ляжками, вроде бы сомкнутыми, но не мешающими зреть извив алых и вспухших срамных губ.
Неожиданно для себя, я встаю на колени, поднимаю её бёдра, раздвигаю пальцами губы и, приложившись к ним ртом, просовываю туда язык. Госпожа Самарина ни словом не выдаёт своей реакции, только опускает мне на плечи голени и пальцами теребит мне волосы на голове. Значит понравилось, делаю вывод я и продолжаю вылизывать в её разверзшейся щели всё, что оказалось доступно моему языку. Но самому мне подобное занятие, как это было и несколько раньше с какой-то другой дамой, никакого особого удовольствия не доставляет. К тому же то и дело в нос и на губы попадают волоски, что тоже назвать приятным никак нельзя. Вот только, член мой постоянно давёт о себе знать необыкновенным напряжением. В конце концов я решаюсь дать ему должное применение.
Поднявшись с колен и предприняв некоторое усилие, чтобы отодвинуть от края госпожу Самарину, по-прежнему молча распластавшуюся передо мной, я останавливаюсь в раздумье, что ещё можно предпринять. И тут мне в голову приходит озорная мысль – баловаться, так баловаться! Что, если соединиться с ней несколько иным способом, чем она, если верить её словам, привыкла?
Взяв в изголовье постели большую подушку, я подкладываю её под крестец моей любовницы и, обхватив локтями её бёдра, оставаясь стоять на полу и только чуть наклонившись вперёд, тычу своим инструментом ей в промежность, на сей раз сразу же попадаю в нужное место, углубляюсь в него и возобновляю возвратно-попятные движения.
Но вот незадача!.. Вместилище моего кинжальчика оказалось для него неожиданно тесным (может быть из-за того, что бёдра моей партнёрши были мною тесно прижатыми друг к другу), а потому наверно и вдвойне возбудительным. Но ещё больше на меня подействовало ощущение, будто при почти каждом тычке, особенно если он наносился с максимальной силой, я касаюсь чего-то такого, мимолётное соприкосновение с котором вызывает во мне чувство, мною до сих пор не испытанное. При этом госпожа Самарина каждый раз ойкает, бёдра её вздрагивают и ещё более сжимаются, а мой отступающий тычок словно что-то охватывает, не желая выпускать. В результате, после дюжины таких толчков я вынужден остановиться, чтобы не дать вылиться переполнившей меня сперме. Я хотел даже, как и в прошлый раз, выйти из неё, чтобы прижаться находившимся на пределе членом к её ляжкам. Но был остановлен ею:
- Не уходи! – молит она, крепко вцепившись в мои ягодицы.
Переждав несколько минут, я возобновляю поединок, но на сей раз не успеваю нанести и полдюжины ударов, как опять вынужден прерваться, а так как мне показалось, что ещё миг и мой пистолет выстрелит, то я его резким движением вытаскиваю наружу и даже делаю шаг назад.
- Простите меня, ...Елизавета Львовна! – умаляю я, глядя на то, как отпущенные мною её бёдра безвольно падают, представляя моему взору пылающий зев женского чрева.
- За что, миленький? – слышу я в ответ. – Это я чувствую себя виновной, что обрекаю тебя на такие муки.
5.
Она продолжает лежать распластанной передо мною, глаза её закрыты, а груди смешно завалились в стороны. Одна из её ладоней опущена к промежью, но средний палец, отделившись от других, погружён в глубину лона и, судя по всему, пытается хоть как-то восполнить ту работу, что только что проделывалась там моим двадцать первым пальцем. Сообразив, что ей сейчас в первую очередь нужно, я встаю на колени и, отстранив эту ладонь, вкладываю внутрь свои пальцы, нахожу головку клитора и потираю его. Так как он распух до размеров с добрый ноготок, у меня появляется соблазн прислонить к нему губы и коснуться кончиком языка.
И что тут началось! Елизавета Львовна выгибается дугой и глубоко вздыхает. Я повторяю эти прикосновения в виде лёгких и быстрых ударов и вижу как нарастает её возбуждение: прикрыв рот сжатыми кулаками, она часто дышит и стонет от наслаждения, двигает тазом навстречу моему языку. А когда я осторожненько пробую взять эту штучку на зубок, из уст её вырывается неистовый вопль. Вцепившись мне в затылок, она принимается бить меня бёдрами по щекам и ушам. Судорожно сжатые руки прижимают моё лицо к промежности, а мои губы и подбородок увлажняются некоторым количеством вытекающей из неё жидкости.
От такой неожиданности я на секунду застываю, а потом выпрямляюсь. Увидев, в каком она состоянии: лицо искажено гримасой, кожа, особенно на лице и груди, покраснела, возбуждённые соски кажутся напряжёнными, а срамные губы с клитором чуть ли не вываливаются наружу, я прихожу к выводу, что мне надо срочно снова войти в неё, а потому опять задираю ей ноги и снова помещаю свой заряд в её раскалённое жерло. На сей раз я всё делаю неторопливо, чрезмерная влажность влагалища смягчает то напряжение, которое я испытываю, а похлюпывание даже веселит. Наверно поэтому количество нанесённых мною ударов (а я не поленился их считать) привалило за полсотни, и я дождался ещё одного приступа пароксизма у госпожи Самариной прежде, чем почувствовал приближение такового у себя и вынужден был – в который раз! – покинуть поле битвы.
И вовремя. Не успеваю я прилечь возле своей любовницы, как раздаётся звонок.
- Кого это ещё там чёрт принёс? – восклицает Елизавета Львовна.
Но в голосе её не слышно никакого возмущения. Она нехотя поднимается с постели, натягивает на себя салоп и идёт к двери в зал. Но по дороге останавливается у трюмо, придирчиво осматривает себя, недовольно машет головой и говорит мне:
- Не знаю, кто там и надолго ли, но тебе не мешало бы быстренько собрать свои вещички и пройти в детскую.
И кивает на ещё одну дверь, в другой стене.
6.
Я не успеваю выполнить эту просьбу, как она возвращается и, с откровенным интересом взирая на меня, стоящего голым и держащего в охапке свои одежды, сообщает:
- Спешу тебя обрадовать: это был Ульман… Сказал, что приехал в Подольск с женой и забежал ко мне передать, что Мария Александровна через часик-другой будет здесь, чтобы затем отсюда отправиться вместе со мной обратно. Правда, без него - он сегодня ночью дежурит.
- Так вы же не едите туда!
- Об этом я скажу ей самой, а заодно уговорю забрать с собой тебя.
- Но об этом же никто из взрослых не должен знать!
- И не будет, кроме неё. А её я уговорю поспособствовать тебе.
- Вы уверены, что вам это удастся?
- Как в себе самой. Для меня не секрет, что она любит тебя, хоть знает, что ты балун и пройдоха.
- Не может того быть!
- Чего не может быть?
- Чтобы она вам в этом призналась.
- Ещё нет. Но уж коли об этом зашла речь, то, когда она здесь появится, ты сможешь убедиться, как я умею заставлять других делиться со мною своими секретами.
- Значит, в нашем распоряжении ещё час-другой?.. Так давайте же распорядимся этим временем должным образом!
- Это каким же образом? – игриво переспрашивает она.
Я бросаю на пол свои одёжки и предстаю перед нею в полной боевой готовности. Ведь кончить по-настоящему, то есть опорожниться полностью, мне так и не удалось, а потому балунчик продолжал держаться молодцом. Переливчато засмеявшись, она раскрывает мне навстречу свои объятия, целует,