Маша и Медведь

- ...Да ты погляди! Эвона какое цветастое! да с пташечками, с павушками! А матерьял-то, а? чистое хэбэ, сто прoцентов, а то и больше! Платком обернешь сверху - глаз не отвесть, вот те крест! Маша!..
- На-ша Ма-ша, ман-ная каша, пухлая мордаша, мягкая какаша...
- Машунь! Ну прям ножом пo сердцу! Неужель не нравится-то?
- Нравится, нравится, бабуль, - Маша подошла к бабушке и чмокнула ее в щеку. - Спасибки тебе. В лектории, пожалуй, сей артефакт будет смотреться несколько экзотично... но, в конце концов, должен же ученый сохранять национальную самоидентификацию?
- Тьху на тебя, прости Господи! ничегошеньки не понять, будто турок лопочет. Эх, Маша, Маша...
- ...мягкая какаша, кукла-кукла-Маша, кукла-неваляша!

Ей не нравилось ее имя. Ей не нравилась вся она, сверху донизу, и это было ее тайным проклятием. Хрупкая, болезненно-ломкая фигурка, строгий (с легким декадентским надрывом) черный костюм - брюки, жилетка, пиджак а ля Гермина из "Степного Волка", темное каре, тонкое бледное лицо, как у граций Росетти, изящные очки-пенсне, и под ними - глаза, мерцающие духовными безднами, глаза-загадки, глаза-рентгены, пронизывающие насквозь, раскрывающие внутренний мир Маши, ее интеллект и глубинную суть...

Так должно было быть. Но в действительности было все наоборот: пухлые губки бантиком, огромные голубые глаза-васильки, светлые волосы, золотистые с медью, волнисто-пушистые и заплетенные в косу до колен, здоровое, крепкое тело деревенской красавицы...

Такая внешность подошла бы любой самке, мечтающей отхватить крутого мужика и листать глянцевые журналы, но не Маше – математику-вундеркинду, чьи работы вот уже несколько лет будоражили научный мир. Еще и эти платья, платья, русские платья, в которые Машу вечно рядили мама с бабушкой, делая из нее живую матрешку... Вот и сейчас бабуля расстаралась – притащила ей какую-то цыганистую тряпку, пеструю, как передник старухи Изергиль. Завтра симпозиум, сам профессор Оголевец приедет из США, – а она, Маша, будет, как розан в купеческой гостиной. Не оденет - обидит родных, которых Маша обожала, несмотря ни на что; завтра-то они непременно придут, сядут сзади, чтобы не стесняться, и будут терпеливо глотать тонны формул, любуясь, как их Машунечка стоит перед взаправдашними академиками...

Платье – ладно, пес с ним; но собственная внешность причиняла Маше самые настоящие мучения.

Самым подлым было то, что Маша знала, как она красива, и ее красота накрепко связала ей руки. Она была рабыней своей красоты. Она знала, что у нее уникальные волосы – и все мечты о стрижках-покрасках так и останутся мечтами; знала, что у нее идеальный цвет лица, щеки, губы, ресницы – и все изыски макияжа испортят то, что дала ей природа; знала, что у нее «породистый русский тип» – и любые эксперименты с имиджем будут нелепы, как зипун на негре. Она вечно обречена на эти купеческие платья, на эти платки, на длинные юбки, коралловые серьги в ушах... Маша была красива, но совсем не той красотой, какую хотела.

Даже голос подводил ее: густой, низкий, как у Фроси Бурлаковой, он гудел деревенским теплом, даже когда Маша говорила о теории хаоса, – и она злилась на него, как на непослушного пса.

***

«В семнадцать лет – такая каторга!.. И не расскажешь ведь никому... Красота ей не та, и голос не тот, и волосы не те, и слава мировая не радует в десятом классе... Зажралась девчонка. Тьфу!» - Маша не выдержала и разревелась.

Она ненавидела плакать на людях, но ей никогда не удавалось сдержать слезы. Стоило случиться чему-то, как лицо ее кривилось против воли, щеки делались малиновыми, глаза - хрустальными, и из них текло, как из крана. Вот и сейчас... Она шла по улице, и на нее пялились сердобольные мужики: как же - обидели такую лапочку, такой деревенский цветочек, такую наивную, розовенькую пусечку-блондиночку... Вээеееее!..
- Ну чего мы плачем? Глазки наши портим? Они разве для того сделаны? А?

Машу мягко, но властно удержала чья-то рука. Высокий мужчина в пиджаке стоял перед ней и насмешливо смотрел ей в глаза.

Маша хотела сказать ему что-то ядовитое, интеллектуальное, как она умела, но вместо того разревелась еще больше:
- Гээеееее!..
- Ну, ну! Он тебя обидел, да? Он негодяй, да? Ничего: ему же, дураку, хуже. Такой клад профукал! Ты ему еще покажешь...

Маша фыркнула против воли.
- ...Ну вот! Улыбнулись! Ну это же совсем другое дело! А ну еще! Попробуй! Ррраз! Во-от так! И еще! И еще... Ты смотри: получается!

Машины щеки, несмотря на ее беду, отчаянно поползли в стороны.
- Давай закрепим успех, - заговорщицки подмигнул ей незнакомец. – Давай сделаем что-нибудь оч-чень приятное. Хлопнем по шампусику, например. А? Ты любишь шампусик? Ты что за зверь вообще? Ты! пушистая лисица, златокудрая девица! Как звать тебя? – вопрошал он, держа Машу за руку.

Он был самоуверен до неприличия, но при этом обаятельно-добродушен, и его обаяние оправдывало самоуверенность, как это бывает всегда.

«Мназидика. Сокращенно Мназя» - хотела сказать ему Маша, но почему-то пролепетала:
- Ма-аша...

Это прозвучало так инфантильно, что щеки у нее загорелись, как два светофора.
- Маша? Кукла Маша? А где медведь? Ты знаешь, что Маша должна быть с медведем? Можно я буду твоим медведем?

Она хотела ответить ему что-нибудь эдакое, вроде «я разговариваю только с вежливыми медведями, которые представляются даме», - но вместо этого опять пролепетала:
- Угу...

Это был какой-то кошмар: ее тело отвечало вместо нее.
- «Югю!» - передразнил ее незнакомец. - Где ж ты такая выискалась, кукла-Маша-без-медведя? Где еще такие живут? Откуда ты забрела в наш город грехов? Расскажи мне!

Маша открыла было рот... и вдруг шальная мысль мелькнула у нее в голове. Всхлипнув, она ответила:
- Та недалече. Килoметров шыссот будет от Питера. С поселка Закоптеево мы...
- Закоптеево? Как же слыхал, слыхал...
- Слыхали? - радостно подобралась Маша. - А от кого? Мож и сами были тама? - Маша имитировала бабушкин выговор, что было совсем нетрудно: она слышала его каждый день, и даже в своей речи иногда пропускала «прoценты» и «килoметры».
- Нет. Сам не был, врать не буду. А слыхал я... ты даже и не представляешь, кукла Маша из Закоптеева, чего только я не слыхал! Ну как: хочешь шампусика? С медведем, то бишь со мной?
- Шампусик... это чтой-то вроде буравчика? С чего гонют?
- Гонют? С винограду, Маша, с винограду. Шампусик – это много вкуснее буравчика, смею тебя уверить.
- С винограду? Дак это вкусно должно быть! – Маша идиотически улыбалась, глядя на Медведя. Играть куклу Машу было легко и азартно, и уже совсем не хотелось плакать.
- Вкусно-вкусно, не сомневайся! Идем!
- А кудой мы пойдем?
- А тудой. Ко мне в резиденцию. Тут рядом, на Маршала Тухачевского. Пошли?
- Ну пошлите...

Медведь хитро улыбнулся Маше и повел ее по Полюстровскому парку, не выпуская ее руки.

***
- ...как, как ты сказала?
- Миша-Мишенька-Медведь, научи меня пердеть!
- Ха-ха-ха-ха!..

Они сидели с Медведем в гостинице "Турист", в его номере, и хохотали, как психи. Маша уже успела рассказать ему историю своей жизни - как она жила в приймах у