у тракториста Жоры Мордокваса, как он пытался ее "любовью накачать", а она сбежала к тетке Буферихе, где окучивала день и ночь капусту, как ее покусал бешеный ежик, как она подалась в Питер, закончив школу, и мыла тут посуду «в одной столовой, Стриптизь в Раю зовется»...

Маша врала вдохновенно, почти не задумываясь о том, что говорит, и Медведь, казалось, верил каждому ее слову. Смеясь вместе с ней, он нагнул голову – и они вдруг треснулись лбами; ойкнули, прыснули снова – и продолжали хохотать. Смеющиеся лица были совсем близко, и жаркие волны смеха обжигали кожу...

Тяжелая коса Маши, стянутая на макушке, размоталась и упала на Медведя.
- Бог мой! Где такую косу купила? А? Признавайся! Ха-ха-ха-ха!..

Они продолжали смеяться. Медведь вертел в руках Машину косу, грыз ее, как колбасу, взвешивал и тыкал пушистым кончиком Маше в нос:
- Пятнадцать кило, не меньше... А если расплести? А ну-ка... – он взялся было расплетать, но Маша шлепнула его по рукам:
- Дайте сюдой! Умеючи надо! Еще тут лысой остануся из-за всяких тут! – и, вздрагивая от смеха, стала ловко расплетать косу. Она делала это помногу раз на дню, и пальцы ее выполняли привычное дело быстро, будто бы не было ни вина, ни смеха.

По мере того, как коса расплеталась, Медведь тянул к себе освобожденные локоны, играясь ими и подбрасывая вверх. – Снег, снег, золотой снег! – говорил он.

Маша смеялась, но уже не так громко, и улыбалась по-другому. Она не протестовала, и вскоре вся ее роскошная грива была во власти Медведя.
- Бог ты мой! Это же в музей!.. Это же чудо природы! В красную книгу! – бормотал он. – У вас в Закоптееве много таких еще? Для меня не осталось? – спрашивал он, купаясь в волнах золотистого пуха. Встав возле Маши, он присел на корточки и подставился ее волосам, льющимся ему на лицо, как водопад. – Ты чудо, ты знаешь это, кукла Маша? Ты красивая и рыжая, как солнце. Ты чудо-растение. Ты аленький цветочек. Ты подсолнушек. Ты чудо-чудо-чудо-чудо-чудо!.. – приговаривал он, ероша ей волосы.

Подобравшись вплотную к корням, он стал массировать ей кожу на голове. Маша закрыла глаза. Его пальцы вгоняли в нее томные волны, размывающие тело и мозг...

Внезапно Медведь нагнулся над ней сверху.

Перевернутая его физиономия отпечаталась в глазах Маши, вопросительно смотревших на него. Вытянув губы трубочкой, он коснулся ее лба. Руки его мягко обхватили Машу...
- Ты любишь, когда тебе делают так?..

Между губ Медведя, снова и снова целующих ее в лоб, сновал влажный язычок, щекочущий ей кожу.

Маша застыла, как камень. Тело не слушалось ее, горло перехватило, как на морозе...
- Чего же ты молчишь, кукла Маша? – шептал ей Медведь, заходя спереди и склоняясь к ней. Маша похолодела, ожидая поцелуя... но вместо того Медведь вдруг прильнул к ее уху.

Это было так неожиданно, что из Маши вылетел хрип, низкий и рокочущий, как рычание.
- Ты перепутала, - шептал он, облизывая ей ухо и затылок, - это я Медведь, а не ты. Чего ты рычишь? Ты должна пищать, тоненько-тоненько так... знаешь, как куклы?..

Он прикоснулся к какой-то точке, чувствительной, как оголенный нерв, и Маша действительно запищала. Тело не подчинялось ей; разрыхленное вином, оно отзывалось дрожью на ласки Медведя, и Маша бессознательно подставлялась его губам.

Дальше было, как во сне. Медведь обласкал ей шею, ушки, ключицу – и начал расстегивать платье. Рука его забралась под тонкую ткань...

Маша застыла. Пальцы Медведя ползли к ее груди, и чем ближе – тем холоднее было в сердце Маши, и тем слаще был этот холод; и когда Медведь коснулся набухшего бугорка, а затем сдавил его и стал нежно-нежно мять, крутить и мучить, как живую пуговицу - Маша принялась гудеть, утробно и низко-низко, как трансформаторная будка...
- А теперь нам надо привстать, девочка Маша... - Медведь подтолкнул ее, и Маша покорно встала, подняла руки и дала снять с себя платье. - И это нам тоже ни к чему, - Медведь потянул с нее трусики. - Уууу, какие заросли! Тут водятся медведи?

Маша не сопротивлялась, а только думала – вот, пришло время... Медведь, не мешкая, ловко залез ей в срамоту - и не успела Маша вздохнуть, как его пальцы завибрировали на самой беззащитной, самой чувствительной точке ее тела, вынудив ее изогнуться дугой.
- Оооо, ооуууу, - басом ныла Маша, раздвинув ноги и подставляясь Медведю. - Оооу, как хорошо! - вырвалось из нее, когда Медведь прильнул губами к ее соску. Одна рука его ласкала ей срамоту, другая подминала и месила ее грудь.
- О! заговорила! - сказал Медведь, не выпуская Машин сосок изо рта, - Ты голая говорящая кукла? Да? Какие у тебя восхитительные сосалки, кукла Маша! Какое у тебя огромное, мягкое, вкусное вымя, козочка моя, буренка деревенская... как же вкусно его доить! Вкусно, вкусно, вкусно, вкусно, вкусно, - приговаривал он, истязая Машину грудь, а Маша хрипела басом, лопалась и стекала к низу живота тягучей патокой, жаркой, как лава...

Медведь в самом деле будто бы доил ее. От такого доения Машу выгибало дугой, и в глазах плясали цветные круги. - Сладкая, сладкая, сладкая, сладкая дойная буренка, - приговаривал Медведь. Рука его хлюпала в мокрой срамоте Маши, массируя ее по кругу. Невыносимый массаж этот становился все быстрей, горячей, и Маша чувствовала, как закипает в ней волна телесного жара, разливаясь по всему ее телу, по всем нервам и жилам...
- ...Ну, ну? - сюсюкал Медведь Маше, вдруг прекратив ласки. Он взял руками ее за щеки и вглядывался в нее взглядом, выжигавшим Машу, как лазер. Одна рука его была в густых Машиных соках, как в меду, и липла к ее щеке.

Маша застыла на пороге оргазма, садистски прерванного, и дышала тяжело, будто примчалась пешком из Закоптеева в Питер.
- ...Ну? Хочешь продолжения? Хочешь, моя пушистая? Еще не поздно. Я ведь не насильник. Все добровольно. Одевайся, уходи, если хочешь. Хочешь? Хочешь??? Считаю до трех. Рррраааааз... Двээаааааа... - Медведь прижался носом к носу Маши, кривляясь ей, как ребенку, - Два с половиииинкой... Два с четвертииииинкой...

Вдруг он ловко ухватил ее за спину и под коленки, поднял - и взял на руки, выпалив при этом - Три!

Его возглас совпал с воплем ошеломленной Маши, повисшей у него на руках. - Все, кукла Маша, теперь поздно. Теперь я... теперь нам будет жарко. А? Страшно? Страаааашно? - дразнил он ее, неся к кровати. - Вот так... и ножки врозь, - бормотал он, мягко укладывая Машу, обалдевшую от желания и от того, что с ней обращались так умело и властно.

Он залез к ней, потрясая огромным членом... но вдруг нагнулся и хитро подмигнул Маше. - Медку бы, – сообщил он, пристраиваясь ртом к ее гениталиям. - Ведведи лювят вед! - бормотал он, всосавшись в ее бутончик, набухший сладостью, как спелая хурма.

Маша ухнула от неожиданности - и через минуту билась и каталась на кровати, умирая от тока, пронзившего ее тело. «Что вы... что вы дел... аааааоооуу!» - выла она; все нервные окончания ее зияли и искрили, как оголенные провода, и утроба набухла влагой, обжигавшей, как живое солнце. «Товко не говови, фто ты никовда не флыфала пво куни» – мямлил Медведь, вылизывая ей половые органы. Эта ласка