнула... - Ах!.. Ты что... мы что...
- Нет, - сказал я. - Нет, не бойся. Просто я раздел тебя, чтобы сделать массаж. Ты не помнишь?
- Массаж? Нет, не помню... - Настя не вырывалась из моих объятий, но была напряжена. В темное она, видно, попыталась поправить волосы... и снова вскрикнула: Ах!.. Что с моими волосами?..
- Ты побрилась налысо, - сказал я как можно мягче и беззаботнее. - И очень правильно сделала, кстати. Ты - одна из тех редких женщин, кому это идет...
- Побрилась?.. - с ужасом повторила Настя. - Как?.. Как тут включить свет?!
- Сейчас включим... Привстань! - и я, мягко отстранив Настю, поднялся и нащупал ...выключатель.
Полуобнаженная лысая Настя была хрупкой, трогательной и обалдевшей; она уставилась на меня, полураскрыв рот, потом посмотрела вниз, ахнула, прикрыла груди руками...
- Прости, что я раздел тебя. На тебе не было лифчика, а мне нужна была твоя спина. Для массажа. Успокаивающего. И - видишь, как он подействовал хорошо: успокоил нас обоих. До часу ночи... - Я улыбнулся; улыбнулась и она, не снимая рук с грудей. - Вот зеркало, - сказал я, - иди посмотрись.
Я сказал это в надежде, что она понравится себе. Она подошла к зеркалу, - и снова ахнула, распахнула глаза на пол-лица, приоткрыла рот... руки сами собой убрались с грудей... В полумраке вечернего освещения лысая Настя светилась очень своеобразной терпкой красотой: три розовых шара, больших, примерно одинаковых по объему - две груди и лысый череп - "перекликались" друг с другом, отражали блестки ночника и прямо-таки лучились болезненной сексуальностью. Хрупкая Настина фигура, плавным изломом втекающая в изящную линию джинсов, была прекрасна до головокружения; полуобнаженная Настя вдруг почувстовала это - я увидел, как она приосанилась, как вздыбила грудь... Женщина, горделиво приподнимающая обнаженную грудь - этого не выдержит ни один мужчина; я подошел к Насте, положил ей руки на плечи - она не сопротивлялась, - поцеловал ей лысинку и сказал:
- Ну что, нравишься себе? С волосами ты тоже была прелесть, но сейчас в тебе появилось что-то такое... не знаю даже, как сказать...
- Что-то такое... монстроватое, - засмеялась Настя, но я видел, что она довольна своим видом. - Ты не знаешь, что это на меня такое нашло - так разукраситься? Я так гордилась своими волосами...
- Не знаю. Не все ли равно? Главное, что получилось удачно, - сказал я, подходя к Насте. В одной руки я держал кисть, в другой - банку туши, обыкновенной черной туши для черчения. - А сейчас будет еще удачнее...
- Что ты делаешь? - уворачивалась Настя, но я придержал ее: - Спокойно, - не режу, не бойся... Всего лишь маленький визаж...
Настя, наконец, со смехом поддалась мне, и я покрасил ей лысину черной тушью, нарисовав на ней мальчишеский пробор с завитком. Потом я вычернил ей светлые брови и, заставив закрыть глаза, сделал вокруг них черные тени, аккуратно покрасил пушистые ресницы... и напоследок я, размазав пальцем тушь по губам, подтемнил ей ротик. Получилось настолько смешно и вместе с тем сексуально, что мы долго хохотали и любовались на Настю со всех ракурсов.
Настя была совершенно неузнаваема - она стала милой целлулоидной куколкой; собственная неузнаваемость настолько поразила ее, что она не могла поверить в то, что это она - и все смотрелась и смотрелась в зеркало, вздрагивая от смеха. Смех у нее был милый, детский, звонкий...
Потом черноголовая Настя отобрала у меня тушь и принялась за меня: нарисовала мне усы, бороду, веснушки... Мы веселились, хихикали, и я радовался, что стресс позади. Разрисованная головка Насти, ее плавная фигурка, обнаженные груди сводили меня с ума. Настя говорила мне:
- Странно: впервые в жизни хожу при посторонних с голым этим самым... и ничего - живая!.. Всегда думала - умру со стыда...
Она стеснялась даже произнести слово "груди". Я спросил: разве я - посторонний? Настя ойкнула; ей стало стыдно, она побежала ко мне, порывисто обняла меня, обвила шею руками:
- Ну что ты, Мишенька!.. Ну прости меня, я сболтнула сдуру... Ты - самый лучший мой друг, самый близкий мне человек...
Сказав это, она вдруг задумалась, взгляд ее застыл - и я, чтобы отвлечь ее, сказал: - Идем смывать наши художества.
- Идем, - улыбнулась она. - Где у тебя ванна?
Настя нагнулась через бортик, умопомрачительно свесив груди вниз - они свисали, как надувные шарики, - а я нежно водил ей мыльной губкой по лысине, смывая тушь. От этой процедуры Настя неожиданно засопела, даже застонала, стала дергаться всем телом...посмотрела на меня и сказала: - Ну и ну!..
- Что случилось?
- Да так, - новые ощущения... Еще когда ты кисточкой водил мне тут... Пробирает до костей. Аааооо!.. Слушай!.. Аааа... Наверно, так нельзя. Понимаешь? Я еще... Аааааоооу! Ой, кошмар какой! Мишенька!!! Ну что ж ты делаешь?..
Но я уже понял, что прикосновения к лысине страшно возбуждают Настю; тут же мне пришла в голову идея - и, намылив Настин череп как следует, я взял душ, включил его на самый сильный напор - и направил Насте прямо на лысину...
- Ааааооооууу! - хрипела Настя, пытась спастись от жестких струй, впившихся ей в кожу на голове, - но я не пускал ее, обхватив как бы невзначай за груди, за соски, - и полуголая Настя выла и извизвалась у меня в руках.
Когда я выключил воду, Настя была моя. Я понял это, когда она посмотрела на меня сквозь слезы, дыша тяжело, как после пытки; она была обмякшей, безвольной, пораженной, - и я привлек ее к себе.
Я не соображал, что я делаю; я уже не мог терпеть. Этот лысый чудик, розовый, как поросенок, сводил меня с ума. Я прижал Настю спиной к себе, мял руками обе ее груди, взбивая их, как вожделенные перины, - и целовал ей макушку, постепенно усиливая ласки. Я вылизывал ей лысину, как мороженое, плоским языком, облизывая по дороге ушки и затылок, - а она задыхалась, выла и шептала:
- Миша, что ж ты... что ж ты делаешь?.. так нельзя... аааааааааа!.. Ааааоооооууу!
Она потеряла голову; грудь ее вздымалась под моими руками, соски отвердели, бедра давно терлись об меня, как ласковый кот... Зажав ей сосок и продолжая вылизывать лысину, я стал другой рукой расстегивать ей джинсы.
Когда мы оба остались голыми - я развернул ее к себе и крепко прижал, вдавливаясь членом в ее живот; Настя сама прижималась к мне всем телом, намазываясь на меня, как масло, и шептала: